Каждый год — год Христа

Предновогодние зарисовки из церковной лавки

Уставшая женщина лет шестидесяти с лопнувшими капиллярами в глазах, в красивой шубке, с аккуратным маникюром:

— Знаете, еле дошла до вас.

— Да погода нынче такая.

— Не в погоде дело, у меня просто инвалидность. Вторая группа. Мне бы образок вот такой, маленький. Божией Матери.

— Для внучки?

— Нет, у меня у самой ни детей, ни внуков. Знаете, всю жизнь науке посвятила, кандидатские писала, преподавала много лет, а вот сейчас уже сил нет, врачи сказали: нельзя вам уже с таким здоровьем преподавать, отправили меня отдыхать. А образок мне нужен для внучки родной сестры. Слабенькая девочка родилась, пятимесячная, еле выходили. Говорили, что видеть не будет. Так они из Белоруссии ко мне приехали. У нас, в Питере, оказывается, чудо-доктор есть, такой крохе сделал операцию, на 80 процентов, сказал, видеть будет. Чудо! А скромный какой! Я вот думаю, писателям всяким нобелевские премии дают, а вот таким людям — ничего. Неправильно это.

— Слава Богу, что такие люди есть!

— Да, да. Вы знаете, мне в больнице пришлось с ней побыть — такого насмотрелась, — начинает плакать.

— Да, горя сейчас много кругом.

— Да, детей так жалко, — вытирает слезы, — мучаются, плачут. А мамаши какие есть, совершенно несознательные, курят, матюгаются. А вы не знаете, — вдруг спрашивает она, — у меня дома очень много крестиков, целая коробочка, разных, я их коллекционирую. Может, это плохо?

Молчу.

— А для чего вы их коллекционируете?

— Не знаю, то один надену, то другой…

Молчим.

— А вот такой не хотите образок? — возвращаюсь я к делу.

— Можно посмотреть. А рядом это что за иконка?

— Эта с молитвой.

— А прочтите, что за молитва.

— Богородице Дево, ра­дуй­cя, — читаю, — Благодатная Ма­рие, Господь с Тобою: благословенна Ты в же­нах, и благословен плод чрева Твоего, яко Спаса родила еси душ наших.

— Какая хорошая молитва. А вы можете мне эту молитву на бумажке написать?

 — Могу, конечно, но, может, вам лучше молитвослов взять маленький? В каждом молитвослове эта молитва есть.

— Хорошо. Давайте и молитвослов, и образок. Только молитву подчеркните, чтобы я ее сразу увидела.

— Хорошо.

— А вы про распродажу слышали? — вдруг оживает женщина.

— Нет.

— Здесь, за углом, в обувном магазине очень хорошие тапочки, немецкое качество. Пойду, посмотрю. Если деньги разменяю, то еще к вам за календариком на следующий год приду.

— Приходите.

Через полчаса возвращается.

— Вы знаете, отличные тапочки купила. Хотите я вам покажу? Недешево, конечно, но зато, посмотрите, какая подошва — отличная, мыть можно. И цвет приятный, да?

— Да-да, очень хорошие.

— Да, вы меня простите, болтаю я много. Можно мне еще календарик.

Женщина уходит, а я смотрю ей вслед и начинаю понимать, что такое одиночество. Это когда тебе некому показать дома свои новые тапочки.

+ + +

— Ты вот мне скажи, — дышит он на меня перегаром, — скажи, что мне делать? У меня с одной стороны красные казаки, а с другой — белые. А мне что, разорваться, что ли?

Лицо становится злым и неприятным.

— Так молиться за них. Они красные, белые, а вы-то каков? Будьте Христовым.

 — Ишь ты, умная какая. — передразнивает меня тонким голоском. — Браслет дай вон тот, жене подарю. Она на ночь крест снимает — может, хоть браслет не будет. И свечей давай, какие я всегда беру. И ладан. А это что у тебя за икона?

— «Семистрельная».

— А по-другому как?

 — А по-другому — «Умягчение злых сердец».

— Ишь ты. Пост держишь?

— Это допрос?

— Держишь или нет — отвечай, — повышает голос.

— Пытаюсь.

— Отвечай — да или нет?

— Да.

 — А мне вот братья-казаки с Дона прислали посылку, на и тебе гостинчик.

Вручает мне пакет и уходит. Открываю пакет — ароматное настоящее сало.

Постимся постом приятным, людие…

+ + +

Шатающейся походкой двое молодых мужчин направляются к церковной лавке. Я немного напрягаюсь, но только немного: видимо, уже привыкаю, что одними из частых посетителей церковной лавки являются подвыпившие мужички.

Один из двоих, моложавый, в нарочито расстегнутой куртке, в тельняшке, бросает деньги на прилавок:

— Здрасьте! Крест мне дайте, пожалуйста, у то меня в жизни все плохо. Понимаете? Очень — очень плохо.

— Понимаю, у всех бывают такие периоды.

— Побыстрее только можно? — перебивает мою вступительную речь второй, широкоплечий, с усами.

— Да, конечно, — мямлю я и начинаю показывать крестики.

Выбираем недолго. Мужчины, в целом, все выбирают гораздо быстрее женщин. Но второй парень всё равно заметно нервничает:

— Давайте быстрее, старпом из нас котлеты сделает. Девушка, а вы не подскажете, где мы находимся?

— В церковной лавке, в декабре две тысяча семнадцатого года.

— Это понятно. А конкретно где? Улицу не подскажете?

— Улица маршала Казакова.

Достает телефон, набирает номер:

— Алле, это такси. Заберите нас на ..казачка..казачка.

— Какого казачка? — закрыв трубку рукой, вопросительно смотрит он на меня.

— На маршала Казакова, — подсказываю.

— На маршала Казакова. А дом?

Называю дом.

— Да, побыстрей, если можно.

Пока усатый разбирается с такси, первый в тельняшке безуспешно пытается застегнуть цепочку на шее.

— Давайте помогу, — предлагаю я, видя, что дело зашло в тупик.

— Вот, спасибочки, — парень смотрит на меня ласково и дружелюбно. — Мне бы икону ещё, у вас тут так икон много.

Тот, который с усами, не выдерживает и ругается по-черному, чем вызывает искреннее возмущение приятеля:

— Слышь, ты, отойди, здесь святое место, матом не ругаются. Правильно я говорю? Дайте-ка записку за этого матерщинника подам.

Берет записку и начинает писать.

— Писать надо только крещёных, — на всякий случай подсказываю я.

— А можно я маму свою напишу? Она у меня цыганка, но крещёная. Геленой звать.

— Можно. В крещении она, наверное, Елена?

— Наверное, — записывает.

Потом спохватившись, торопливо говорит:

— Бежать надо, икону я в следующий раз куплю..Главное — крест есть. Теперь в жизни всё хорошо будет, да? — он испытующе смотрит мне в глаза.

— Хорошо, — со вздохом произношу я. — Всё хорошо будет.

+ + +

Мужичок возраста моего папы, с ходу:

— Дайте мне нормального Николая.

Пытаюсь понять, о чём речь.

— Дайте, который «в шапке», — настаивает мужчина, — а то мне пытались Николая «без шапки» всучить. Разве же это настоящий «без шапки»?

— Ааа.., вы про Николая Чудотворца? Так это просто разные иконы, а святой-то один.

Бабушки наши говорят: который без шапки — это «летний», а в шапке — это «зимний».

— Ну не знаю, я признаю только того, который в шапке. Есть у вас такой?

— Есть у нас такой, — не могу сдержать улыбки, — вот он, в митре.

— Вот-вот, самый что ни на есть настоящий.

— Настоящий, — подтверждаю я.

+ + +

Женщина лет пятидесяти с хвостиком долго и заинтересованно смотрит на крестики и цепочки. Минут через десять произносит вслух:

— Цепочку хотела внуку купить, у него крестик есть, а цепочки нет.

— Хороший подарок, — отвечаю.

— Да вот только говорят, что нельзя в этом году дарить цепочки.

— Да? — удивляюсь я. — И почему же?

— Так год собаки же. Нельзя.

Пауза: пытаюсь логически построить связь между годом собаки и цепочками.

— Так это же не у нас год собаки, а у китайцев. Китайцам, индусам может и нельзя цепочки дарить, а православным можно. У нас же каждый год — год Кого?

— Кого? — искренне недоумевает женщина.

— Год Христа и Его святых.

— Ааа. Так, значит, цепочку можно подарить?

— Конечно.

— Ой, как хорошо, — женщина радуется как ребёнок. — А если они мне что-нибудь против скажут — я им так и скажу, что у нас не год собаки, а год Христа..да?

— Скажите, скажите.

— С наступающим вас!

— И вас с наступающим!

Может быть, если не у всех в нашей стране наступающий год будет собачьим, а хотя бы для некоторых он будет годом Христа и святых его, то ещё поживём с Божьей помощью, да?