«Это праздник со слезами на глазах..»

9 мая 2017 года исполнилось пять лет со дня кончины протоиерея Евгения Ефимова, шестьдесят три года прослужившего у алтаря Господня. В последние годы батюшка не очень много рассказывал о себе, больше шутил, даже дурачился, утешал своими шутками-прибаутками.

Наиболее полную биографическую справку об отце Евгении я нашла в книге Игоря Вязовского «Молитвенники земли русской» (Санкт-Петербург, 1999 г.). Связаться с автором-составителем этой книги и попросить его разрешения выложить фрагменты в интернет оказалось невозможно: он трагически погиб в декабре прошлого года в пожаре вместе с женой и тремя малолетними детьми. Поэтому выкладываю его записи без его разрешения, с просьбой помолиться об упокоении протоиерея Евгения и рабов Божьих Игоря, Анны, отроковицы Анастасии, отрока Павла, младенца Елены.

Публикация Юлии Ульяновой

«Спасала любовь»

Родился будущий пастырь 31 января 1924 года.

«Жили мы в Псковской области на хуторе. Работали в поле и для себя всё сами делали: валенки, полушубки. Отец мой пел ещё в церковном хоре, так что вера у меня, слава Богу, с детства. Было, конечно, и хозяйство своё. Посчитали нас зажиточными: сначала выгнали из дома, а потом и в ссылку отправили».

В те далёкие 30-е годы 20 века у большевиков с «кулаками» разговор был короткий: или пуля в лоб, или ссылка туда, «куда Макар телят не гонял». Сослали на Кольский полуостров. Морозы за сорок. Хочешь — живи, не хочешь — помирай. Стали всем миром рубить избушки. А лес кривой, низенький.

«В комнате мы жили несколькими семьями. Стояла кровать, вместо перегородки — простынка. Казалось бы нечеловеческие условия, а любовь друг к другу такая была. Бывало кто купит что-нибудь — никогда один не съест, зовёт соседей, делится».

Потом маленький Женя заболел, и пришлось им с мамой вернуться на Псковщину. Там свои «порядки»: власть определяет людей в колхозы. Тем, кто сопротивлялся, налоги непосильные. Часто вставала перед глазами отца Евгения печальная картина: как его мама, вырастив рожь, выпрашивала худую соседскую лошадёнку и отправлялась за сорок километров молоть зерно. Моросит редкий дождь, грязь по колено, промозгло, рядом с телегой фигурка матери. Впереди — бесконечная дорога, а мальчику Жене сидеть в избе и ждать, ждать.

«У нас в семье не только моего отца посадили, ещё и крестного моего выслали. А дедушку по старости не стали высылать — лишили права голоса, бесправный он стал. Фамилия наша Стражниковы. Деда моего звали Ефим, вот мы и стали потом Ефимовы — надо же было выживать в эти годы репрессий. До революции дед, я думаю, следил в селе за порядком, поэтому и носил фамилию Стражников. Как лишили его голоса, пришлось деду скрываться. Иногда дед Ефим одевал юбку, повязывал на голову платок и шёл из тёплого дому куда-нибудь ночевать: в сарай, в хлев, на сеновал..А по ночам приходили из сельсовета и шарили по всем углам. Случалось, и вилы брали. Всё сено проткнут и переворошат — вдруг там дед хоронится. Но деда Ефима в семье любили, и всегда кто-нибудь предупреждал его о таких «визитах».

Детей тогда в селе было мало. Школа — четырёхлетка. Дальше было некуда идти. Запомнился мне наш учитель Антон Палыч. Он нам рассказывал историю сотворения мира, о Еве, Адаме, про Христа. Тайком, под строгим секретом. Нашему классу и третьему. Других отпустит пораньше, а нам рассказывает. Мы молчали. Понимали. Я тогда ещё не очень осознавал, почему он так делал, но, став взрослее, сообразил, что таким образом наш Антон Палыч во многих из нас заронил и укрепил веру". Советская же власть проводила свою линию: ввели пятидневку — делали всё, чтобы народ забыл само слово «воскресение», на новый стиль перешли, запрещали молиться — очень хотели, чтобы народ не вспоминал, отрёкся от прошлого.

Избрание свыше

Посёлок Толмачёво под Петербургом. Здесь застала семью Ефимовых война. С родной Псковщины в поисках хлеба перебрались сюда мать с сыном. Колокольный звон, как набат, собирал людей в храм. «Война!»

Так Евгений переступил порог Спасо-Преображенской церкви. «Народу. И все мои учителя тут: и по алгебре, и по литературе, и даже физкультурница (её деревенские считали «с приветом», потому что в брюках ходила). Молятся, плачут, свечки ставят. Как же так, — думаю, — а сами нас учили, что Бога нет.

Начал постоянно ходить в храм. Подружился с сыном настоятеля о. Геннадия, стал прислуживать в алтаре".

Тогда-то, наверное, и произошло таинственное избрание, посвящение Богу.

Через некоторое время отец Геннадий направил своего алтарника в Свято-Духов монастырь на богословские курсы. «Товарищ пригласил меня к себе на каникулы в Ригу. Там произошла моя встреча с величайшей святыней — Тихвинской иконой Божией Матери, которая вместе с фронтом покидала Россию. Выставили её для поклонения в кафедральном соборе. Никогда не забуду, как плакал народ, умоляя Пречистую о заступничестве. Не знали мы тогда, что расстаёмся с ней».

Явила Матерь Божия чудо и будущему батюшке. В Риге он тяжело заболел: сердце. Попал в больницу, но не городскую, а самую что ни на есть затрапезную, где-то на окраине. Взроптал горько, что не нашлось местечка получше. Эту ночь, когда началось наступление наших войск, Евгений запомнил на всю жизнь. Бомбёжка, стены ходуном ходят. Потерял сознание, очнулся в подвале. (Кто-то перетащил его: Жив?!) На следующий день узнал, что городскую больницу немцы сравняли с землёй. «Прости меня, Господи, и помилуй!» При выписке врачи шепнули друзьям: «Не жилец!»

Когда выписали из больницы, собрался Евгений в родные края — благо тогда из Риги до Луги, хоть на товарняке, но доехать можно было. Лишь одна мысль всю дорогу вертелась в голове: «Скорее бы домой!» Когда узнал, что поезд будет проезжать недалеко от Толмачёво, но остановки там не будет, загрустил. И тут, когда эшелон подъехал к реке, оказалось, что по какой-то причине закрыт семафор. Вынужденная обстановка. До дома же было рукой подать.

Жили впроголодь. Хозяйства нет, отец всё также в «дальних краях», разруха..Евгений пел в хоре, был псаломщиком, чтецом. Через год пришёл поступать в Ленинградскую семинарию. «Прослушали нас. Приходим за ответом осенью: „Ефимов, Сидоров, Малинин. освободить территорию“. Не приняли, значит».

Тут ещё в большом доме о нём вспомнили:

Что вы делали в Литве?! Чем занимались? ..Работали на немцев!" Отвечаю всё, как было. «Это нам не интересно! Вы скрываете правду!» На столе передо мной стояла большая чернильница, и до того они мне нервы вымотали, что, думаю, сейчас схвачу её и влеплю этому следователю в морду. Пришёл я к ним в 9 утра, сейчас скоро 12 ночи, а следователь всё про своё: «Говори правду!… Сейчас мать-перемать, пойдёшь туда-то, и там генерал у тебя кишки выпустит». Приводят в другую комнату. Сидит такой старик-генерал. «Вы верующий?» — «Да» (всё равно смерть скоро, надо веру свою открыто исповедовать!) — «Ради чего пошли учиться в Вильнюсе? Нажива или ещё что-то?» — «У меня вера, убеждения». Спросил какую-то молитву. Ответил- на выход. Вышел и стою в недоумении около здания. А часовые, видимо, меня пожалев, говорят: «Что, пацан, выпустили? Беги, тикай отсюда, пока обратно не попал!» тут уже я припустил к своей тётке, она рядом жила.

На распутье.

После того как Евгения не приняли в семинарию, стал он подумывать о поступлении в железнодорожный институт. «Нравилось ездить, привлекали дороги. Но тут приезжает из Порхова Анатолий (протоиерей Анатолий Малинин — сейчас старейший священник Новогородской епархии) и говорит: «Ты сейчас не поступай никуда, а годик подожди. Я видел митрополита Григория, и он сказал, что нас возьмут на другой год». Так оно и получилось. Студенты постарше всё удивлялись: «Почему ты так отвечал? Мы даже не слышали такого. Евхаристический канон, Литургию — всё знает». — Не стал отец Евгений всего рассказывать, что и как, отделался незначительным: «Ну, так, мол». Приняли, да ещё тех, кто учился в Вильнюсе, на третий курс зачислили, так что учился отец Евгений в семинарии два года. Закончил по первому разряду с правом поступления в академию вне конкурса.

Казалось бы, так мало: всего два года, но за это время Евгений встретил друга, духовную связь с которым пронёс через всю жизнь, встретил и свою будущую спутницу жизни. Сначала о дружбе.

«Бывало всякое… С теперешним Патриархом Алексием мы вместе поступали. Тогда он, конечно, был просто Алёша. До семинарии он служил в Прибалтике иподьяконом у митрополита Исидора. Некоторые ребята всё меня спрашивали: «А что ты всё с Алексеем ходишь? Он же с Прибалтики, а ты с Толмачёво. Что между вами общего?» — «Мало ли что может быть общего. Вот мы с тобой разговариваем, едим вместе, спим в одной комнате — тоже общее что-то». Не каждому Евгений раскрывал свою душу, но с Алёшей, безусловно, их связывало нечто большее, чем проживание в одной комнате и совместная учёба. Даже по прошествии многих лет отец Евгений не много рассказывал о том времени. А если и рассказывал, то частенько напоминал, что это не для всех. Неизбежно вставал вопрос о той дистанции между Алёшей Ридигером и Патриархом Алексием I I. Никто из них тогда не знал путей Господних. Было лишь одно желание — служить у Престола Божия. Да и возраст был такой, когда и пошалить иногда хотелось — возраст молодости, увлечений и становления характеров. Поэтому, читая воспоминания батюшки Евгения о тех временах, будем учитывать и это.

«В комнате мы жили человек по восемь. У Алексея кровать стояла около окна, моя рядом, тумбочка одна — всё время как-то рядом. Алексей во многом мне помогал. В учёбе, с проблемами какими-нибудь..- понимали друг друга с полуслова. Случались, конечно, и курьёзы. Когда мы встречаемся, то иногда вспоминаем: «А помнишь. Как ты меня тогда за волосы надёргал?!» Дело было так: готовимся мы к какому-то занятию, я и говорю: «Ты почитай, а я полежу немного, что-то устал». Стал он читать, потом хлоп книжкой меня по голове: «Я сорок минут читаю, а он спит! Убаюкал меня своим чтением. Так и вышла у нас маленькая потасовка.

С продуктами тогда было трудно, а у меня папа всё ещё в тюрьме был, а мама бедно жила. И когда приезжала мама Алёши в гости, то так как-то получалось, что она и на мою долю из продуктов что-то привозила. Батюшка Михаил, матушка его — очень хорошие были люди, я и в гости к ним приезжал, когда учились — спаси их Господи, постоянно поминаю их в молитвах у Престола.

Иногда у нас с Алёшей проблемы были серьёзнее. Мы обычно ужинаем, я нарезаю хлеб, намазываю масло — ему побольше, себе поменьше. «Ты почему так делаешь?- Ну, так хочется» А потом произошло вот что: Иду я как-то садиком в семинарию, смотрю: бежит наша знакомая Ира, и вижу: бежит она через лужи, недавно дождь был, брызги летят..Чего это она так бежит? Сумасшедшая какая-то. А мы в половине третьего заканчивали обедать и, оказалось, что она бежала в семинарию, чтобы застать Алёшу: вдруг уйдёт! Пошли они тогда или в кино или в театр. Узнал я об этом и перестал ему резать хлеб. «Ты что, сердишься на меня? За что?» — допытывается Алексей. Отвечаю негромко (ругаться нельзя, другие услышат): «Хлеб твой, ты и ешь!» Тут Вася Ермаков с соседней кровати: «Что вы там шепчетесь?» — «Чтобы тебя не разбудить», — отвечаю. Алексей продолжает допытываться: «Скажи всё-таки, почему ты отказываешься есть хлеб?» Сказал причину. «Неужели ты думаешь, что из-за этого наша дружба прекратится! Да я больше не пойду к ней на встречу!» И не пошёл.."

Рассматриваем с отцом Евгением фотографии тех лет. Крестный ход: семинаристы с преподавателями. «Это Александр Малинин, это Алёша, это Игорь Ранне..» Упомянув имя Игоря Ранне, батюшка улыбнулся и рассказал ещё одну историю о тех, быстро промелькнувших, временах студенчества. «Надо сказать, что, конечно, дружили не только Алёша и я. Василий Ермаков дружил с Ипатовым (он нас старше был), Сидоров Володя с Игорем Ранне. Игорёк у нас такой был чистюля до невозможности. Помню, собирается он куда-то однажды — стоит перед зеркалом, прихорашивается, а Володя ему и говорит: „Игорёк, ты куда собираешься?!“ — „В город“. — „А хочешь не пойдёшь?“ — „Почему это?“ — „А я в тебя сейчас яйцом запущу. Как думаешь, попаду или нет?“ — „Попробуй“. — „А скажи слабо!“ — „Конечно, слабо!“ Сам всё перед зеркалом охорашивается, „пылинки“ сдувает, ему не до Володи. Тот же всё про своё: „Скажи ещё раз, что слабо?“ „Слабо!“ И раз — сырое яйцо сначала звонко хрустнув, а потом чмокнув, разливается жёлтым пятном у Игорька на костюме. Тот бежит к Володьке разбираться. Упали на кровать, пыхтят. Разобрались: передавили все яйца, и сами окончательно перемазались. Но это у них было как-то легко всё».

Ещё одна фотография. Природа, вокруг на скорую руку сервированного стола молодые, счастливые лица. «Это мы после экзаменов. Отмечаем окончание семинарии». Замечаю у одного из семинаристов гитару и спрашиваю у батюшки, что они тогда пели. «Многое: старинные романсы, разное пели..» Тут отец Евгений неожиданно для меня, совсем по-молодому запел:

«Слети к нам тихий вечер

На мирные поля,

Тебе поём мы песню

Вечерняя заря".

Спел и тут же добавил: «Хотя тогда я не пел. Сердце-то было слабенькое: боялся, что умру». Вообще батюшка Евгений, как он сам сказал: «тихоней был», но это, наверное, уже рассказ следующий: о его женитьбе.

«Дела сердечные»

«Вызывает меня как-то наш ректор Симеон. Алексей ещё спросил меня перед этим: «Зачем тебя вызывают? Натворил что-нибудь?» — «Не знаю, наверное, ругать будут?» Сам тоже в недоумении: за что, я же тихоней был. Захожу в ректорскую. «А, Ефимов. Хочешь арбуз? Кушай, кушай, угощайся!» А я думаю, что скорее бы ругать начинал, зачем вызвал-то, как не за этим?! «Знаешь, что, Ефимов. я тебе нашёл невесту. На берегу Ладожского озера есть село Чёрное. Просят туда батюшку, и церковь там хорошая, и рыбы много. Невеста с этих краёв, женись, туда тебя и определим. У моего знакомого Ефима есть дочь..»

Рассказывая о себе, батюшка всё время улыбался. Или он сам над собой посмеивался, или, вспоминая события тех времён, не мог их воспринимать иначе. «Приезжаю я по послушанию во Всеволожск, а невеста там живёт. Стою в церкви, смотрю Миша Скобелев — дьякон, знакомый мой. Обрадовался он. А когда узнал, зачем я приехал, схватился за голову: «Да ты что! Она под машину попадала и голова у неё зашитая! Не соглашайся!» Совсем я духом упал, а невесту ещё не видел. Идём мы после службы с отцом Варвары к ним домой. Берёт она самовар, сапог, полетели искры..Народ набежал, родные. Нормальная вроде бы девушка и голова целая, а дьякон опять шепчет: «Схватят тебя сейчас и не отвертишься. Иди в обратную сторону, там сядешь на автобус и уезжай». Так я и уехал, ослушался ректора.

Когда мы закончили семинарию, приезжает ко мне отец Анатолий Малинин и говорит: «Поехали в Лугу. Знаешь отца Александра Ильина?» — «Нет». — «Да его весь Новгород знает. К нему такое паломничество! Поедем! Надо познакомиться».

Приехали, посадили нас за стол. Помню, что мы всё никак какую-то консерву не могли открыть. Потом Анатолий всё вывалил на блюдце. Варвара — это дочка отца Александра, фыркнула и убежала. Тут Анатолию что-то плохо стало, и оставили нас переночевать. Анатолий маялся, маялся, да и уснул, а мы с Варварой пошли на базар. Купил я ей три сливины и говорю: «Это тебе. Больше у меня денег нет». Так и познакомились".

Тогда в своём дневнике о. Александр Ильин написал: «Дочь Варя осенью 1949 вышла замуж за ученика Ленинградской духовной семинарии Евгения Васильевича Ефимова. Свадьбу я венчал в Толмачёве. На Введение зять был рукоположен во иерея и назначен в Тихвинскую церковь посёлка Сиверская».

Преемственность

Здесь надо сказать хотя бы несколько слов о протоиерее Александре Ильине, строгом молитвеннике и печальнике за Русскую землю, принявшем сан священства в разгар кровавой смуты 1922. Воспоминания об о. Александре его духовного чада о. Анатолия Малинина:

«Отец Александр вёл аскетический образ жизни, был воздержан в пище и питии; после того, как приступил к священническому служению после лагерей, никогда не вкушал мяса и не пил никакого вина. (В августе 1936 года отец Александр был арестован. Калининская тюрьма, Карагандинский лагерь, Томск-Асинский, Севжелдорлаг. Дома остались матушка Александра с тремя детьми). Он был довольно сух в разговорах, воздерживаясь от многословия и празднословия, и поэтому не всем нравился. Перед каждой Литургией или вечером после всенощного бдения проводил общую исповедь. Ни одна Божественная Литургия не проходила у него без проповеди. Главная мысль его поучений — призыв к покаянию. Он приводил множество примеров из Священного Писания, житий святых и творений святых отцов. Кроме того, каждое воскресение вечером, после акафиста, батюшка вёл беседы, в которых толковал Священное Писание Ветхого и Нового Завета».

Из дневника о Александра: «Постоянное стремление к чистоте жизни через непрерывное покаяние, внимание к себе, хранение чувств и сердца (Иисусова молитва). Вести постоянную борьбу следующими орудиями: твёрдая надежда на Бога, ненадеяние на себя, отвержение и искоренение страстей, молитва, насколько возможно частое Причащение Святых Таин. Последнее — самое сильное орудие к искоренению и истреблению страстей».

Несомненно, что о. Александр многое из того духовного наследия, которое он приобрёл, служа у Престола Господа в годы репрессий, в годы заключения, передал молодому отцу Евгению. Так сохранялась пастырская преемственность.

Из разговора с отцом Евгением: «Стал я служить в Сиверской, там и академию заочно закончил. Хотя Алёша после семинарии всё меня уговаривал: «Давай, пойдём в академию учиться. Ты учись, нам мама будет помогать». Но у меня же мама была больная, семья, поэтому я отвечал: «Нет, я сейчас не могу. Будет возможность, закончу позже».

Алексей же в Таллинне принял монашество, академию он тоже заочно заканчивал. Вскоре умер Таллиннский епископ, и о. Алексия рукоположили архиереем. Потом мы с ним часто встречались в Пюхтицах, в монастыре, на Успение Божией Матери. Он присылал мне приглашения, поздравлял, а народу на этот праздник приезжало со всего мира".

В том, что эта дружба с годами действительно не ослабевала, я убедился, когда о. Евгений показывал мне свой архив. Среди множества фотографий, батюшкиных грамот, встречались и письма Патриарха Алексея II. Человеческое участие, тёплые, сердечные слова.

Послесловие

63 года длилось священническое служение батюшки на этой земле. Служил он, не зная устали, утешая и укрепляя, вразумляя и назидая, милуя и спасая — животворное Слово Божие даёт силы и благодать. Тихвин и Толмачёво, Нарва и Сиверская — везде, где довелось пастырствовать, живут его духовные чада. В последние годы батюшка настоятельствовал в храме святого Александра Невского в Красном Селе, под Петербургом. В его большой христианской семье — не только сам приход: и детские дома, и школа-интернат, и воинские части, и тюрьма в Горелово, и психоневрологический интернат в Сосновой Поляне, где он основал и освятил церковь во имя святого праведного Иоанна Кронштадтского.