Не размышляйте о духовной жизни, а просто живите ею

30 марта исполняется 65 лет митрофорному протоиерею Николаю Иноземцеву, настоятелю Казанского собора на Красной площади. А ещё это день тезоименитства архиепископа Алексия (Фролова). О дружбе с приснопоминаемым архиереем и смысле сохранения церковных традиций рассказывает юбиляр.

Казанский собор на Красной площади

Ревнители Устава

— Отец Николай, вы как-то отмечали ваш совместный с владыкой Алексием праздник?

— Нет, даже ещё в молодые годы особых застолий мы не устраивали. Накануне, 27 марта, у владыки Алексия был день рождения, который совпадает с именинами нынешнего архимандрита Венедикта (Князева), а через несколько дней, 30 марта, совпадали мой день рождения и владыкино тезоименитство — это нас троих как-то ещё крепче объединяло.

Митрофорный протоиерей Николай Иноземцев

Мы все жили в соседних кельях располагавшегося около Уточьей башни в Восточной стене преподавательского корпуса Московской духовной академии, в которой после её окончания преподавали, я — через стенку с будущим владыкой Алексием. У него была последняя келья, у меня предпоследняя, а в первой келье на этаже жил игумен Иона (Карпухин), ныне митрополит на покое. Он особенно полюбил почему-то пить чай в келье тогда ещё отца Алексия, и пока шёл от своей кельи в его, то стучал в двери: «Пойдём чай пить!» «Батюшка, да я не могу! У меня завтра такое-то занятие, готовиться надо..» — раздавалось из-за дверей. А у нас там перегородки у келий были очень тонкие, и ты всё слышал. Тогда, доходя до моей двери, зная, что я в курсе его фиаско, он с порога брал на абордаж: «Нечего тебе готовиться! И так всё знаешь..»

У отца Ионы ещё жива была мама; когда он бывал дома (это недалеко от Крестовоздвиженской церкви в Алтуфьево, где он сейчас настоятельствует), то привозил всегда с собой варенье. А отец Алексий, тоже москвич, достаточно часто навещавший родных, возвращался, как правило, с каким-то постным сухим печеньем. Вот эти сухарики да варенье и были нашим утешением и в обычные, и в праздничные дни.

За столом говорили обычно о студентах. Отец Иона преподавал литургику, отец Алексий — историю Церкви, а я — Ветхий Завет. Вот сидим мы втроём, а отец Иона как-то и говорит: «Коля, а что ты всё Ветхий Завет преподаёшь? Давай попросим ректора, чтобы на следующий год ты церковнославянскому учил?»

Я действительно потом лет пять занимался с первокурсниками церковнославянским: прежде всего осваивали грамотное чтение, чтобы они по крайней мере на ударения ориентировались. Это способствует и правильному духовному устроению. А не так, что «как хочу, так и читаю».

Будущий митрополит Иона (Карпухин)

— Лаврский архимандрит Захария (Шкурихин) рассказывал, что когда к нему, выросшему в глубоко верующей церковной семье, в семинарию приехала бабушка, то после службы в академическом Покровском храме она призналась: «Внучок, я впервые слышала каждое слово, когда читался Апостол!» А читал как раз отец Алексий. Он и потом, в 2008 году, накануне Архиерейского Собора, в Новоспасском монастыре пастырское совещание собирал, оберегая чистоту богослужения от неообновленческих «миссионерских» примесей и искажений.

— Он не был консерватором, но, понимая всю важность сохранения Устава, радел об этом. Сам он служил действительно очень сосредоточенно, хотя и негромко.

А тогда за столом у него в келье они вдвоём с игуменом Ионой и решили, что первокурсников надо более с теории на практику переориентировать, и выбрали для осуществления этих планов меня.

Примерно в то же время у нас ввели экзамены ставленников перед рукоположением в диакона и иерея. Те, кого рукополагали в диакона, зачастили к отцу Алексию, а кандидаты в священники — к отцу Ионе. То и дело был слышен стук в соседнюю дверь. Отец Алексий, если был у себя, ставил аналойчик в центр кельи и говорил: «Представь, что это Престол. Вот здесь царские врата, вот тут Горнее место. Вот тебе кадило — пожалуйста: каждение на „Господи, воззвах“».

Студент брал кадило, начинал махать им. Отцу Алексию из раза в раз приходилось всё объяснять пришедшему, что и как на самом деле надо делать. Давал ему книжку под мышку: «Сустав так работает, кисть так работает..» — было слышно через наши тонкие межкомнатные перегородки, как он отрабатывает с ними каждое движение.

Мне, конечно, всё это было интересно слушать. Но я вот всё думал: «Одно дело — когда ты это раз объясняешь, второй раз. А когда изо дня в день всё это надо повторять десятки раз, какое же это надо иметь терпение, какую любовь?!»

Другой бы не стал церемониться: «Придёшь в другой раз. Иди готовься!»

Поскольку отец Алексий был безотказен к приходящим к нему на консультацию, пришлось даже врезать замок на входной двери преподавательского корпуса.

Архимандрит Иннокентий (Просвирнин) и владыка Алексий (Фролов)

— Кто из старших наставников по годам учёбы вам самим больше всего запомнился?

— Владыка Питирим (Нечаев), отец Анатолий Просвирнин (впоследствии архимандрит Иннокентий). Известно было, что они ездили к преподобному Севастиану Карагандинскому. Многое из того, что передавали нам, возможно, слышали от него. Во время учёбы тогда ещё Анатолий Фролов чаще общался со своим тёзкой отцом Анатолием Просвирниным. «Придёт своё время, и Господь всё устроит в соответствие с тем, к чему у человека лежит сердце, если это будет ему во спасение. А если исполнение желаний не принесёт ему пользы, то всё останется так, как есть», — наставлял он потом вручённого ему от Евангелия новопостриженного отца Алексия, которого после диаконской хиротонии только спустя почти 15 лет рукоположили в иеромонаха.

Будущий владыка Алексий (Фролов). Благословение у Святейшего

— Он потом и чад своих наставлял ничего самочинно не спешить менять в своей жизни: «Сиди, как морковка, пока тебя не выдернут».

— Через отца Иннокентия отец Алексий познакомился со схиархимандритом Виталием (Сидоренко), глинским постриженником, — вот уж кто тоже был делатель терпения, смирения, молитвы! Когда у него обострилась желудочная болезнь, его привезли из Тбилиси на лечение в 3-ю городскую больницу Загорска (ныне Сергиев Посад. — Ред.), которая располагалась тогда там, где сейчас семинария, у Троицкого собора Лавры. В больнице в то время в конце поста как раз и мы с будущим архимандритом Венедиктом (Князевым) лежали. И вот заводят к нам в палату отца Виталия!

«О! Братия здесь», — обрадовался, увидев нас, сопровождавший его отец Иннокентий.

Врачи прописали отцу Виталию строгий постельный режим. Мы сразу же повскакивали: «Да-да, батюшка, мы с вами!» При первой необходимости несли ему воду запить лекарства. «Да не надо, братия, ничего-ничего», — отнекивался он.

Просыпаюсь, помню, ночью: отец Виталий посреди палаты читает правило и бьёт поклоны, читает правило и бьёт поклоны.

«Батюшка, вам же нельзя!» — спохватился я. «Тс-с-с! На бочок и спи!» — отвечает этот ревнитель монашеского правила.

Я развернулся и уснул.

Потом, когда батюшку выписали, отец Иннокентий поселил его на окраине Загорска в домике на Бульварной улице по дороге в Черниговский скит. Мы ходили туда к нему с отцом Алексием. Помню, у схиархимандрита Виталия в комнате на полу был большой лист металла — на него он ставил свечи.

— Когда молился?

— Необязательно. Свечи горели даже тогда, когда он с нами беседовал.

— «Свечи молятся», — как говорил преподобный Серафим Саровский.

— Да. Когда мать Мария, которая ухаживала за батюшкой, получала письма от его чад с просьбой помолиться, она сообщала ему суть проблемы, он тут же зажигал свечу, крестился, молился и велел передавать: «Будем молиться».

«Я понял, что должен стать священником»

— Отец Николай, многие из тех, кого вы упоминали, священнослужители-монахи в первом поколении. А вы родились в священнической семье. Что помнится из детства?

— Родился я в 1953 году в Оренбурге. Мой отец — протоиерей Евгений — служил там в Никольском кафедральном соборе. Он был очень правдолюбивым. Когда я был уже подростком, начались хрущёвские гонения, отца перевели в райцентр в Сорочинск, он там служил один. На приходе была лошадь, потому что приходилось ездить далеко на требы. Власти приказали сдать её на мясокомбинат. «Где вы, — придрались, — берёте для неё сено? Земля же вся государственная. Значит, вы воруете».

— Как обличил большевиков на одном из собраний расстрелянный потом ими старичок: «Раньше-то земля была Божия, а всё, что она давала, — наше, а теперь вы нам говорите: „Земля ваша“ (это когда народ ещё прельщали словами: „Землю — крестьянам“), а всё, что она даёт, — наше».

— Да. Лошадь пришлось сдать. Райцентр узкий и длинный, протянувшийся вдоль реки Самара, всё равно нужно было какое-то средство передвижения. Тогда папа купил себе велосипед с моторчиком и стал ездить по требам на нём. Когда отец освобождался, вечером собирались с улицы все мальчишки, и он учил нас кататься на велосипеде. Друзья до сих пор вспоминают, как мы на нём рассекали.

— Вы общаетесь с друзьями детства?

— Да. У кого-то из них были глубоко верующие родители, и они всей семьёй ходили в храм, другие не ходили.

— Потом воцерковились?

— Кто-то воцерковился, кто-то нет.

Отец Алексий (Фролов) за кафедрой в Московской духовной академии

— Как при советской власти жилось молодому воцерковлённому человеку?

— Никак не жилось. Потому что воцерковлённых молодых людей в принципе не должно было быть. Это только для старушек, считалось, церкви — да и те храмы, что были ещё открыты, пытались закрыть.

Комсомольцы на Пасху и на другие великие церковные праздники провокации устраивали: народ в храме Божием раскачивать начинали, желая посеять панику, чтобы кому-то сделалось плохо и можно было тут же вызвать «Скорую». А потом нагнетать скандал: «Вы же там людей губите-душите!»

Моего отца, помню, вызвали, предъявляют ему эти претензии, а он отвечает: «Простите, это не я их гублю-душу. Вы же видите, сколько людей приходит. Надо расширить храм. Почему вы нам не разрешаете?!» Они сразу же разговор замяли.

Когда я учился в школе, то так и числился как «сын попа» со всеми вытекающими: кроме тройки другой оценки мне не ставили.

— Кто был в детстве-юношестве вашим духовным наставником?

— Тогда у нас в Оренбургской епархии в деревне Платовка служил митрофорный протоиерей Стефан Акашев — вот он и был моим первым духовным наставником. Батюшка прошёл тюрьмы, лагеря. Когда его сослали, от него отказалась жена, вообще вся семья.

— Как вы сами, имея перед глазами все эти примеры, выбрали священническую стезю, решили поступать в семинарию?

— Когда я закончил школу, отец сказал: «Надо дальше учиться». Я поехал в Оренбург, сдал документы в сельскохозяйственный институт. Был праздник Преображения Господня. Я пришёл в Никольский храм, где, как я по раннему детству помнил, служил отец, постоял и — всё! На следующий день я поехал забирать документы из института. «Молодой человек, а в чём дело?!» — спрашивают. «Не-не-не, — отвечаю, — я записался ехать на север..»

Я понял, что должен стать священником.

Потом меня призвали в армию. Там я готовился к поступлению в семинарию. Дело в том, что я служил в ВВС, а в авиации была не очень жёсткая дисциплина. В 1972 году весь наш полк, кроме одного меня (посчитали «неблагонадёжным элементом», чтобы выпускать за границу), отправили в Египет: там тогда шла шестидневная война с Израилем. Кто из наших ребят там погиб, а кто остался в живых, я так потом и не узнал. Дослуживал в Туркестанском военном округе. Демобилизовавшись, приехал домой, здесь отец меня уже вплотную стал готовить к поступлению в семинарию, занимался со мной чтением по-церковнославянски, я уже читал в храме, помогал отцу за богослужением.

Ученый совет МДА

— А вы не с детства прислуживали в алтаре?

— Отцу в те времена власти запретили привлекать меня к участию в богослужениях. В каждой области тогда был уполномоченный по делам религии, он пригрозил и так мешавшему им своей прямотой отцу: «Не вздумай! Это будет последней каплей».

А куда деваться отцу? У нас тогда уже тяжело болела бабушка, нас было трое детей (кроме меня ещё две сестры), матушка — он нас не мог подвергать опасности.

— А на службы ходили?

— Да, на службы ходил. Стоял иногда на клиросе с монахинями. А чаще записочки читал, пробираясь пораньше перед службой в алтарь.

— Отец Николай, что в духовной жизни главное?

— Всё главное. В духовной жизни нет мелочей. Нельзя сказать, что важнее всего, допустим, молитва. А как же терпение? А смирение где? Если есть одно, а другого нет, то что-то не так. И даже при том что есть и молитва, и терпение, и смирение — но есть ли в тебе любовь, которая «союз совершенства» (Кол. 3: 14)?

Не размышляйте о духовной жизни, а просто живите ею. Определённый устав, традиции этому помогают.

Традиция держит жизнь

— Помните ещё по детству какие-то традиции церковной жизни, из того, что сейчас утрачивается?

— Например, Великим постом все после утреннего и вечернего правила читали молитву преподобного Ефрема Сирина и делали по три земных поклона.

Ещё помню, что у нас в Оренбуржье очень почиталась Табынская икона Божией Матери, по иконографии восходящая к Казанской. К сожалению, сам оригинал сейчас утрачен. После революции образ был вывезен куда-то в Манчжурию, потом перевозился из страны в страну, и где он сейчас — неизвестно. Но само почитание образа в наших краях оставалось, этот праздник называли «9-я пятница», потому что празднование этой иконы приходится на 9-ю пятницу по Пасхе. Всегда устраивался крестный ход. Причём на молебне освящали воду погружением не креста, а иконы.

Также была такая традиция: покойника не отпевали, если он перед смертью не был причащён и пособорован. По крайней мере таких отпевали заочно. А иначе, если человек ни покаялся, как его в храм принести?

Подобные устои внутри Церкви даже ещё при советской власти продолжали быть очень сильными. Традиция держит жизнь. А сейчас что? У нас был, например, приписной храм святителя Иннокентия, митрополита Московского, на подмосковном кладбище в Ракитках. Так там иногда было по десять отпеваний в день. Кого ты отпеваешь. Когда отпеваешь кого-то из явно воцерковлённых людей — так всё отпевание на одном дыхании совершается. А другого, бывает, отпеваешь — семь потов с тебя сойдёт: просто невозможно тяжело молиться. Начинаешь спрашивать: кто, что. Иной раз скажут, а другие и умолчат, что это был за человек. Представляете, сейчас едут на кладбище и спрашивают по пути у агента ритуальных услуг: «Отпеть можно?» А тот уточняет: «А он у вас крещённый?» — «Нет, не крещённый». — «Не будут отпевать». — «Почему не будут?! Мы что, не русские?.. А как же нам сделать, чтобы всё-таки отпели?» — «Скажите, что он крещённый, — отпоют..»

Здесь мало того что человек, обманывая, грешит, на нём ещё и грех священнослужителя, который отпел некрещённого человека. Душе усопшего от всего этого становится только хуже.

— Что происходит на таинственном мистическом уровне при совершении такого «отпевания»?

— Чин отпевания — это чин напутствия в жизнь вечную. Кого? Чада Церкви. Человек становится чадом Церкви в таинстве Крещения, а после его смерти мы молимся, чтобы Господь даровал ему отпущение грехов и по его вере принял в Царствие Небесное. А если, допустим, этот «мнимокрещённый» покойник был ярым атеистом? Может быть, он был хулителем Церкви. Душа этого человека от такого «отпевания» приходит в ещё худшее состояние, так как она чувствует благодать, а приобщиться ей не может! Эта благодать, как огонь, действует на такую душу.

— И до революции подобные богохульства были. Однажды разгулявшаяся компания пригласила отца Иоанна Кронштадтского отпеть своего в шутку улёгшегося в гроб друга, который, кстати, к концу таинства скончался. Все эти кощунства, как и пощёчина, данная отцу Иоанну, когда он со Святыми Дарами вышел причащать народ, были предвестниками того, что произошло в революцию и после неё постигло народ. Почему сейчас люди норовят наступать на те же грабли?

— Дело в том, что люди при советской власти потеряли остатки страха Божия. А почему это произошло? Потому что они или сами себя лишили Бога, или просто пошли за теми, кто выбил из них память о Создателе. Когда нет заповедей, тогда всё можно. Всё дозволено, если страха Божия нет. «Да какой там пост? Зачем он мне нужен?!» «Подумаешь, я вот это сделаю». «Подумаешь, вот так поступлю». А вот из этих мелких «подумаешь, ничего страшного не случится» люди сами себе устраивают то, что получают.

— Как вы относитесь к соседству с собором, где настоятельствуете, Мавзолея?

— Никак. Всякий нормальный человек, вне зависимости от того, в сане он или нет, понимает, что останки должны быть преданы земле. Это, в конце концов, традиция нашего народа.

— Но тот, кто возлёг в центре исковерканной страны, как раз и разрушал традиции. Отец Валериан Кречетов говорит: «Земля его не принимает — не осквернилась земля им».

— Хотим мы того или не хотим, он тоже крещённый.

— Крещённый, да только что потом устроил в масштабах всей страны! Владыка Марк (Арндт) говорил, что невозможно спокойно смотреть на соседство на Красной площади храма и монумента с трупом того, кто умертвил великое множество русских людей.

— Да! Поэтому мы и стараемся особенно здесь молиться. Как только человек начинает молиться, всё тёмное вокруг него рассеивается. Помните, старец Зосима попросил преподобную Марию Египетскую помолиться за весь мир, она встала и тихо принялась молиться. Что происходило дальше, вы помните. Старец Зосима при виде этого просто распростёрся на земле и трепетал: «Господи, помилуй!»

Церковь обо всём этом коммунистическом наследии ещё при покойном Святейшем Алексии II высказала свою позицию. А услышат нас или нет — это от нас уже не зависит. Те, кто хочет услышать, услышат, те, кто не хочет, не услышат.

Вы посмотрите, что начинается, когда где-то в Москве только ещё подумают о выделении земли под строительство храма!.. Тут же вой поднимается, бегают-суетятся: «Не место здесь вашему храму!»

— Да-да, собак, — объясняют, — негде выгуливать.

— Бог им не нужен. Нужны, простите, собачьи туалеты. Вот на каком уровне у людей сейчас менталитет. Поэтому мне всегда кажутся странными вопросы из серии: «Как же так? От безбожия мы вроде отказались, а как жили, так и живём».

— Так ведь и не отказались же! Даже внешне: мол, давайте не будем трогать этих идолов, оставим и в названиях улиц имена палачей.

— Люди живут не то что примирённые со всем этим, а убеждённые, что всё это так и должно быть. «Ну, храмы же сейчас строятся..» — раздаётся то там то сям.

Но как наши предки раньше строили храм? Как дом Божий! Выбирали лучшее место. А сейчас в сторонке на бывшей помойке — там, где очередной торговый центр просто неудобно размещать, — пожалуйста, стройте. Вот такое отношение. О чём тут говорить?!

— Какими раньше были люди? Как помнится это по детству?

— Простыми и очень любвеобильными.

— Сказано: «От умножения беззакония во многих охладеет любовь» (Мф. 24: 12). При советской власти люди, — говорят, — ещё были «царскими», а сейчас мы пожинаем плоды как раз атеистических десятилетий.

— Да. Раньше, помню, идёшь от Причастия, а там, где запивка, стояли бабушки, у них были в руках такие белоснежные платочки-узелки. Развернёт: «На, дорогой, конфеточку. С принятием тебя Христа!»

Вот эта любовь, которая наполняла сердца этих людей, и сподвигла их и в те годы ходить в храм, несмотря ни на что.

Владыка Алексий (Фролов)

— Владыка Алексий (Фролов), когда ему говорили: «Нас этому не учили. Мы жили в другое время..», — отвечал: «Я жил в то же самое время..»

— Время тогда на самом деле было страшное. По детству помню. Взрослые обо всём молчали. Между собой, может, и говорили, но нам, детям, — нет: хочешь что-то предать гласности — скажи об этом по секрету ребёнку. Но потом правда открылась, и храмы есть — только, к сожалению, не всем они нужны.

С протоиереем Николаем Иноземцевым беседовала Ольга Орлова

https://pravoslavie.ru/111 856.html