Как в Советском Союзе верующие храмы строили

Первый камышловский храм в честь Сорока Севастийских мучеников, открытый при советской власти

Храм 40 Севастийских мучеников в Камышлове своим появлением обязан. борьбе советской власти с Церковью. Если бы советская власть с Церковью не воевала, то этого храма в городе никогда бы не было. Власти просто вернули бы верующим храм Покрова — памятник архитектуры XIX века, который стоял осквернённый и заколоченный, — и вопрос был бы решён. Но в расцвет брежневской эпохи такое было просто невозможно. Чтобы отвязаться от православных бабушек-просительниц, власти разрешили им купить маленький домик на окраине возле кладбища. В этом домике была оборудована первая при советской власти в городе настоящая действующая церковь, освящённая в честь 40 Севастийских мучеников, куда несознательные советские граждане могли прийти и помолиться. Это был первый храм в моей жизни, куда мои родители привели своего сына-третьеклассника в далёком 1984 году. Разве тогда кто-нибудь мог представить, что из этой тёмной избушки на тихой улице по бабушкиным молитвам выйдет новый большой храм Севастийским мученикам, храм Покрова, храм Симеона Верхотурского в Обухово и часовня Александра Невского в центре города?

Некоторые до сих пор сомневаются в силе молитвы. Эта история для них. У тех бабушек из маленькой домовой церкви не было ни власти, ни денег, ни сил, чтобы победить атеистическую государственную систему. Была только молитва и вера, что милосердный Господь не оставит. И эти тихие, немощные, слабые старушки победили.

Чтобы зарегистрировать православную общину и открыть храм, верующие должны были брать разрешение в Москве, в Совете по делам религий. За этим разрешением бабушки из Камышлова ездили 18 раз.

О том, как это было, мне рассказала руководитель тех поездок, матушка Валентина, взяв с меня слово фамилии и отчества её не упоминать. Иначе, говорит, никакого разговора не будет. «Бог меня знает как Валентину, и будет с того! А с корреспондентами я общаться и славы земной искать не собираюсь!» Сказала — как отрезала. Даром что маленькая и хрупкая, да ещё одной руки нет, но в глаза посмотрит — и хочется по струнке встать. Но потом смеётся как ребёнок и одной рукой чаю мне подливает и земляничным вареньем кормит.

Вот её рассказ.

+ + +

Отец Владимир с прихожанками

— Обычно в Москву мы ездили с нашим алтарником Игорем Балабановым, который тогда только пришёл из армии, а сейчас известный протоиерей. В тот раз на руках были подписи, которые для нас на вес золота, и решили, что надо ехать большим числом. Отец Владимир благословил восьмерых добровольцев. Меня поставил старшей. Благословились — и на поезд. Тетради с подлинниками в одном месте, машинописные копии в другом.

К местной уполномоченной по делам религий Галине Зайковой отец Владимир пришёл, когда получил от нас телеграмму, что мы благополучно добрались до Москвы. Пришёл, руками разводит: «Пока я был в Талице, мои камышловские прихожане куда-то в Москву уехали. Может быть, в Троице-Сергиеву Лавру, преподобному Сергию помолиться».

А в столице в это время проходил Международный фестиваль студентов и юношества. Всех неблагонадёжных и просто несимпатичных людей из Москвы, как во время Олимпиады, в срочном порядке вывезли. А у нас из молодых и симпатичных только Игорь. Мне уже за сорок, остальные просто бабушки в платочках. Доехать нам дали только до Владимира, дальше поезд не шёл. Мы выходим на перрон, впереди неизвестность. Голодные, усталые, одни в чужом городе, никого не знаем, идти некуда, и того гляди арестуют. На электрички билеты не продают, в вагон пускают только с паспортом. Как бабушка из Камышлова объяснит, что ей до зарезу нужно в Москву?

Мы в одну кассу, в другую — везде отказ. Что делать? Стали молиться. «Да воскреснет Бог», «Богородице, Дево», Символ веры и 90-й псалом. Господи, помоги! И вдруг мне мысль на сердце пришла: брать билеты нужно в Новогиреево, где у меня сестра живёт. Это не Москва, да и звучит вполне по-деревенски, так что бабушка в платочке подозрения не вызовет.

Первый после возвращения собора крестный ход. Всё разрушено, стёкол нет, но есть вера и молитва

Только в одной-единственной кассе на всём вокзале молодая неопытная кассирша продала мне туда билет. Через несколько человек подходит Игорь, она и ему продала. Наших бабушек мы боялись за билетами в очередь ставить: одно слово не то ляпнешь, сразу вызовут милицию — кругом повышенные меры безопасности.

Нам с Игорем пришлось разыграть целый спектакль с переодеванием. Один раз я подойду за билетом с распущенными волосами, другой раз — с заколотыми. То кофту надену, потом иду в блузке с брошкой. Игорь один раз купит билет с видом студента в футболке, другой — как рабочий в пиджаке.

Когда билеты купили, нужно в вагон садиться, а у нас прописка даже не из Московской области! И в разные вагоны нам нельзя. Если наших бабушек где-нибудь на полустанке вдруг высадят — как их искать? До сих пор не знаю, как нас в электричку пустили. Расселись по разным местам, раздельно. Нам нельзя было, чтобы нас досматривала милиция — драгоценные подписи на храм везём! Одно остаётся — молитва. И хотя по вагонам постоянно милиционеры и разные проверяющие ходили, к нам за всё время никто ни разу не подошёл! Я сидела с «Роман-газетой» в руках, внутри лежал молитвослов. Пресвятая Богородица нас хранила, и до Москвы мы доехали без приключений.

Настоятель отец Валерий на восстановлении храма

Совет по делам религий находился на Смоленской площади в двухэтажном особняке с огромными лестницами, тихими кабинетами и сотрудником КГБ на входе. Здесь работали так, чтобы ты навсегда забыл дорогу сюда. И надо заметить, своё дело они знали хорошо. Вежливый сотрудник на входе часто выдворял людей раньше, чем они попадали в тихие кабинеты наверху. Если выпроводить посетителей сразу не получалось, он незаметно нажимал кнопку, и сверху прибегал инспектор по фамилии Подшебякин. Это был более профессионально подготовленный сотрудник, чьей задачей было ласково, без ругани и эксцессов, поговорить с просителями, но так, чтобы они оказались за дверями. В советском государстве, где религия была под запретом, никаких религиозных проблем у граждан не должно было быть в принципе, а если проблемы всё же появлялись, значит, кто-то плохо работает и кому-то грозил партийный выговор, а то и похуже.

Когда первый сотрудник остановил нас на входе, я стала спокойно объяснять и ждать Подшебякина. Тот прибежал и потащил нас в какой-то тёмный коридор, где завёл свою обычную пластинку про «вам не сюда», «вам к Патриарху». Я его на полуслове оборвала, показала пачку подписей. Он коршуном в них вцепился, а я говорю: «Пожалуйста, это копии, оригиналы у нас!» У товарища Подшебякина на лице появилось растерянное выражение. Он посмотрел на часы. Пятница, вечер, конец рабочего дня. А может, их того, взашей? И вот нам говорят, что сегодня приёма уже не будет, и выставляют за дверь.

Мы снова на улице, стоим, молимся. И тут мне пришла мысль, что нужно пойти в ЦК партии на Лубянку. Спускаемся в метро. На площади Дзержинского я бабушек на скамеечку усадила, а сама осталась наверху высматривать какого-нибудь чиновника, чтобы с ним в ЦК пройти. Смотрю: какой-то важный хорошо одетый товарищ с портфелем из телячьей кожи. Я к нему. Он оглядел меня с ног до головы, но сжалился: «Я в министерство опаздываю, но провожу!»

Приходим мы с нашими бабушками в ЦК партии. Милиционер на входе, который, скучая, брючки чистил, даже в лице при нашем появлении переменился. Но выставить нас я ему уже не дала. Быстренько бабушек по креслам в фойе рассадила, а они у нас старенькие, ну не вытолкают же нас — иностранцы кругом! Я дожидаюсь какого-то секретаря и хорошо поставленным голосом начинаю рассказывать ему о вопиющих нарушениях партийной политики в вопросах отношения к Церкви и религии. Надо было видеть его лицо! Через пару минут откуда ни возьмись появляется вежливый сотрудник в штатском. Я ему всё объясняю, показываю подписи. Он всё сразу понимает и быстро уходит куда-то наверх. И возвращается с выписанным пропуском на восемь человек!

Закладка нового храма Сорока Севастийских мучеников

Нас провели в кабинет с ореховой мебелью и огромным портретом Ленина на стене к некоему товарищу Михайлову. Товарищ Михайлов широким жестом предлагает кресла: «Присаживайтесь, сёстры!» Кто вы, что, откуда? Наша бравая Анфиса ему говорит: «Пока мой муж с фашистами на войне воевал, я работала на военном производстве в литейном цехе, ковала оружие победы, ездила на тракторе и имею правительственные награды за доблестный труд». Другая наша бабушка, та всю жизнь в колхозе, Герой труда. Игорь — отличник пограничной службы. А я вообще советский учёный со степенью по научному атеизму. Товарищ Михайлов нас внимательно выслушал, куда надо позвонил, а потом говорит: «В понедельник вас ждут в Совете по делам религий и все ваши вопросы решат!»

Выходные мы переночевали у моей сестры, а в воскресенье съездили в Богоявленский, помолились у Казанской и отправили нашим в Камышлов телеграмму: «Погода нелётная. В понедельник идём к начальнику аэропорта». Чтобы, значит, молились усердней: завтра всё решится.

Владыка Мелхиседек говорит первую после возвращения храма проповедь в Покровском

А в понедельник поехали на приём к самому председателю Совета по делам религий товарищу Харчеву. Такое злое выражение лица, как у него тогда было, я за всю жизнь видела всего три раза. Видимо, партийные товарищи из ЦК уже сказали ему, что думают о его работе, и теперь он просто рвал и метал. Но мы на его ругань не отвечали, слушали и молились. Он покричит, потом куда-то в книжечку посмотрит — и цитату из Библии какую-нибудь про всякую власть от Бога скажет и другие фразочки, которыми комсомольские агитаторы любили пользоваться.

Тут я стала говорить ему о праве советского человека на исполнение своих религиозных потребностей, которое записано в Конституции. А как же это право реализовывать, если вы у верующих все храмы забрали? Если мы молимся в маленькой избушке на окраине, где от тесноты в обмороки падаем? А среди наших прихожан не какие-нибудь тёмные несознательные личности, а ветераны войны, фронтовики, передовики производства, известные уважаемые труженики? И подписи ему протягиваю. Он подписи посмотрел, сказал, что вопрос с передачей храма одними подписями не решается. А вот храм 40 Севастийских мучеников расширить они нам разрешат. Сколько вам нужно пристроить? Сто, двести, триста квадратных метров? Пожалуйста!

Вернулись мы домой, конечно, радостные. Власти, которые к храму бульдозеры гоняли и отца Владимира с нашими бабушками давить собирались за самовольное строительство, от нашего батюшки отвязались.

Но храм-то Покровский не отдали. И отдавать не собираются. А мы каждую неделю туда ходим, акафист Покрову читаем, молимся Пресвятой Богородице, чтобы вразумила и помогла. Власти все входы и выходы досками заколотят — мы оторвём, залезем и молимся. Внутри на святом месте — грязь, мрак, фрески с выколотыми глазами — мерзость запустения. Мы молимся и плачем, молимся и плачем.

Милиция нас ловила. Увозили на «воронке» в отделение в наручниках, составляли протокол, ругали, увещевали. И тогда нам с отцом Владимиром пришла идея обратиться к кому-нибудь из известных в стране правозащитников или иностранных священников, которые могли бы помочь вернуть нам Покровский собор. Среди московских православных друзей я знала нескольких человек, которые такими вопросами занимались. И я отцу Владимиру об этом сказала. Он мне в глаза смотрит и говорит: «Ты понимаешь, что если тебя власти арестуют, чем тебе это грозит? Это будет уже антигосударственная деятельность, и сядем мы с тобой надолго! Это всё, мать, не шутки! Может, даже пострадать придётся!» А я говорю: «Как благословите!»

Покровский реставрируется

Чтобы вернуть Покровский собор, я встречалась в одном из храмов Подмосковья с известным в советское время правозащитником Александром Огородниковым и священником Русской Православной Зарубежной Церкви протопресвитером Виктором Потаповым из знаменитого сегодня на весь мир православного Свято-Троицкого монастыря в Джорданвилле, где он служил вместе с отцом Серафимом (Роузом). После службы в храме мы поехали с отцом Виктором на частную квартиру, где нас ждали французские дипломаты, с которыми у него ещё по Америке были хорошие доверительные отношения. Отец Виктор сказал, что им можно доверять и я могу рассказать о нашей беде. И я всё им рассказала. Про храм в избушке, где люди от недостатка воздуха в обморок падают, про четыре тысячи подписей. Про то, как нас забирали, травили. Про прихожан, которых в тюрьмы по надуманным обвинениям сажают, с работы увольняют, в «психушку» закрывают. А в конце разговора отдала французам собранные нами подлинники подписей.

Уже через два месяца на переговорах между советским правительством и правительством Французской Республики был поднят вопрос о преследовании верующих в СССР на примере храма Покрова из маленького уральского городка Камышлова. Между двумя странами должны были быть подписаны какие-то важные экономические соглашения, и французы использовали эту историю в качестве давления на советское правительство. Французам сказали, что это какое-то недоразумение, и вопрос о передаче Покровского собора верующим решили в течение одного дня.

Вид на Камышлов с колокольни Покровского собора

Последствия свалились на нас незамедлительно. Разгневанный начальник Свердловского КГБ позвонил владыке Платону и сказал, что если он попа Зязева не спрячет, который за этим наверняка стоит, то через три дня может больше его не искать. Так прямо и сказал. Владыка позвонил отцу Владимиру: «Я опасаюсь за вашу жизнь, немедленно приезжайте ко мне!» Отца Владимира убрали с глаз подальше на глухой приход, а мне пришлось из Камышлова на несколько лет уехать. О чём нисколько не жалею, потому что милостью Божией я объехала 34 епархии, побывала во множестве монастырей и святых мест по всей стране, где встретила множество замечательных батюшек и верующих людей. Слава Богу за всё!

http://www.pravoslavie.ru/103 234.html