До конца исполненный земной долг

Недавно в связи со своим папой я услышала такие слова: «Сегодня, когда большинство крупных советских организаторов производства ушли из жизни, можно сказать, что их преданность делу и у всех без исключения огромная забота о своих соработниках были, в сущности, подсознательным исполнением Христовой заповеди: „Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за други своя“ (Ин. 15, 13). И не случайно многие из них к концу своих дней обрели веру. Произошло это и с Петром Федоровичем Баденковым…»
Я не берусь судить столь категорически и делать какие-либо обобщения. Просто расскажу что знаю.
Папа и мама были выходцами из дореволюционной деревни. В детстве их крестили, причащали. Конечно, бесследно такое не проходит. С молоком матери они впитали православное устроение души. Целиком отдаваясь работе, папа в то же время был чрезвычайно отзывчив на все, чем жила семья, родственники, близкие, проявляя сердечное участие к каждому и готовность прийти на помощь. Таких примеров — сотни. Приведу здесь лишь один, быть может, не самый яркий. Однажды профессору Научно-исследовательского института резиновой промышленности Варваре Васильевне Черной (впоследствии — монахиня Серафима), с которой папа много и плодотворно сотрудничал, понадобилось редкое лекарство. Папа об этом узнал. После какого-то совещания он пригласил ее в машину. В объяснения, по своему обыкновению, не вдавался. Она даже ничего не поняла — думала, он просто решил подвезти ее до дома. Остановились у аптеки на Сивцевом Вражке. Папа молча туда зашел, купил лекарство и так же молча отдал Варваре Васильевне.
Он вообще очень много помогал людям. Кто только к нему не обращался — вплоть до соседей по подъезду. Я уж не говорю о сотрудниках — многие из них до сих пор хранят о нем благодарную память.
В его характере было, не мудрствуя лукаво, говорить и действовать только во исполнение своего земного долга, не считаясь с соображениями выгоды или даже самосохранения. Перед самой войной папа присутствовал на большом совещании у Сталина по проблемам шинной промышленности. Дела в этой области обстояли плохо. Создали целую комиссию. Первое совещание Сталин разогнал как недостаточно подготовленное. И вот — второе. Я была еще девчонкой. Помню, папа вернулся под утро в состоянии необыкновенного душевного подъема. О том, что там произошло, он позже неоднократно рассказывал.
Выслушав докладчиков, Сталин обратился к папе: «Ну, а какие у вас соображения, товарищ директор?» И тот ответил, что самая острая проблема на Ярославском шинном заводе — не техническая и не технологическая, а кадровая: не хватает специалистов — многие арестованы. И первым делом необходимо вернуть специалистов.
Воцарилось гробовое молчание. После совещания с папой если и заговаривали, то как с сумасшедшим — и уж во всяком случае как с обреченным. Однако кончилось тем, что скоро на завод стали возвращаться ранее арестованные работники. Да, их привозили и увозили в «воронках». Но все же их жизнь изменилась: они вновь оказались востребованными, к ним прекрасно относились — и в первую очередь директор.
Скажут, что это поступок отважного человека. Думаю, дело здесь даже не в отваге. Просто папа совершенно естественно, искренне руководствовался интересами дела, совершенно не думая о себе.
Чрезвычайно высок был его личный авторитет — не только в стране, но и в мире. Я наблюдала это собственными глазами. Однажды папа взял меня на международный форум шинников, проходивший в Киеве, куда пожаловали высокопоставленные представители ведущих мировых шинных компаний — «Перелли», «Данлоп» и других. И все они относились к нему как к мэтру.
В связи с этим не могу не вспомнить один эпизод. Будучи крестьянским сыном, папа держал себя на подобных встречах как подлинный аристократ. Он и дома за стол садился величаво-аристократически: прямая спина, нож, вилка… А между тем тогда, в Киеве — после всего этого великосветского шик-блеска — мэтр шинной промышленности СССР, прогуливаясь с дочкой по городу, накупил пирожков, и мы с ним начали уплетать их прямо на улице. Папа — счастлив, я — тоже. Хохочем… Вообще, при всей своей серьезности, он был ужасно смешлив. Иной раз без всякой причины как заведемся оба — и уж ничего не поделаешь…
В период горбачевских преобразований папа много разного читал, думал, многое переосмысливал. В начале 1980-х годов ему принесли «Журнал Московской Патриархии» со статьей уже упоминавшейся Варвары Васильевны Черной о митрополите Серафиме (Чичагове), ее дедушке. Папу поразила и сама статья, и тот факт, что она написана профессором Черной, высоко им ценимой как прекрасный работник, замечательный ученый и, главное, человек, близкий ему по духу во всем, что касается отношения к делу, к людям. Мама — та с Варварой Васильевной просто дружила… Статья в ЖМП, повторяю, произвела на папу огромное впечатление…
Кончина его была истинно христианская: он умер в день причастия. Думаю, Господь послал ему это за бесчисленные добрые дела.
Отпевали папу в храме святителя Николая в Кленниках. Многие его коллеги искренне недоумевали: как это так, Петр Федорович Баденков — и церковь? И столь же искренне удивлялись, узнав, что их бывший директор перед смертью исповедался и причастился…
Л.П.Виноградова

От редакции
Когда речь заходит о жизни крупных деятелей науки и производства, целая плеяда которых появилась у нас перед войной, неизменно задаешься вопросом: откуда взялось столь яркое созвездие выдающихся талантов и подвижников и что являлось сокровенным движителем их трудов, итогом которых стало создание мощнейшей державы и победа в Великой Отечественной войне.
На наш взгляд, ответ в значительной мере заключается в приведенном выше высказывании, что эти выдающиеся созидатели (в большинстве своем — выходцы из русской деревни) подсознательно исполняли евангельские заповеди, сохранив впитанное с молоком матери «православное устроение души». Чистые сердцем люди — а таковых тогда было подавляющее большинство — трудились и умирали, как и поколения до них, не ради славы или корысти, а ради народа и страны, ради ближнего — вот именно что «за други своя». Дерзнем сказать: оттого-то их труды оказались угодны Богу — иначе бы они не совершили того, что совершили.