 |
| Московский журнал | В. Тен | 01.07.2004 |
Твою погибель, смерть детей
С жестокой радостию вижу.
Их-то «самовластительный злодей» воспринял, может быть, куда болезненнее, чем указания поэта на то, что он — «ужас мира» и «стыд природы». Обе дочери Александра от законной супруги Елизаветы Алексеевны умерли в младенчестве, первая его дочь от Марьи Антоновны Нарышкиной, урожденной княгини Святополк-Четвертинской, скончалась тоже маленькой, вторая, Софья, выжила, но с детства отличалась слабым здоровьем. И именно тогда, когда несчастный монарх лично исполнял роль сиделки при чахоточной (и обреченной) дочери, появилось жестокое стихотворение Пушкина. Зарвавшегося стихоплета Александр I намеревался заточить в тюрьму Соловецкого монастыря. Но докладчиком по этому делу оказался благоволивший к Пушкину граф Каподистрия, впоследствии ставший первым президентом независимой Греции.
В ту пору иностранными делами при императоре заведовали два статс-секретаря — Иоаннис Каподистрия и Карл Васильевич Нессельроде. Первый был старше, опытней, его имя пользовалось известностью в Европе, поэтому он являлся авторитетом, с которым Нессельроде приходилось считаться. Пушкин после окончания лицея пошел служить именно к нему. Когда прогремела злополучная ода, Каподистрия с помощью Карамзина, А. И. Тургенева и генерал-адъютанта Васильчикова отстоял талантливого юношу, выхлопотав для него направление в Екатеринослав, к генералу Инзову, попечителю русских колонистов Новороссийского края. Нашелся предлог: будто бы необходимо доставить Инзову приказ о назначении его наместником Бессарабии. А в личном письме к Инзову добрый прозорливый граф Каподистрия писал, что, несмотря на серьезный проступок молодого человека, последовавший не вследствие порока, а из-за юношеской неосторожности, Пушкин направляется не для наказания, но для воспитания, и что впоследствии он, Каподистрия, ценя высокие дарования молодого человека, надеется иметь его при своей особе. В результате Инзов хорошо принял Пушкина и даже отпустил его на несколько месяцев путешествовать по Кавказу и Крыму с проезжавшими мимо Екатеринослава Раевскими.
В августе 1822 года в России был введен пост министра иностранных дел, и стал им Нессельроде, после чего последовали известные перемены в судьбе Пушкина: поэт оказался в настоящей ссылке под надзором полиции в псковской деревеньке о восемьдесят душ. До сих пор виновником этого принято считать Михаила Семеновича Воронцова. Между тем факты биографии Воронцова говорят о нем как о человеке гуманном и менее всего склонном к интригам. В Бородинской битве он командовал дивизией, оборонявшей Багратионовы флеши, причем, не отсиживался за спинами подчиненных, а сам ходил в контратаку во главе батальона. Почти весь личный состав его дивизии пал, сам Воронцов был ранен, и только тогда флеши достались французам. Будучи генерал-губернатором юга России, Михаил Семенович сыграл выдающуюся роль в освоении Новороссии. То же самое говорят о нем как о наместнике Кавказа. К сожалению, из-за истории со ссылкой Пушкина в Михайловское Воронцов оказался дискредитирован, причем, настолько, что его часто не включают даже в списки героев Отечественной войны 1812 года. Но как только начинаешь вникать в суть дела, сразу убеждаешься: высылка из Одессы и ссылка в Михайловское — два совершенно отдельных события, и Воронцов отнюдь не хлопотал об удалении Пушкина в псковскую глушь.
Разберемся в обстоятельствах, сделавших невозможным сосуществование Воронцова и Пушкина в одном небольшом приморском городе — всего 30 тысяч населения, из которых лишь несколько сотен принадлежали к «обществу», — каким была тогда Одесса. Во-первых, очевидное несходство характеров. Воронцов, чей отец являлся послом в Лондоне, а сестра вышла за лорда, провел несколько лет в Англии и сам в известной степени успел набраться «лордства». Инзов, не стесняясь, сажал Пушкина под арест за разные проступки, а потом приходил с бутылкой вина и отеческими внушениями. Далекий от подобной простоты и своеобразной сердечности обхождения Воронцов за своим большим столом отвел поэту самое отдаленное место — по чину, ибо Пушкин был коллежским секретарем, а у наместника обитали полковники и генералы: в данной ситуации и само приглашение в дом генерал-губернатора выглядело чрезмерной честью для лица столь низкого звания. Но Пушкин, уже известный всей России, привык «считать себя чем-то большим». Западные аристократы — а Воронцов являлся типичным западником — привыкли к сервильному поведению писателей. К своему удивлению, Михаил Семенович наткнулся на гордость, неожиданную в человеке, профессионально занятом «сочинительством». Коллежский секретарь Пушкин считал себя личностью равновеликой генерал-губернатору Воронцову и не собирался скромно молчать, сидя в конце стола и вступая в разговор только для того, чтобы подобострастно отреагировать на внимание вельможи. Александра Сергеевича начали мягко ставить на место. Здесь весьма кстати оказался привезенный Воронцовым из Англии личный врач и философ-атеист Хатчисон. Его-то Воронцов и противопоставил поэту, причем, надо полагать, не без успеха, если принять во внимание, что последний в письмах дважды упоминает Хатчисона в качестве одной из главных причин своей размолвки с Воронцовым. Например, вот это: «Я устал быть в зависимости от хорошего или дурного пищеварения того или другого начальника, мне наскучило, что в моем отечестве ко мне относятся с меньшим уважением, чем к любому юнцу-англичанину, явившемуся щеголять среди нас своей тупостью и своей тарабарщиной».
Летом 1824 года на поле невероятно расплодилась саранча, в связи с чем Воронцов отправил Пушкина инспектировать Херсонщину и Крым. Согласно выданной поэту подорожной, командировке следовало длиться как минимум месяц, однако он возвратился в Одессу уже через несколько дней — и это ослушание сошло ему с рук, из чего видно, насколько далек Воронцов был от мысли обижать поэта. Пушкин жил своей собственной жизнью, являясь на службу только за жалованьем, весьма продуктивно творил, написал огромную часть «Онегина» и получил первый свой и первый в истории русской литературы большой гонорар — три тысячи рублей (за «Бахчисарайский фонтан»), позволивший ему рассчитаться со всеми долгами. Он беспрепятственно ходил в дом Воронцова, навещая хозяйку. Михаил Семенович, поняв, что отношения с Пушкиным не сложились, повел себя мудро: ничем не ограничивал поэта и старался не «пересекаться» с ним. Однако когда Одесса стала полниться слухами, будто Пушкин влюблен в Воронцову и даже добился взаимности, наместник принялся слать письма министру иностранных дел Нессельроде как руководителю ведомства, от которого Пушкина командировали на юг, с просьбами перевести Александра Сергеевича куда-нибудь из Одессы. При этом Воронцов использовал очень корректный предлог. Вспомним: согласно письму графа Каподистрии генералу Инзову, Пушкин направлялся в Новороссию не для наказания, а для воспитания и исправления, о чем Воронцов не мог не знать. Ему лично никаких новых инструкций насчет Пушкина не поступало. «Никоим образом я не приношу жалоб на Пушкина, справедливость даже требует сказать, что он кажется гораздо сдержаннее и умереннее, чем был прежде, но собственный интерес молодого человека, недостатки которого происходят, по моему мнению, скорее от головы, чем от сердца, заставляют меня желать, чтобы он не оставался в Одессе», — писал Воронцов Нессельроде 28 марта 1824 года. Подобные соображения в разных вариациях звучат и в других письмах, но ни в одном из них не содержится «компромата» на Пушкина. Здесь не следует забывать, что очернить его Воронцову при желании было очень легко. Взять хотя бы полное пренебрежение поэта службой. Он мог, никому не сообщив, уехать с цыганским табором. О его пьяных дебошах судачила вся Новороссия. В Кишиневе Пушкин избил молдавского боярина, уважаемого человека, в Одессе якшался с контрабандистами, проводя на их судах дни и ночи, скандалил даже с извозчиками, отказывавшимися возить его бесплатно. Пушкинисты создали графу Воронцову посмертную славу «гонителя великого Пушкина» и тем самым перечеркнули все достоинства этого сложного, но в целом заслуженного человека. Они настолько пленены своим кумиром, что готовы принимать на веру каждое его слово. И если Пушкин сказал о Воронцове:
Полу-милорд, полу-купец,
Полу- герой, полу-невежда,
Полу-подлец, но есть надежда,
Что будет полным наконец, —
значит, так и надо относиться к Воронцову, какие бы он там ни совершал подвиги на поле брани и как ни отличался бы на поприще гражданской службы. Не сомнительна ли, мягко выражаясь, подобная позиция?
Итак, «гонитель» Воронцов, желая, чтобы Пушкина выслали из веселой Одессы, не сообщил в Петербург ни одного порочащего поэта факта и писал только одно: Пушкин стал гораздо сдержаннее и умереннее, необходимости принудительно держать его в Одессе нет. Согласимся: в сложившейся ситуации граф вел себя архищепетильно, особенно если учесть, что Пушкин сочинял на него оскорбительные эпиграммы и намеревался спровоцировать дуэль. Граф Каподистрия скорее всего воспользовался бы посланиями Воронцова, чтобы забрать Пушкина к себе в Петербург. Но соответствующий доклад императору теперь готовил уже не он, а Нессельроде. Как вспоминал одесский знакомый Пушкина Ф. Вигель, «государь по докладу Нессельроде повелел Пушкина отставить от службы и сослать на постоянное жительство в отцовскую деревню, находящуюся в Псковской губернии». На фоне отзывов Воронцова о Пушкине данное решение выглядит по меньшей мере неожиданным. Откуда оно взялось? Ведь за прошедшие годы отношение Александра I к поэту успело измениться: прочитав «Кавказского пленника», царь сказал: «Надо помириться с ним».
А. И. Тургенев писал князю Вяземскому 15 июля 1824 года: «О Пушкине ничего не знаю, ибо не видел ни Нессельроде, ни Северина. Последний совершенно отказался принимать участие в его деле, да ему и делать нечего. Решит, вероятно, сам государь. Нессельроде может только надоумить». Нессельроде «надоумил» царя после того, как в его руки попал конкретный «компромат» — весьма неосторожное пушкинское письмо. Адресат этого рокового письма до сих пор неизвестен. Из текста сохранился только отрывок в «Деле о высылке коллежского секретаря Пушкина»: «Читая Шекспира и Библию, Святый дух иногда мне по сердцу, но предпочитаю Гете и Шекспира. Ты хочешь знать, что я делаю: — пишу пестрые строфы романтической поэмы, — и беру уроки чистого Афеизма. Здесь Англичанин, глухой Философ и единственный умный Афей, которого я еще встретил».
Мы оставляем в стороне вопрос, отчего вдруг Пушкин стал восхищаться «Афеем», то есть Хатчисоном, после всех уничижительных отзывов о нем, в также факт безадресности пушкинского послания, — это отдельный разговор, крайне интересный. Так или иначе, признание в увлечении «афеизмом» налицо. Идем дальше. Свое первое письмо с просьбой удалить Пушкина из Одессы Воронцов направил Нессельроде 28 марта 1824 года. Только 11 июля он получил ответ. «Правительство совершенно согласно с Вашими заключениями относительно Пушкина, но…» Чрезвычайно многозначительное «но», являющееся водоразделом между тем, что сообщал о Пушкине Воронцов, и тем, как «развило» тему прегрешений поэта «правительство» в лице Нессельроде. Продолжим цитату: «…но, к сожалению, пришли еще к убеждению, что последний нисколько не отказался от дурных начал, ознаменовавших первое время его публичной деятельности. Доказательством тому может служить препровождаемое при сем письмо Пушкина, которое обратило внимание московской полиции по толкам, им возбужденным. По всем этим причинам правительство приняло решение исключить Пушкина из списка чиновников министерства иностранных дел с объяснением, что мера эта вызвана его дурным поведением, а чтоб не оставить молодого человека вовсе без присмотра и тем не подать ему средств свободно распространять свои губительные начала… правительство повелевает, не ограничиваясь отставкой, выслать Пушкина в имение его родных, в Псковскую губернию, подчинить его там надзору местных властей и приступить к исполнению этого решения немедленно».
Казалось бы, тут следовало наказать прежде всего Воронцова, сделавшего возможной свободную «пропаганду атеизма» на подотчетной территории. Однако Нессельроде преследовал другие цели. В своем докладе царю он сделал акцент не на «учителе» атеизма — воронцовском фаворите Хатчисоне, а на незадачливом «ученике». В итоге вышло следующее: сначала граф Каподистрия вынул из-под колеса действительно виновного Пушкина, а потом граф Нессельроде, наоборот, толкнул под колесо невиновного Пушкина, представив дело так, будто сурового наказания поэта требует высший государственный интерес. Разве не очевидно, что в действительности Михаил Семенович, сам оказавшийся в глупейшей ситуации, не был никаким «гонителем»? В ссылку поэта загнал не Воронцов, а Нессельроде!
В январе 1825 года Иван Пущин навестил лицейского друга в Михайловском. Вот его впечатления: «Пушкин сам не знал настоящим образом причины своего изгнания в деревню, он приписывал удаление из Одессы козням графа Воронцова из ревности; думал даже, что тут могли действовать некоторые смелые его бумаги по службе, эпиграммы на управление и неосторожные частые его разговоры о религии». Опять же: Пушкин «приписывал козням графа Воронцова» только «удаление из Одессы», но не ссылку в Михайловское…
***
Как складываются легенды? При жизни Михаила Семеновича Воронцова (1782−1856) никто не обвинял его в гонениях на Пушкина. В 1847 году историк Д. Бантыш-Каменский по поводу ссылки поэта утверждал, что тот «сам подписал приговор резкими суждениями и чересчур вольными стихами». В 1854 году К. Зеленецкий объявил причиной изгнания Пушкина в деревню его «шалости и разные знакомства». П. Анненков («Материалы для биографии Пушкина», 1855): Пушкина выслали из Одессы из-за «малой способности к деятельности чиновничьей». Единственный человек, бывший свидетелем одесского периода жизни Пушкина, И. П. Липранди, в целом характеризует отношение Воронцова к поэту как доброжелательное. По его свидетельству, даже после «полумилорда» и «полуподлеца» князь «по-прежнему приглашал Пушкина к обеду, по-прежнему обменивался с ним несколькими словами».
Если верить Б. Модзалевскому («Пушкин и его современники». СПб., 1999), первым негативно высказался против Воронцова М. О. Гершензон в книге «Образы прошлого», вышедшей в 1912 году. Он писал об «острой ненависти к Пушкину, заставившей надменного и выдержанного „лорда“ унизиться до жалкой мести человеку, стоявшему неизмеримо ниже его по общественному положению». Вывод однозначен: «Воронцов из ревности устраняет ненавистного ему человека при помощи доноса, направленного в Петербург». При этом, поскольку доказательств связи Пушкина и Воронцовой не имелось, Гершензон высказал предположение о том, что существовала некая другая дама, в которую были влюблены поэт и наместник. Как могла выйти сия «утка» из-под пера серьезного ученого? Мы знаем: свидетельства очевидцев и письма Воронцова Нессельроде не дают оснований для подобных утверждений. Поневоле приходится искать какие-то скрытые причины. Далее изложу свое личное мнение.
1907-й год и последующие годы известны еврейскими погромами. Гершензон в ту пору являлся единственным крупным российским ученым, происходившим из местечковых евреев. Как свидетельствует в своих воспоминаниях В. Ходасевич, близко его знавший, Михаил Осипович по почте получал от «доброжелателей» газеты с сообщениями о погромах, обведенными красным карандашом. Между тем экзальтированный Гершензон, легко доходивший и в частных спорах, и в публичных высказываниях до оскорблений, и сам разделял многие мнения крайне правых, о чем свидетельствует его резко негативное отношение к революции 1905 года, высказанное в «Веховской» статье, и особенно, пронизывающее всю статью презрение к интеллигенции: «Интеллигентский быт ужасен, подлинная мерзость запустения… Будь в России хоть горсть цельных людей с развитым сознанием, то есть таких, в которых высокий строй мыслей органически претворен в личность, деспотизм был бы немыслим… Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом — бояться его мы должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной».
Пушкин к тому времени стал уже одним из ключевых символов русской нации. Не рассуждал ли Гершензон так, что сообщение о виновности в бедах поэта еврея Нессельроде, могло подогреть в обществе «антисемитские настроения»? И не пустился ли он, обеспокоенный судьбой своего народа, в историко-литературоведческую авантюру, попытавшись отвести обвинения от Нессельроде и направить их острие совершенно в другую сторону, что ему, самому маститому пушкиноведу той поры, в конце концов и удалось?
***
В 1974 году в серии «Школьная библиотека» тиражом 100 000 экземпляров вышел объемистый том «Тропа к Пушкину. Книга-справочник о жизни и творчестве Пушкина». Там на странице 125 говорится: «Одна фраза письма Пушкина, вскрытого на почте, дала повод Воронцову донести на поэта, обвинив его в атеизме. Пушкин срочно был выслан в Михайловское». Как видим, выдумка Гершензона приобрела уже статус «научной банальности»: в справочном издании для старшеклассников и студентов оригинальных мнений быть не может.
