В 1963—1965 годах при раскопках в Кремле, вблизи Успенского собора, было
обнаружено древнейшее в Москве христианское
кладбище, самые ранние могилы которого, как
установили археологи, относятся к XII веку. На месте собора тогда находилась церковь Димитрия
Солунского, возведенная, по установившемуся
мнению, в 1177 году на костях москвичей, погибших от набега рязанского князя Глеба в союзе с половецкой ордой. Вначале Димитриевская церковь
была деревянной, но затем ее перестроили в камне
и начали погребать при ней новопреставленных: у стен храма или внутри его — знатных и богатых, о чем можно судить по найденным там золотым и серебряным предметам, подальше — чернь
недостаточную в «вечных» берестяных гробах.
С тех пор в Москве хоронили в основном при
церквах: строится где-нибудь новая церковь — и скоро вокруг нее появляется погост. Эти погосты
народ называл «нивами Божиими».
Остатки такого приходского кладбища при храме
Василия Блаженного сохранялись еще в начале XIX
века. Лишь во время реконструкции Москвы после
пожара 1812 года его окончательно ликвидировали.
Когда сносили в 1950-е годы Зарядье, где в разное
время было много приходов, захоронения
попадались на каждом шагу.
В центре Москвы, в Большом Власьевском переулке,
находится церковь Успения Богородицы на Могильцах. Она построена в 1791—1806 годах, но сам
приход существует с 1560 года, и при нем имелось
кладбище, на котором хоронили, между прочим,
московских стрельцов. В частности здесь, на Могильцах, в свое время упокоились стрелецкие
полковники Зубов и Левшин. Полк Зубова стоял в XVII
веке вблизи нынешних Зубовской площади и Зубовского бульвара, по имени стрелецкого головы
и получивших впоследствии свои названия; имя
полковника Левшина до сих пор носят Большой и Малый Левшинские переулки.
На углу Лубянского проезда и Мясницкой улицы, где
в 1980-е годы появилось новое монументальное
здание КГБ, прежде стояла церковь Гребневской
иконы Божией Матери, возведенная, по данным
путеводителя «По Москве» (1917), в 1570 году. При
этом храме, одном из старейших в Москве,
естественно, также существовало приходское
кладбище, на котором среди десятков безвестных
прихожан были похоронены два человека, чьи
могилы должны бы почитаться как национальное
достояние, но, увы, не сохранились (кладбище
вместе с древним храмом уничтожено в начале 1930-х
при строительстве первой линии метро). Речь идет
о поэте и филологе, академике Василии
Кирилловиче Тредиаковском (1703−1769) и о математике
Леонтии Филипповиче Магницком (1669−1739). Газета
«Вечерняя Москва» писала в 1933 году:
«При проходе шахты найдена гробница с прахом
первого русского математика Леонтия Филипповича
Магницкого. В 1703 году Магницкий издал в Москве
первую русскую арифметику с арабскими цифрами
вместо прежних азбучных. По этой книге впервые
познакомился с арифметикой М. В. Ломоносов.
Гробницу обнаружили на глубине 4 метров. Она была
выложена из кирпича и со всех сторон залита
известью (цемента тогда не было). По надгробной
надписи работникам Исторического музея удалось
установить, что здесь был похоронен Магницкий.
В гробнице найдена была стеклянная чернильница,
имевшая форму лампадки. Рядом с чернильницей
найдено истлевшее гусиное перо.
Шахта N 14 заложена и проходит через фундамент
бывшей Гребневской церкви, насчитывающей за собой несколько столетий. Существует легенда,
будто бы церковь была основана в память
гребневских казаков, дравшихся с татарами при
Дмитрии Донском.
Вместе с гробницей Магницкого обнаружена и гробница его жены. Надгробная надпись описывает
следующую причину смерти жены математика.
Любимый сын Магницких в течение долгих лет
отсутствовал. Его уже не считали в живых. Но вот
внезапно сын вернулся домой. Радость до того
потрясла мать, что она умерла. Надгробная
надпись, описывающая эту историю, кончается
напутствием к женам, матерям и сестрам с предупреждением не пугаться подобных историй в жизни».
А за шесть лет до того, в 1927 году, при раскопках у самых стен Гребневской церкви обнаружились
кирпичные склепы с прекрасно сохранившимися
захоронениями XVII и XVIII столетий. Надпись на одной
из плит свидетельствовала, что под ней покоится
боярыня Львова.
* * *
Если высокородных прихожан хоронили, как мы уже
говорили, вблизи храма или даже непосредственно
под ним — в каменных гробницах, в добротных
склепах, то простому московскому люду
доставались могилы на окраине погоста. И сохранялись эти могилы недолго: в течение
двух-трех поколений.
При реставрации в 1950—1960-е годы церкви Рождества
Богородицы на Малой Дмитровке в кладке стен были
обнаружены две белокаменные надгробные плиты.
Каменная Рождественская церковь возводилась в 1652 году на месте сгоревшего деревянного храма, и,
по всей видимости, строители пустили в дело
некоторые «бесхозные» надгробия с приходского кладбища. Так, в один из наличников
храма попала плита с оставшимся на ней
фрагментом надписи: «Преставился раб Божий
Семен Иванов сын аловеничник». На другой плите,
оказавшейся в фундаменте апсиды, читается год
смерти прихожанина (по нынешнему отсчету — 1631) и далее: «Иван Юрьев сын зелейщик».
Аловеничником (оловяничником) назывался мастер,
выделывавший оловянную посуду, зелейщиком —
изготовитель «зелья пушечного» — пороха
(пороховщик). Вот так случайно спустя четыре
столетия мы узнали, кем были и чем занимались
жители Путинок — прихожане Рождественской
церкви. Не исключено, что останки аловеничника
Семена Иванова и зелейщика Ивана Юрьева до сих
пор покоятся где-то возле храма глубоко в земле.
Гораздо больше сведений сохранилось в архивах о прихожанах храма святителей Афанасия и Кирилла в Сивцевом Вражке. Храм построен в 1856 году, но до него на этом месте начиная с первой половины XVI
века сменили друг друга несколько деревянных
церквей, что позволяет считать данный приход
одним из старейших в Москве. На здешнем погосте
похоронены дьячок Михаил Акимов, банный водолив
Тимофей Дмитриев, подключник Т. М. Исаков,
отставной стрелец Яким Карпов, стряпчий Хлебного
двора Г. С. Лавров, просвирница Ирина Михайлова,
сытник А. П. Пашков, недоросль Никита Поскотин,
стольник М. П. Сомов, советник Соляной конторы К.
Л. Чичерин, государев иконник Тимофей Яковлев. В писцовую книгу 1689 года какой-то дьячок, может
быть, и тот самый Михаил Акимов, внес между прочим
сведения о размерах приходского кладбища: «По нынешней мере под церковью земли и кладбища в длину 17 сажень, поперек 12 сажень». В переводе на метрическую систему получается, что погост
вместе с церковью занимал участок длиной 36 и шириной 25 метров, — не так уж и мало для Сивцева
Вражка, где даже в XVII веке было тесно.
В 1972 году возле храма святителей Афанасия и Кирилла рыли траншею и обнаружили большое
захоронение человеческих черепов. По мнению
ученых, на этом погосте были преданы земле
отсеченные головы казненных при Иване Грозном —
тела же, вероятно, закопали в другом месте.
Захоронения можно обнаружить практически у любого храма в центре Москвы. В приходе церкви
Иверской иконы Божией Матери на Большой Ордынке,
ведущем свою историю с 1625 года (раньше он именовался по прежней церкви — Георгиевским), где
в настоящее время ведутся восстановительные
работы, человеческие кости попадаются даже при
поверхностной обработке земли граблями. Скорее
всего, в прежние времена грунт здесь
неоднократно перекапывался. Староста прихода А.
А. Бокарев аккуратно собирает все эти находки.
Планируется на территории бывшего приходского
кладбища устроить для них общую могилу.
На многих московских приходских кладбищах
хоронили известных, заслуженных людей. Им «по чину» следовало бы лежать в монастырях —
Донском, Новодевичьем, Даниловском, в усыпальницах, под часовнями, под соборами, но они
предпочли навсегда остаться в своих приходах.
Так, московский главнокомандующий Василий
Яковлевич Левашев (1667−1751) покоился в храме
Воздвижения Креста Господня на Воздвиженке, а московский генерал-губернатор Александр
Борисович Бутурлин (1694−1769) — в храме Георгия
великомученика на Большой Дмитровке. Оба храма
вместе с погостами при них в 1930-е годы были
ликвидированы, захоронения Левашева и Бутурлина
пропали.
* * *
Однако неверно думать, что борьбу с «нивами
Божиими» повела лишь советская власть.
Наступление на них началось еще в эпоху царя
Алексея Михайловича, в 1657 году запретившего
хоронить при церквах в Кремле. В 1723 году Петр I повелел «в Москве и других городах мертвых
человеческих телес, кроме знатных персон, внутри
градов не погребать, а погребать их на монастырях
и при приходских церквах вне градов». Однако
Петр вскоре умер, и его повеление в силу не вступило.
Дело отца продолжила дочь, государыня Елизавета
Петровна. Она любила жить в Москве в одном из батюшкиных гнезд — в Головинском дворце на Яузе, и когда при поездках из Немецкой слободы в Кремль и обратно встречала по пути похоронные процессии,
с ней делалось расстройство чувств. Поэтому в 1748
году императрица издала указ, гласивший, чтобы по улицам от Кремля до Головинского дворца при
церквах впредь умерших не хоронили, сами же кладбища сравняли с землей. В первые месяцы после
этого запрета покойников погребали в приходах,
расположенных подальше от пути следования
императрицы. А спустя два года на окраине Москвы,
вблизи Марьиной рощи, было устроено первое
общегородское кладбище, названное Лазаревским
по освященной на нем одноименной церкви.
Москвичи первое время всеми правдами и неправдами старались избежать необходимости
везти новопреставленных куда-то за тридевять
земель и, сговорившись с приходским причтом,
умудрялись таки хоронить их в родных приходах. В конце концов епархиальное начальство вынуждено
было под страхом сурового взыскания запретить
причетчикам подобную практику.
Окончательно же в Москве перестали хоронить на приходских кладбищах с недоброй памяти 1771 года,
когда Москву охватила эпидемия чумы. В разгар
бедствия первопрестольная теряла до восьмисот
человек в день. «Картина города, — пишет историк
М. И. Пыляев, — была ужасающая — дома опустели, на улицах лежали непогребенные трупы, всюду
слышались унылые погребальные звоны колоколов,
вопли детей, покинутых родными». По Москве
разъезжали специальные команды так называемых
мортусов. Они собирали трупы, грузили в телеги и вывозили на места, отведенные за Камер-Коллежским валом для погребений.
Лишь некоторые из этих мест сохранили свой
печальный статус и после эпидемии. Большинство
же оказались заброшенными и вскоре бесследно
исчезли. Городские власти предписали
использовать отныне для погребений девять
бывших «чумных» кладбищ: православные
Дорогомиловское, Ваганьковское, Миусское,
Пятницкое, Калитниковское, Даниловское,
старообрядческие Рогожское, Преображенское и иноверческое Введенское (Немецкое). Они-то,
вместе с Лазаревским и Семеновским, и оставались
основными местами захоронений в Москве на протяжении без малого двух столетий, пока
чрезмерно разросшуюся в 1930—1960 годы столицу не опоясало второе кольцо общегородских кладбищ,
расположенных в основном вблизи нынешней МКАД:
Востряковское, Кузьминское,
Николо-Архангельское, Хованское, Митинское,
Домодедовское…
* * *
После 1917 года начался второй этап гонений на
«нивы Божии», расположенные в центре Москвы.
Понятно, на них давно уже не хоронили. На большинстве сохранившихся надгробий из непрочного известняка невозможно стало что-либо
разобрать. Но эти кладбища сами по себе являлись
памятниками. Тем не менее, в советской столице
уничтожили свыше 400 приходских кладбищ — как
правило, вместе с храмами, хотя порой храмы и оставляли. Еще в 1970-х годах у Троицкой церкви на Воробьевых горах находилось полтора-два десятка
каменных надгробий. Сейчас там уцелел
единственный памятник — на могиле протоиерея
Петра Соколова, настоятеля Троицкой церкви с 1867
по 1910 год.
Гораздо более обширное кладбище существовало
при церкви Всех Святых во Всехсвятском (на Соколе). У южной ее стены и в 1980-х годах оставалось
довольно много плит, обелисков, крестов. Село
Всехсвятское пожаловал перешедшему в русское
подданство грузинскому царевичу Александру Петр
I. И здесь, при церкви, кроме жителей села,
хоронили многих грузинских князей,
священнослужителей, деятелей культуры. Теперь на этом месте — аккуратный газон. На одиноко стоящем
последнем памятнике Всехсвятского кладбища
можно прочитать: «Под сим камнем положено тело
грузинского царевича Александра, сына князя
Ивана Александровича Багратиона, родившегося 1730
года ноября в 1-й день, прожившего 65 лет,
скончавшегося в 1795 году. Сей памятник воздвигнул
любезнейший сын его князь Петр Иванович
Багратион». Правда, во второй половине 1990-х
годов у северной стены храма появился новый
мемориал, состоящий из десятка невзрачных плит,
испещренных надписями в память о жертвах первой
мировой войны, а также войны гражданской со стороны белых. На одном из крестов — юнкерам,
потерпевшим поражение от московских рабочих в боях ноября 1917 года — лозунг совершенно в стиле
диссидентов брежневской эпохи: «Мы погибли за вашу и нашу свободу». А на плите под крестом:
«Солдатам, офицерам, генералам России, Сербии,
Бельгии, Франции, Англии, США, павшим в войне 1914−1919
годов». Первая мировая, или «Германская»,
как ее у нас прозвали в народе, окончилась 11 ноября 1918 года. Во Франции, например, этот день
считается главным праздником — Fete de l`Armistice. Но в 1919-м Антанта воевала уже в России. Выходит,
нынешние ряженые «белые» воздают дань
памяти интервентам?
* * *
Итак, начиная со второй половины XVIII века
приходские кладбища, расположенные в черте
Москвы, перестают использоваться по прямому
назначению и начинают активно застраиваться:
земля в центре Москвы всегда ценилась очень
высоко, и желающих приобрести ее находилось
предостаточно. «Нивы Божии» распродавались
по частям. Историк церкви Н. Розанов писал в 1868
году:
«О памятниках на кладбищах и помина не было;
живой человек на могилах умерших возводил себе
огромные жилища и для основания их беспощадно
разрывал могилы, совсем не обращая внимания на то, что нарушал покой своих собратьев. На нашей
памяти при постройке двух больших домов на месте
бывшей Воскресенской, на Дмитровке, церкви
(снесена в 1807 г.) и недавно при сооружении
огромного здания на бывшем погосте церкви
Иоакима и Анны близ Пушечного двора (снесена в 1776
г.), рядом с Софийскою на Лубянке церковью, кости
умерших были грудами вырываемы из земли, и прах
тех, кого в свое время родственники или дружеская
любовь оплакивала горячими слезами, с холодным
равнодушием собирали в кули и ящики и вывозили
для общего похоронения на кладбища вне
города».
Единственная отличительная черта процесса
ликвидации «нив Божиих» после революции
заключалась в том, что прежде останки умерших,
пусть и с «холодным равнодушием», все же собирали и где-то перезахоранивали, в советское
же время не стали делать и этого: грунт, выбранный
экскаватором на застраиваемом участке вместе с костями, шел в дело при дальнейшем производстве
земляных работ.
С 1750—1770 годов основными местами захоронений в Москве становятся общегородские кладбища. Но и на них еще довольно долго соблюдался
общинно-приходской принцип. Ничего
удивительного: покойника, естественно, везли на ближайший к его приходу «вечный приют».
Поэтому прихожан храмов, расположенных в Сретенской или Сущевской частях, погребали в основном на Лазаревском или на Миусском
кладбищах, прихожан басманных и лефортовских
церквей — на Семеновском, замоскворецких — на Даниловском, арбатских и пресненских — на Ваганьковском.
Вместе с тем появилась новая традиция — хоронить
покойных землячествами. После отмены
крепостного права в Москву хлынули на заработки
тысячи крестьян из подмосковных уездов и из соседних губерний. Многие здесь и умирали.
Чувствуя, что возвратиться домой не суждено, они
высказывали желание хотя бы лежать при дороге,
ведущей в родные края. Вот и выходило, что
можайских, рузских, смоленских хоронили в основном на Дорогомиловском кладбище,
сергиевопосадских и ярославских — на Пятницком,
богородских, владимирских, нижегородских — на Калитниковском, серпуховских, калужских,
тульских — на Даниловском. Эта традиция
существовала еще и в первые советские годы.
