К 150-летию со дня смерти Николая Васильевича Гоголя
Сороковой день по кончине Гоголя пришелся на понедельник Светлой седмицы (Пасха в 1852 году праздновалась 30 марта). У могилы на кладбище Свято-Даниловского монастыря собрались друзья и почитатели творца? Мертвых душ?: С.Т.Аксаков, П.В.Киреевский, Ю.Ф.Самарин, А.С.Хомяков, Н.В.Берг, М.П.Погодин, Т.Н.Грановский, А.Н.Островский, Т.И.Филиппов и другие — всего около сорока человек. После заупокойной обедни служилась панихида по усопшему рабу Божиему Николаю. ?Утешением было в нашем горе, — вспоминал Степан Петрович Шевырев, друг и душеприказчик Гоголя, — слышать воскресный колокол вместе с заупокойным пением. На могиле его, убранной зеленью и цветами среди снега, мы слышали: ?Христос воскресе?! Потом шестидесяти неимущим и монашествующей братии была предложена трапеза. На поминальном обеде в покоях настоятеля, архимандрита Пармена, Шевырев прочитал? Светлое Воскресенье? — последнее напечатанное при жизни произведение Гоголя. ?Зачем этот утративший значение праздник? Зачем он вновь приходит глуше и глуше скликать в одну семью разошедшихся людей и, грустно окинувши всех, уходит как незнакомый и чужой всем?.. И непонятной тоской уже загорелася земля; черствей и черствей становится жизнь; все мельчает и мелеет, и возрастает только в виду всех один исполинский образ скуки, достигая с каждым днем неизмеримейшего роста. Все глухо, могила повсюду. Боже! пусто и страшно становится в Твоем мире! Отчего же одному русскому еще кажется, что праздник этот празднуется, как следует, и празднуется так в одной его земле? Мечта ли это? Но зачем же эта мечта не приходит ни к кому другому, кроме русского? Что значит в самом деле, что самый праздник исчез, а видимые признаки его так ясно носятся по лицу земли нашей: раздаются слова: ?Христос Воскрес?! — и поцелуй, и всякий раз так же торжественно выступает святая полночь, и гулы всезвонных колоколов гулят и гудут по всей земле, точно как бы будят нас? Где носятся так очевидно призраки, там недаром носятся; где будят, там разбудят. Не умирают те обычаи, которым определено быть вечными. Умирают в букве, но оживают в духе. Померкают временно, умирают в пустых и выветрившихся толпах, но воскресают с новой силой в избранных, затем, чтобы в сильнейшем свете от них разлиться по всему миру. Не умрет из нашей старины ни зерно того, что есть в ней истинно русского и что освящено Самим Христом. Разнесется звонкими струнами поэтов, развозвестится благоухающими устами святителей, вспыхнет померкнувшее — и праздник Светлого Воскресенья воспразднуется, как следует, прежде у нас, чем у других народов?! Все были тронуты до слез. Поэт и переводчик Николай Васильевич Берг вспоминал: ?Немного таких мгновений, какие мы пережили там, дается человеку на земле?! ?Можете себе представить, — рассказывал историк Михаил Петрович Погодин, — какую силу получило каждое его слово, само по себе сильное, теперь послышавшееся из могилы, запечатленное великой печатью смерти и бессмертия, священный голос с того света?. ?Но зачем же еще уцелели кое-где люди, которым кажется, как бы они светлеют в этот день и празднуют свое младенчество, — то младенчество, от которого небесное лобзанье, как бы лобзанье вечной весны, изливается на душу, то прекрасное младенчество, которое утратил гордый нынешний человек? Зачем еще не позабыл человек навеки это младенчество, и, как бы виденное в каком-то отдаленном сне, оно еще шевелит нашу душу? Зачем все это, и к чему это? Будто не известно зачем? Будто не видно к чему? Затем, чтобы хотя некоторым, еще слышащим весеннее дыхание этого праздника, сделалось бы вдруг так грустно, как грустно ангелу по Небе. И, завопив раздирающим сердце воплем, упали бы они к ногам своих братьев, умоляя хотя бы один этот день вырвать из ряду других дней, один бы день только провести не в обычаях девятнадцатого века, но в обычаях вечного века, в один бы день только обнять и обхватить человека, как виноватый друг обнимает великодушного, все ему простившего друга, хотя бы только затем, чтобы завтра же оттолкнуть его от себя и сказать ему, что он нам чужой и незнакомый. Хотя бы только пожелать так, хотя бы только насильно заставить себя это сделать, ухватиться бы за этот день, как утопающий хватается за доску! Бог весть, может быть, за одно это желанье уже готова сброситься с Небес нам лестница и протянуться рука, помогающая возлететь по ней?. Образ лестницы, соединяющей землю с небом, встречается уже в одном из самых ранних произведений Гоголя — в повести? Майская ночь, или Утопленница? (1829). ?Ни один дуб у нас не достанет до неба, — сожалеет красавица Ганна. — А говорят, однако же, есть где-то, в какой-то далекой земле, такое дерево, которое шумит вершиною в самом небе, и Бог сходит по нем на землю ночью перед Светлым праздником?. — ?Нет, Галю, — отвечает ей козак Левко, — у Бога есть длинная лестница от неба до самой земли. Ее становят перед Светлым Воскресением святые архангелы; и как только Бог ступит на первую ступень, все нечистые духи полетят стремглав от земли и кучами попадают в пекло, и оттого на Христов праздник ни одного злого духа не бывает на земле?. В православной святоотеческой литературе? лествица? — символ духовного возрастания, восходящий к 28-й главе Книги Бытия (ст. 10−17): ?И сон виде: и се, лествица утверждена на земли, ея же глава досязаша до небесе, и ангели Божии восхождаху и низхождаху по ней?. Этот фрагмент содержится в паремиях, читаемых на Богородичные праздники, и встречается во многих акафистах: Пресвятой Богородице (?Радуйся, лествице небесная, Еюже сниде Бог; радуйся, мосте, преводяй сущих от земли на небо?), святителю Николаю, небесному покровителю Гоголя (?Радуйся, лествице, Богом утвержденная, Еюже восходим к небеси…?) Подобные примеры мы находим и в выписках Гоголя из церковных песней и канонов служебных Миней. Сохранились свидетельства, что он внимательно изучал? Лествицу? преподобного Иоанна Лествичника, игумена Синайской горы, а пред кончиной громко произнес: ?Лестницу, поскорее, давай лестницу??? Доктор Алексей Терентьевич Тарасенков, наблюдавший Гоголя во время его предсмертной болезни, вспоминал: ?Он указал мне на сочинение Иоанна Лествичника, в котором изображены ступени христианского совершенства, и советовал прочестьѕ? По словам Тарасенкова, это сочинение привлекало Гоголя? своими строгими правилами? и он? старался достигать высших ступеней, в нем описанных?. В 1842 году Гоголь пишет Василию Андреевичу Жуковскому: ?Живет в душе моей глубокая, неотразимая вера, что небесная сила поможет взойти мне на ту лестницу, которая предстоит мне, хотя я стою еще на нижайших и первых ее ступенях?; а в 1843 году — Надежде Николаевне Шереметевой: ?Долгое воспитанье еще предстоит мне, великая, трудная лестница?. И в самом деле: вся сознательная жизнь Гоголя представляла собой тернистый путь духовного восхождения, а его произведения являлись ступенями этого восхождения. Кончина Гоголя примирила рассорившихся было Аксакова и Шевырева, Самарина и Погодина. Последний 29 марта 1852 года отметил в своем дневнике: ?А есть, действительно, в смерти Гоголя что-то примиряющее и любовное?. Уместно процитировать здесь гоголевскую статью? Занимающему важное место?: ?Я даже уверен, что когда буду умирать, со мной простятся весело все меня любившие: никто из них не заплачет и будет гораздо светлее духом после моей смерти, чем при жизни моей?. Во время поминальной трапезы обсуждали, каким быть гоголевскому памятнику. ?Две надписи встретили всеобщее сочувствие. Одна относится к нему как к писателю и взята из пророка Иеремии: ?Горьким словом моим посмеюся?. Другая относится к любимым мыслям последнего десятилетия его жизни. В ней выражается средоточие всех его мыслей: ?Ей, гряди, Господи Иисусе?! Поминки происходили в замечательный день: 30 марта, по преданию Церкви, было распятие Спасителя. С 31 марта на первое апреля совершилось Воскресение. 31 марта мы поминали его? (С.П.Шевырев). Вышеупомянутые надписи были предложены именно Шевыревым — во всяком случае, первая из них: ?Горьким словом моим посмеюся? (Иереем. 20, 8 — на церковнославянском языке). Этот стих из Священного Писания, высеченный на черном мраморе, ?замечательно отразил союз художественной правды с пророческим служением, в котором сам Гоголь видел смысл своего творчества?. Слова? Ей, гряди, Господи Иисусе?, взятые из Апокалипсиса (22, 20), впоследствии были выбиты на надгробном камне Гоголя (так называемой Голгофе); в них, без сомнения, наиболее полно сказалось определяющее — особенно в последние годы — жизненное стремление Гоголя: стяжание Духа Святаго и приуготовление души к встрече с Господом. В 1903 году протоиерей Иоанн Восторгов на панихиде по Гоголю сказал: ?Вот писатель, у которого сознание ответственности пред высшею правдою за его литературное слово дошло до такой степени напряженности, так глубоко охватило все его существо, что для многих казалось какою-то душевною болезнью, чем-то необычным, непонятным, ненормальным. Это был писатель и человек, который правду свою и правду жизни и миропонимания проверял только правдою Христовой. Да, отрадно воздать молитвенное поминовение пред Богом и славу пред людьми такому именно писателю в наш век господства растленного слова, — писателю, который выполнил завет апостола: ?Слово ваше да будет солию растворено? (Кол. 4, 6). И много в его писаниях этой силы, предохраняющей мысль от разложения и гниения, делающей пищу духовную удобоприемлемой и легко усвояемой… Такие творцы по своему значению в истории слова подобны святым отцам в Православии: они поддерживают благочестные и чистые литературные предания?.
