Так ли все ясно в биографии М.Ю.Лермонтова?

Автор считает, что сегодня необходимо не просто довольствоваться уровнем литературоведения 1940−1950-х годов в отношении творчества М.Ю.Лермонтова, но заново готовить комментарии к произведениям поэта.

В 1990-е годы оказалось невостребованным литературоведение, опирающееся на документальные данные, на серьезные исследования и свидетельства непредвзятых мемуаристов. Ныне всякий «любитель» может опубликовать собственные вымыслы, допустить массу несообразностей — и никто его не остановит, не поправит. В результате накапливаются ошибки даже в собраниях сочинений классиков, ибо господствует мода на репринтные переиздания, выпускаемые без учета открытий последних десятилетий.
Это касается и наследия М.Ю.Лермонтова. К примеру, кто-то из исследователей былых времен, определяя персонаж его зарисовки юнкерских лет к пушкинскому «Домику в Коломне», хотя бы поставил знак вопроса: «Варвара Лопухина?» — а в новых изданиях уже и вопрос снят: читателю уверенно сообщают, что грубоватое, длинное, с жесткими чертами, чисто мужское лицо — лицо Вареньки. А ведь для опровержения достаточно сравнить шуточный рисунок — гусар в женском парике — с двумя хорошо известными лермонтовскими портретами Варвары Александровны (они обычно воспроизводятся в собраниях его сочинений).
Сегодня необходимо заново готовить комментарии к произведениям Лермонтова, а не довольствоваться уровнем литературоведения 1940−1950-х годов, добавляя «свежести» исключительно новым годом издания на титуле. Я остановлюсь лишь на некоторых фактах.
Первыми биографами Михаила Юрьевича Лермонтова были его земляки — пензенский учитель гимназии, выпускник Казанского университета, историк В.Х.Хохряков и чембарский дворянин П.К.Шугаев. Их рукописными материалами затем широко пользовался профессор русской словесности Дерптского (ныне — Тартуский) университета П.А.Висковатов (1842−1905). Павел Александрович подготовил к 50-летию со дня гибели Лермонтова самое полное по тем временам собрание сочинений поэта — в пяти томах, а шестым томом сделал свой фундаментальный труд о жизни и творчестве Лермонтова, до сих пор остающийся наиболее представительным сводом данных о поэте. Однако неутомимый исследователь проявлял излишнюю доверчивость к любым свидетельствам (при переиздании в 1987 году1 книга была снабжена детальными комментариями; многие ошибки тем самым оказались исправлены, о чем ныне начали забывать).
Павел Александрович, в частности, принимал лукаво придуманную бабушкой легенду о болезненности Мишеля в раннем детстве и о ее «библейском» возрасте. На деле же она значительно преувеличивала и то, и другое, боясь, как бы отец не отобрал у нее внука. Свой возраст она «официально» увеличила на целых тринадцать лет. А ссылаясь на болезненность мальчика, увозила его подальше от Тархан и Кропотова (имения Юрия Петровича, отца Мишеля) к кавказским родственникам — в Шелковское и Горячеводск (ныне — Пятигорск). Ехали в собственных экипажах через всю южную Россию почти до самого Каспия. Больной ребенок не выдержал бы такого путешествия в неполных четыре года (1818). Между тем поездка повторялась еще дважды — в 1820-м и 1825-м годах. Верить надо бы не Елизавете Алексеевне (бабушке), а троюродному брату Мишеля Акиму Шан-Гирею:
«Мне живо помнится смуглый, с черными блестящими глазками Мишель, в зеленой курточке и с клоком белокурых волос надо лбом, резко отличавшихся от прочих, черных как смоль. <> Помнится мне еще <> домашний доктор Левис, по приказанию которого нас кормили весной по утрам черным хлебом с маслом, посыпанным крессом, и не давали мяса, хотя Мишель, как мне всегда казалось, был совсем здоров, и в пятнадцать лет, которые мы провели вместе, я не помню его серьезно больным ни разу"2.
Однако литературоведы и поныне говорят о болезненности Лермонтова-ребенка, подкрепляя это якобы его собственным свидетельством — несколькими фразами о кори, на три года приковавшей к постели… Сашу Арбенина! За автобиографический очерк еще со времен Сергея Соловьева выдается набросок художественного произведения «Я хочу рассказать вам…» Эдак можно и поэму «Демон» цитировать как автобиографию. Несмотря на абсурдность такого метода, им в полную силу воспользовались и Сергей Соловьев, и Дмитрий Мережковский: Сашу Арбенина они отождествили с Лермонтовым, безапелляционно объявив автора таким же злым и жестоким в раннем детстве, как и его герой.
Но вернемся к П.А.Висковатову. Ему обязан широким распространением своего восьмистишия «Прощай, немытая Россия…» Петр Бартенев. Опус этот отверг редактор лермонтовского собрания сочинений П.А.Ефремов, не публиковался он и самим Бартеневым в его журнале «Русский архив», пока не был «освящен» авторитетом Висковатова. Все перипетии закрепления бартеневского «шедевра» за Лермонтовым подробно исследовал В.А.Бушин, к статье которого я и отсылаю читателя3.
Еще о неизбытых современным лермонтоведением ошибках. Хорошо известно, что Михаил Юрьевич родился в Москве, в доме у Красных ворот. Но вот какого числа родился?
В церкви Трех Святителей неподалеку от Красных ворот, как и в любом приходском храме, имелась «Книга записи родившихся, бракосочетавшихся и умерших». В ней четко сказано: 2 октября 1814 года. Сведения из всех приходских церквей передавались в Духовную консисторию. Когда внуку для поступления в Университетский Благородный пансион понадобился документ о месте и времени рождения, бабушка получила там свидетельство, полностью соответствующее церковной записи: «…родился он в Москве, в приходе церкви Трех Святителей, что у Красных ворот, 1814-го года октября 2-го дня».
Однако в семье день рождения Мишеля отмечали не 2-го, а 3-го. Да и на памятнике поэту, поставленном Елизаветой Алексеевой, значится: «…в 1814 г. 3 октября». Столкнувшись с этим противоречием, П.А.Висковатов долгое время недоумевал и наконец вышел из затруднения следующим образом: стал утверждать, что родился Лермонтов в ночь «со 2-го на 3-е октября"4. На самом деле это просто уход от решения проблемы. Ибо что означает «со 2-го на 3-е»? До 12-ти часов ночи или после? То есть все-таки 2-го октября или 3-го?
Думаю, дело вот в чем. Елизавета Алексеевна не привыкла считаться с «бюрократической официальщиной» (свидетельство тому — прибавление 13 лет к своему возрасту). И в данном случае ориентировалась вовсе не на истинную дату. Нетрудно догадаться, почему ее изменили: праздновать рождение раньше времени не принято, «опасно» — надо дать человеку родиться. Мишель появился на свет 2-го октября поздно вечером: для регистрации все яснее ясного. А когда отмечать? Когда садиться за стол? Перед самым сном? Не годится. Вот и перенесли торжество на следующий день: тогда уж можно праздновать хоть с самого утра — ни помехи сну, ни опасности опередить событие.
Говоря о досадных ошибках П.А.Висковатова, не будем забывать о гораздо более значительных его открытиях и находках. Многие факты без него могли бы никогда не стать достоянием общественности (упущенное время способно «сжечь» любую рукопись). Именно благодаря Висковатову мы имеем бесценные сведения о самой светлой любви Лермонтова московских лет — к Вареньке Лопухиной: Павел Александрович ездил в Штутгарт, в замок баронов Хюгелей, к дочери Александры Верещагиной — кузины и верного друга Мишеля, рассматривал его картины и рисунки, снимал копии с рукописей… Уточню только время знакомства Лермонтова с той, чей «голос душу проникает, Как вспоминанье лучших дней» (стихотворение «Она не гордой красотою…», 1832). Впервые встретился он с Варей гораздо позже, чем с остальными детьми Лопухиных, — в ноябре 1831 года, когда был уже студентом второго курса Московского университета, так как Варенька вплоть до поздней осени 1831 года жила с матерью в тульском имении родителей. Не учитывая этого, можно запутаться в его ранних увлечениях и неправильно атрибутировать многие лермонтовские стихи.
Опровергая вымыслы Екатерины Сушковой, Аким Шан-Гирей писал: «Будучи студентом, он (Лермонтов. — Л.Б.) был страстно влюблен, но не в мисс Блэк-айз (Черноокую — Екатерину Сушкову. — Л.Б.) и даже не в кузину ее <> (Евдокию Ростопчину. — Л.Б.), а в молоденькую, милую, умную, как день, и в полном смысле восхитительную В.А.Лопухину; это была натура пылкая, восторженная, поэтическая и в высшей степени симпатичная"5.
Однако, уехав в Петербург, Мишель переписывался не с Варей, а с самой старшей из сестер Лопухиных — Марией, что вызывает у некоторых литераторов и журналистов, не очень осведомленных в тонкостях этикета XIX века, недоумение, даже подозрительность по отношению к Марии Александровне (которая была старше Мишеля на 12 лет): не стояла ли она между влюбленными, всячески им мешая и только притворяясь сочувствующей? Однако из писем Лермонтова ясно, что его более всех интересует Варя; он и не скрывает этого от Марии, стараясь лишь соблюсти элементарные светские приличия. Переписка между ровесниками разрешалась только после официальной помолвки, а потому все, что хотелось сказать Варе, Мишель адресовал «милому другу» Мари, которая, получив очередное послание, бежала к младшей сестре — читать вместе. К сожалению, позже, живя в семье Бахметевых, Мария уничтожила большую часть писем к ней Лермонтова, зная ревнивый характер мужа Вареньки Н.Ф.Бахметева.
А почему же не женился на Варе сам Лермонтов? Такой вопрос иногда задают — и находят причину в слишком малой возрастной разнице между влюбленными (Варя была всего на один год младше) или в увлеченности Мишеля после переезда в Петербург другими. Можно и с этим разобраться, если не спешить с выводами, опираться на факты, а не на собственные «теоретические» построения. Браки студентов и воспитанников военных училищ не поощрялись — требовалось специальное разрешение. А когда Мишель закончил учебу и, вполне возможно, был готов к браку, случилось непредвиденное.
Старший брат Вари, Алексей Лопухин, один из ближайших друзей Мишеля, после его отъезда в Петербург продолжал учебу в Московском университете. Срок обучения составлял тогда три года, и к лету 1834-го Алексей Александрович получил право вступать в брак уже без предварительного разрешения властей. С ранней юности увлеченный Екатериной Сушковой, он собирался на Рождественские праздники в Петербург, чтобы сделать ей предложение. Его родные сестры и кузина Александра Верещагина относились к Катрин отрицательно, считая ее жестокой, эгоистичной, а главное, равнодушной к Алексею, готовой на брак лишь по расчету. Писем сестер к Лермонтову об этом не сохранилось, но уцелел его ответ на одно из них: «Я Вам верю, что m-lle С. лгунья, ибо я знаю, что Вы никогда не скажете неправды, тем более если это что-нибудь дурное. Бог с ней!"6 И вот зимою 1834−1835 годов Мишель взялся за спасение друга от женитьбы на Сушковой, притворившись ее горячим поклонником. Он добился успеха в своем коварно-веселом замысле, но игра обернулась бедой: обещавшая ждать его Варенька, узнав о романе между ним и miss Black-eyes, с отчаяния вышла замуж (весной 1835 года). Мария Лопухина и Саша Верещагина не могли предположить, что их просьба отговорить Алексея от брака будет выполнена столь оригинальным образом…
Отзвук сей истории остался в «Записках Е.А.Хвостовой, рожденной Сушковой» и в романе Лермонтова «Княгиня Лиговская». Но ни в романе, ни в письмах к кузинам Михаил Юрьевич не оправдывал себя и своего героя ссылками на чью-то просьбу, а потому обвинения сыплются на его голову по сию пору. Сама же Катенька вскоре простила Мишеля. На ее свадьбе с дипломатом А.В.Хвостовым в 1838 году он был шафером, а бабушка, Елизавета Алексеевна, — посаженной матерью жениха.
Несколько слов в уточнение «хрестоматийной» истории с Маловым. В сентябре 1830 года Лермонтов поступил в Московский университет. 16 марта 1831 года студенты нескольких отделений топотом и криками прогнали из аудитории профессора римского уголовного права М.Я.Малова, протестуя против его грубых, унизительных реплик в свой адрес. После этой шумной истории Малова уволили, а зачинщиков «для порядка» несколько суток продержали в университетском карцере. Лермонтов в число зачинщиков не попал (их выбрали, по воспоминаниям участника событий А.И.Герцена, наобум, всего шесть человек), но и в стороне от событий не оставался, чему свидетельство — часто цитируемое стихотворение «Послушай, вспомни обо мне…» 23 марта 1831 года Мишель записал его в альбом друга, Николая Поливанова, а тот пояснил на полях: «Москва. Михайло Юрьевич Лермонтов написал эти строки в моей комнате, во флигеле нашего дома на <> Молчановке, ночью, когда, вследствие какой-то университетской шалости, он ожидал строгого наказания"7.
Руководство Университета предложило некоторым «бунтарям» перейти с нравственно-политического отделения (факультета) на другое, подальше от возможных соглядатаев. Так Лермонтов с нового учебного года оказался на словесном факультете. Это обстоятельство почему-то оставляют без внимания: просто называют одно отделение при поступлении, другое — при выходе из Университета. Между тем факт перемены факультета (а это подтверждается документами8) делает понятной отчужденность Лермонтова от новых сокурсников9 — в значительной мере сознательную, чтобы вновь не попасть в историю типа маловской.
Однако угрюмым одиночкой Лермонтов отнюдь не являлся. Павел Вистенгоф каждый вторник встречал его в «тогдашнем великолепном Московском Благородном собрании, блестящие балы которого были очаровательны. <> Он постоянно окружен был хорошенькими молодыми дамами высшего общества и довольно фамильярно разговаривал и прохаживался по залам с почтенными и влиятельными лицами"10.
Из друзей московской юности поэта можно назвать Алексея Лопухина, Владимира и Николая Шеншиных, Николая Поливанова, Михаила Шубина, двух Димитриев — Петерсона и Дурнова, Андрея Закревского, Михаила Сабурова… О веселой московской «банде» (bande joyeuse) Лермонтов вспоминал в письмах из Петербурга11 и в вобравшем многое из его жизни незаконченном романе «Княгиня Лиговская»: «Встретив одного из этих молодых людей, можно было закрывши глаза держать пари, что сейчас явятся и остальные» (в данном случае ссылка на художественное произведение оправдана перекличкой с документальными материалами).
Новых, петербургских друзей еще больше. Перечислю наиболее известных: друг и родственник Алексей Столыпин (Монго), Владимир Одоевский, Иван Мятлев, все дети семейства Карамзиных, начиная с Софьи; старшие друзья — В.А.Жуковский, П.А.Вяземский, А.И.Тургенев; влюбленные юные дамы — Александра Смирнова-Россет, Евдокия Ростопчина, Мария Щербатова. Много приятелей было у Лермонтова и в юнкерской школе, и среди кавказских офицеров, включая поэта-декабриста Александра Одоевского и лихого вояку Руфина Дорохова…
Почему же в массовом сознании укрепилось мнение о демонически-одиноком «угрюмстве» Лермонтова? Думаю, здесь свою роль сыграл феномен переноса читателями тяжелого настроя философских раздумий поэта на его повседневный быт. Объективную картину в этом отношении рисует Евдокия Ростопчина: «Отлично принятый в свете, любимый и балованный в кругу близких, он утром сочинял какие-нибудь прелестные стихи и приходил к нам (друзьям карамзинского круга. — Л.Б.) читать их вечером. Веселое расположение духа проснулось в нем опять в этой дружественной обстановке, он придумывал какую-нибудь шутку или шалость, и мы проводили целые часы в веселом смехе благодаря его неисчерпаемой веселости"12.
К числу необъективных мемуаристов отношу И.С.Тургенева: Лермонтова он никогда не видел, две встречи с ним — чистейшая выдумка, о чем говорит, в частности, такой факт: новогоднего бала 1840 года в Петербургском Дворянском собрании, где Иван Сергеевич якобы повидал однажды поэта, вообще не было, — все столичное дворянство находилось в Зимнем дворце, приглашенное туда царским семейством в честь восстановления приемных залов после пожара. О привычке Тургенева сочинять фантастические истории своих знакомств со знаменитостями обстоятельно рассказывает А.Я.Панаева13, на что до сих пор не обращается серьезного внимания.
Но вернемся к университетским годам Лермонтова. Отчужденность от однокашников по новому отделению не уберегла Мишеля от последствий выходки против М.Я.Малова. Почти через год из Петербурга (там получили жалобу отправленного в отставку профессора) пришло распоряжение расследовать обстоятельства «бунта» и наказать виновных всерьез, а не просто несколькими сутками карцера. Хорошо осведомленный в перипетиях судьбы Лермонтова Владимир Хохряков, приятель А. Шан-Гирея и С. Раевского, свидетельствовал (все еще осторожно): «По жалобе М. в числе исключенных был и Лермонтов"14. Писавший свои воспоминания много позже (в 1865 году) Н.М.Сатин говорит уже без обиняков: «Лермонтов тотчас же (после выхода из Благородного пансиона. — Л.Б.) вступил в Московский университет и прямо наткнулся на историю профессора Малова, вследствие которой был исключен из университета и поступил в юнкерскую школу"15. Соученику Мишеля и по пансиону, и по университету вполне можно верить, однако биографы поэта обычно не связывают эти два события — видимо, потому, что исключение последовало далеко не сразу после истории с профессором Маловым. Обставили исключение с максимальной деликатностью: в «Списке об успехах студентов словесного отделения от 1832 года» значится: «consilium abeundi» («посоветовано уйти»)16. Думаю, не столько в наказание, сколько во избежание его. Влиятельных покровителей у Мишеля было немало, его родственники занимали весьма высокие посты и пользовались авторитетом в обществе. Конфликтность же Лермонтова в отношениях с другими профессорами сильно преувеличена — именно из желания доискаться какой-то иной причины исключения.
Как Лермонтов в ноябре 1832 года оказался в Школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров — тоже особая история, на которой мы здесь останавливаться не будем. Скажу только об одной детали. 26 ноября проходили занятия в манеже. Егеря никак не могли усмирить молодого необъезженного жеребца, и Мишель, страстный любитель лошадей и наездник не хуже казака, взялся им помочь. С жеребцом-то он справился, но тут испугалась чего-то кобылица — взбрыкнула и раздробила копытом Лермонтову колено. Три с половиной месяца он провел в постели. Нога после операции срослась не совсем ровно. Мишель не хромал, но злопыхатели заговорили, что у него «кривые ноги».
Того же сорта люди сотворили миф о «некрасивости» Лермонтова. Однако мы имеем возможность проверить их утверждения собственными впечатлениями от многочисленных портретов Михаила Юрьевича: высокий лоб, аккуратный нос, красиво очерченные губы, изумительные глаза, освещающие все лицо. Наиболее убедителен в этом смысле автопортрет 1837 года (хорошо известно: Лермонтов никогда себе не льстил, скорее наоборот). Имеется и немало восхищенных высказываний современников о внешности Мишеля, о его прекрасном сложении, грации в танцах, благородстве кавалерийской посадки. Почему же те, кто пишет сегодня о Лермонтове, ориентируются преимущественно на недоброжелательные отзывы, пусть даже неоднократно опровергнутые?
Список подобных вопро- сов можно продолжать и продолжать…

1Висковатов П.А. Михаил Юрьевич Лермонтов. Жизнь и творчество. М., 1987.
2 М.Ю.Лермонтов в воспоминаниях современников. М., 1972. С.32−33.
3Бушин Владимир. Курьез с шедевром // Слово. 1989. № 10. С.45−48.
4Висковатов П.А. Указ. соч. С. 36.
5 М.Ю.Лермонтов в воспоминаниях современников. Указ соч. С. 36.
6Лермонтов М.Ю. Собр. соч. в 4-х тт. Л., 1981. Т.4. С. 381.
7Мануйлов В. Летопись жизни и творчества М.Ю.Лермонтова. М.-Л., 1964. С. 36.
8Там же. С. 33, 44.
9 М.Ю.Лермонтов в воспоминаниях современников. С. 103.
10Там же. С. 105.
11 См., например, письмо к С.А.Бахметевой (август 1832 г.) // Лермонтов М.Ю. Указ. соч. С. 363.
12Ростопчина Е.П. Письмо к Александру Дюма-отцу (27 августа 1858 г.) // М.Ю.Лермонтов в воспоминаниях современников. С. 285.
13Панаева А.Я. Воспоминания. М., 1986.
14Хохряков В.Х. Материалы для биографии М.Ю.Лермонтова (Рукописный отдел ИРЛИ. Ф.524).
15 М.Ю.Лермонтов в воспоминаниях современников. С. 201.
16Лермонтовская энциклопедия. М., 1981. С. 289.