Лимонный рай

Трагические события в таджикистане в 1990 году глазами очевидцев. 

Полковник в отставке Александр Егорович Азарин и его жена журналистка Нина Петровна живут сейчас в старинном городке Вышний Волочок на тверской земле. Азарины — одна из множества семей военнослужащих, в момент распада Советского Союза оказавшихся «за границей». Нелегка была их одиссея — в Россию из Таджикистана, где прошли последние годы службы советского полковника.

В Курган-Тюбе

Азариным, прибывшим сюда из чистенькой обустроенной Германии, казалось, что они попали в глухое средневековье… Дома, выстроенные из глины, восточные базары с роем мух и продавцов, цепляющихся за одежду покупателей: «Купи! Купи!» Лимоны, хурма и гранаты, зреющие прямо на улицах («лимонный рай» — так иногда называли эти места). Дети, вырастающие без единой пеленки. До года они лежат привязанными в деревянных люльках-гаворах. Именно поэтому в столь богатой солнцем и фруктами стране ребятня поголовно больна тяжелыми формами рахита. Из двенадцати-четырнадцати рождающихся в каждой семье детишек выживает едва ли половина. Показатель детской смертности здесь один из самых высоких в мире.
На юге области на берегу величавой Аму-Дарьи располагался погранотряд, где любили бывать и журналисты, и коллеги-военные. Пограничники принимали гостей на славу. Здесь, в Пяндже и Шаартузе, загадочный Восток приоткрывал свои тайны. Вначале обязательно возили к Чилля-чор Чашме. Сорок четыре невысоких водопадика сказочной красоты стекали в водоем, который воспел еще Хафиз. Пугающе-загадочна поэзия этого священного для мусульман места. В склонившихся в озерцо плакучих ивах, среди цветущих в воде растений живет великое количество ядовитых змей…
Но опасны в этих местах не только змеи. Вставать в полный рост на берегу нельзя. Сквозь бинокль на том, афганском, берегу видны черные фигурки. Это снайперы-моджахеды. Они уже заметили «дорогих гостей» и не упустят свой шанс, если кто-нибудь зазевается. За каждого убитого русского им положена премия. Иногда берег обстреливается и из крупных орудий.
Когда Азариных перевели в Душанбе, они пригласили на новоселье друзей. Собралась смешанная воинско-журналистская компания. В то время все рвались в столицу республики. В стране было неспокойно. Тревожные новости приходили из Алма-Аты и Тбилиси, Ферганы и Нагорного Карабаха. Национализм, антирусские настроения повсюду набирали пугающий размах. И вдвойне мирным и уютным казался Душанбе.
— Выпьем за наш милый город — оазис в бурлящей стране! — этот новогодний тост Нина не раз еще с грустью вспомнит.

Накануне катастрофы

А между тем не все так спокойно было и в Душанбе. Вчера еще воспевавшие родную партию и дружбу народов писатели создавали «кружки по возрождению национальной культуры», в прессе развязался скандальный спор о языке. Таджикская интеллигенция впала в радикальный национализм, начала выражать недовольство «русификацией» и «нарушением прав» коренного населения. Русских винили во всех мыслимых и немыслимых несчастьях — в плохой экологической ситуации и обмелении Аральского моря, в генных нарушениях, выявленных у девяти из десяти рождающихся младенцев, в упадке и деградации «древнейшей культуры, давшей миру Фирдоуси и Авиценну, Омара Хайяма и Хафиза"… Еще недавно Таджикистан радостно рапортовал о самом высоком в СССР проценте интернациональных коллективов и семей. Сейчас все нетаджики автоматически подпали под категорию врагов. Проявления «бытового национализма» стали повседневностью.
Правительство пока еще контролировало ситуацию. Но уже надвигалась беда. Ходили зловещие слухи о повешенных и обезглавленных. Повсюду: на улицах, в магазинах, в транспорте — можно было услышать: «Уезжай на свой Россия!» И даже друзья из таджиков признавали, что русским лучше уехать.
Таджикистан первым принял закон о языке. Это сейчас, в сравнении с аналогичными законами в других республиках, он кажется мягким и либеральным. А тогда русские (и не только они, но и украинцы, белорусы, татары, немцы, евреи — сотни тысяч человек) были в панике. Языка не знал почти никто. В городе и русские, и таджики говорили по-русски. Школы с таджикским языком обучения существовали лишь на окраинах, где в глинобитных домишках таджики и узбеки жили своей обособленной и непонятной горожанам жизнью.
По новому закону делопроизводство, юридические, административные и даже медицинские документы следовало вести по-таджикски, а ведь многих соответствующих слов и терминов в таджикском просто не было. Предлагалось использовать иранские и арабские слова. Планировалось также резко сократить русские отделения на факультетах вузов и техникумов.
Все чаще в центре города собирались многолюдные митинги — народ кипел злобой. Матери уже боялись отпускать в школу детей; порой учителя с вечера обзванивали родителей, предупреждая, что занятий не будет из-за возможных беспорядков. Сами взрослые добирались на работу в обход митингующих толп. И все же казалось, что взрыва не будет. Слишком благостны были воспоминания о брежневских временах, когда мы жили простой и ясной жизнью.

Страх над городом

Поэтому катастрофа разразилась внезапно. Люди утром пришли на работу, а к обеду остановился транспорт, по улицам засновали милицейские машины, чуть позже — машины «скорой помощи» с первыми ранеными. Разъяренные толпы заполнили центральную улицу Ленина.
Нине Азариной в редакцию позвонила подруга, оставившая десятилетнего сынишку одного дома, в самом центре города.
— Господи! — ужаснулась Нина. — Бери редакционную машину, езжай задворками и забирай его скорее. Тут идет настоящий бой. Мы при первой же возможности проберемся домой. Жду вас там.
Но редакционной машины, так же как и коллег-таджиков, давно и след простыл. Проехать в центр было уже невозможно. Улицы перекрыты милицейскими кордонами, транспорт стоит тесными рядами, перегораживая путь. Лишь в сумерках, пробегав два часа задворками, бедная женщина добралась до дома. Сын увлеченно играл в солдатиков. Командовал «Пли!» — и в ответ с улицы звучали настоящие выстрелы. Падали зеленые пластмассовые солдатики — падали живые люди под окном. Бежать куда-либо было уже поздно.
Беспрерывно звонил телефон:
— Глухо зашторь окна и не зажигай в комнатах света!
— Забаррикадируй входную дверь мебелью! Затаитесь как мыши!
С наступлением темноты на улицах раздался звон разбиваемых окон, запылали киоски и перевернутые машины. К центральному парку подъезжали пропыленные сельские автобусы, из них вываливались возбужденные анашой черноусые юнцы, вооруженные прутьями арматуры, и с воплями бежали крушить витрины магазинов. Никто не спал в городе в эту страшную ночь.
Наутро наступило обманчивое затишье. Еще до рассвета куда-то исчезли сгоревшие и искореженные автобусы. Робкие пешеходы по привычке заспешили на работу. В школы и детские садики отпустили детишек. Казалось, ночной кошмар рассеялся. Нашлось и нехитрое объяснение случившемуся. Дескать, прошел слух, что городские власти приняли решение выделить для привезенных из Спитака пострадавших от землетрясения армян два новых многоквартирных дома. По телевизору народу объяснили, что квартир у стоящих в очереди не отнимут, да и армян никаких в республику не привозили… Люди облегченно вздохнули. Но через несколько часов толпы, еще более многочисленные и агрессивные, чем накануне, опять заполонили улицы. Начались погромы и массовые избиения. Останавливался транспорт, всех нетаджиков выводили и били — до полусмерти, насмерть. Автомобили, не имевшие условного знака — лоскута зеленой материи на переднем стекле, досматривались. Боевики сливали бензин в канистры, избивали хозяев, а машины опрокидывали, иногда — поджигали.
На площадях бушевали митинги, металась воинственная молодежь, по пути круша все, что ни попадется. Горожане попрятались по квартирам. Тех, кому было не добраться до дому, приютили родственники, знакомые, а иногда и незнакомые люди. Жильцы нижних этажей переселялись наверх, в квартирах ютились по три-четыре семьи. Движение на улицах полностью прекратилось. Боевики не пропускали даже машин «скорой помощи». Раненые могли рассчитывать только на помощь родственников и соседей.
Толпы тем временем штурмовали административные и общественные здания, хозяйничали в разгромленных магазинах. В щели занавешенных окон горожане видели «правоверных», тащивших тюки с награбленным.
У друзей Азариных собрались жильцы всех трех этажей. Дверь подъезда наглухо забили и забаррикадировали мебелью. Здесь был только один взрослый мужчина, остальные — женщины, старики, дети, двое раненых и два новорожденных. Молоденькая армянка, неделю назад выписавшаяся из роддома, прижимая к себе младенца, металась по квартире: «Дайте мне яду. Ведь они не только убьют, они растерзают!» Через несколько часов у нее пропало молоко.
Говорили шепотом. Детей, когда они начинали плакать, уносили в кладовку. Света не зажигали, только на полу горел накрытый платком ночник. Спали по очереди — кто, конечно, мог уснуть.
Утром улицы приняли праздничный вид. Там, где раньше проходили первомайские демонстрации и ноябрьские парады, валили толпы людей в национальных одеждах. Знакомые с поцелуями и поздравлениями обнимались. Сегодня к митингующим присоединились женщины и дети. Слов не было слышно, но смысл был ясен: «Наконец мы дожили до того дня, когда на улицах не стало ни одного русского».
Милиция, представители власти куда-то исчезли. Военным раздали табельное оружие, но строжайше приказали: «Не стрелять!» Москва молчала, далекая и безразличная. К этому еще предстояло привыкнуть.
Еще одна страшная ночь, и день, и вновь ночь… И вдруг под утро гул в небе — военная авиация. Вскоре по центральным улицам пошла тяжелая техника: прибыли наконец два долгожданных десантных полка. Встречали их так же, как встречали воинов-освободителей Красной Армии в Великую Отечественную войну. Танки и БТРы заняли позиции у важнейших объектов — аэропорта, телецентра, вокзала, правительственных зданий, разместились во дворах.
Но очень скоро стало ясно, что ввод десантников был полумерой. Как и местные военные, они имели категоричный приказ: «Не стрелять!» Боевики это поняли. Бунт не погас, просто сместился из центра в микрорайоны. Однако присутствие десантников вдохновило людей. Страх и унижение сменились отвагой. Повсеместно стали организовываться дворовые и уличные отряды самообороны со сторожевыми постами и системой оповещения. Самооборонщики рыли рвы. Чаще всего отряды возглавляли местные военные. «Под паспорт» офицерам запаса раздавалось оружие. Но случаев его применения не было. Боевики о нем знали, и этого оказалось достаточно. Как правило, самооборонщикам удавалось их отгонять. Вдобавок выяснилось, что отнюдь не все таджики участвовали в бесчинствах. Многих происходящее ужасало так же, как и русских, и они присоединялись к самооборонщикам.
Как только стало возможно, жен и детей военнослужащих собрали и перевезли на БТРах в казармы воинской части. Там они сидели на чемоданах, готовые к отправке в Москву. Движение поездов было блокировано, но аэропорт почти сразу же восстановил работу. Правдами и неправдами люди добирались до аэропорта. На одного взрослого приходилось пять-шесть детей.

Исход

Постепенно город вернулся к нормальной жизни. Расчистились улицы и дворы, наладилась работа учреждений и предприятий, заработали магазины, пошли троллейбусы… Но прежнее уже не вернулось. С наступлением темноты на улицах — ни души. Люди боялись поодиночке выходить из дома. Драки, грабежи, убийства… Женщины-таджички надели национальные одежды. Стриженых студенток без традиционных головных уборов затаскивали в подворотни и насиловали.
Закрывались целые предприятия, русские школы, детсады.
Начался массовый исход из Таджикистана. Армяне уезжали в Америку, немцы — в Германию. Израиль даже организовал чартерные рейсы для еврейских семей. Русские, как всегда, оказались никому не нужны. Разоренные павловской реформой, они не имели денег на покупку даже самого скромного жилья. Продавать душанбинские квартиры запретило местное правительство. И все же железнодорожные контейнеры были расписаны на год вперед. Люди срывались с места, отправлялись в никуда. Кого могли, приютили в России родственники. Остальные ехали на свой страх и риск. Азарины уехали в Вышний Волочок.
Инженеры и учителя становились скотниками и доярками в полузаброшенных глухих деревушках. Попытки организовывать компактные поселения, как правило, не удавались из-за нехватки средств. Пресса пугала «ордами беженцев», фактически натравливая «местных» на «нахлебников» из южных республик. Крохи, выделяемые государством и благотворительными организациями, растворялись по пути из центра и оседали неизвестно где. До сих пор даже не определен статус русских, выброшенных из «республик бывшего СССР» в Россию. Кто они: эмигранты, беженцы, репатрианты, вынужденные переселенцы? Миллионы людей стали чужими не только среди чужих, но и среди своих. Помыкавшись по общежитиям и частным квартирам, большинство из них все же кое-как обустроилось, надеясь, что если не они сами, то хоть их дети станут «полноценными» гражданами России…
Вышний Волочок