Иди и смотри

Памяти протоиерея Сергия Вишневского

21 марта 2017 года, на 92-м году жизни отошёл ко Господу один из старейших клириков Ярославской митрополии митрофорный протоиерей Сергий Вишневский. Семья Вигилянских была прихожанами московского храма, где он некоторое время был настоятелем. Мы публикуем рассказ Олеси Николаевой о приснопоминаемом батюшке из изданной Сретенским монастырём книги «Небесный огонь».

В середине января, году этак в 1991, позвонил мне поэт Юрий Кублановский и прямо-таки накинулся на меня:

— Ты вот здесь сидишь у себя в Москве, а там отец Сергий Вишневский в своей глухой деревне от голода и холода погибает…

— Подожди, отец Сергий — это же настоятель храма Знамения Божией Матери на Рижской, почему он в деревне и почему голодает?

— Э, да ты ничего не знаешь! Он попросил, чтобы его отправили восстанавливать храм, где он ещё в детстве пономарил. А храм этот — в глуши, в дремучем лесу, и жителей там зимой на всю округу никого. Ни тебе магазинов, ничего! Надо его спасать!

— Так, а где он? Где эта самая глушь?

— В общем, так. Тебе надо доехать до Рыбинска, моего родного города, там тебя встретит друг моего детства Боря. Он неверующий, к тому же собирается вот-вот эмигрировать в Израиль, но он тебе поможет отыскать отца Сергия. Так что бери продукты и поезжай.

А я-то как раз собиралась в Печоры, к моему духовнику! Ну ладно, раз отец Сергий там погибает в снегах, надо его поддержать. Набрала я всяких круп, макарон, муки, сахара, подсолнечного масла, соли, спичек — всё такое жизненно необходимое — и отправилась прямиком в Рыбинск.

А надо сказать, что погода в Москве была, несмотря на святки, очень хлипкая: всё таяло, текло, капало, и поэтому я, соответственно этой погоде, поехала в курточке на рыбьем меху, в тонких чулочках и лёгком шарфике.

Но уже наутро в Рыбинске вместе с Борей, который стоял уже одной ногой в цветущем Израиле, встречал меня наш прославленный Мороз-воевода. За то время, пока я спала на вагонной полке, гремучие льды сковали воды, задубевшие снега стянули землю, и пар так и валил изо рта, когда я на перроне знакомилась с Борей, а он наспех перечислял мне все предстоящие повороты дороги, все пункты, все пересадки.

Сначала мы должны были доехать на рейсовом автобусе до Мышкина. Там пересесть на другой автобус до какого-то поворота. После этого пройти по шоссе, голосуя попуткам. На попутке добраться до села. А уж от села — пёхом по бездорожью через лес — несколько километров. И — откроется прекрасный вид: храм отца Сергия на крутом бережке речки, блестящей подо льдом!

Прежде всего я передала Боре часть пакетов с провиантом, и он, пошатнувшись, мужественно принял их из моих рук. Субтильную его фигуру несколько перекосило, но он выровнял равновесие, и мы потащились к автобусной остановке.

Это был старенький, дребезжащий автобус, надрывавшийся на скорости в каких-то пятьдесят километров и трясшийся так, словно он вот-вот развалится на ходу, и мы с нашими макаронами и гречками окажемся в каком-нибудь заваленном снегом кювете. Но это были пустяки по сравнению с холодом, который пожирал на лету тёплую струйку воздуха, вылетавшую из автобусной печки, и брал в плен неподвижных пассажиров, сковывая их по рукам и ногам своей цепью.

Уже здесь я поняла, что вместо радостного путешествия по снежку, вместо русской сказки с праздничным инеем на деревьях, вместо горячей встречи с добрым и любимым батюшкой Сергием мне предстоят ледяная мука, ощущение холодного колючего позвоночника, промёрзшего до костного мозга, и обморожение конечностей, кое-как прикрытых тканевыми перчаточками и лёгкими ботиночками… Да и спутник мой был экипирован не намного лучше — он весь как-то съёжился, скукожился, словно хотел забиться в щёлку и в ней хранить оставшееся тепло. Я вдруг пожалела, что не захватила для отца Сергия пару бутылочек доброго коньяка — вот бы мы сейчас с Борей немножко взбодрились да согрелись!

Меж тем мы уже доехали до Мышкина, где нам предстояло пересесть на другой автобус, но для начала мы решили отогреться и вошли в маленькую забегаловку при автобусной станции. Там стояло нечто вроде буржуйки, и мы, разложив вокруг себя пакеты, устроились за столиком. Боря выглядел как-то скверно — губы у него посинели, глаза закатывались, надо было его срочно подкормить, но в забегаловке ничего не было, кроме грязно-коричневых пирожков с повидлом, и мы взяли себе по два стакана горячего чая, который здесь подавали исключительно в баночках из-под майонеза.

Наконец, худо-бедно согревшись, по несколько раз замотав шарф, я — вокруг головы, а Боря — вокруг шеи, обвесившись пакетами, мы зашкандыбали на автобус местного значения. Как только мы в него влезли, мы поняли, что ему никогда не угнаться за тем, рыбинским автобусом, который мы так ругали в сердцах и который хотя бы пытался овевать нас тёплой воздушной струйкой. Но стоило нам обоим выразить своё недовольство, как водитель, едва-едва выехав за пределы обжитого Мышкина, где было всё, даже кафе с горячей буржуйкой и чаем, и оказавшись среди необозримых многоярусных лесов, вдруг остановился.

— Стоп, машина! — сказал он. — Вылезай!

— Как — вылезай? Что — вылезай? — заволновался народ.

— Вылезай, говорю, — повторил он, размахивая оторвавшейся ручкой коробки передач. — Поезд дальше не пойдёт.

Так мы и вывалились на шоссе. Боря раскрутил шарф и повязал его поверх лыжной шапочки, что придало ему сходство с французами, в своё время бесславно бежавшими из Москвы. Глаза его, в которых, кажется, отобразилась вся скорбь иудейского народа, были устремлены куда-то в пространство — наверное, там ему мерещилась благословенная Земля Обетованная, где плескалось тёплое Чермное море, потопившее гонителя-фараона, а с ним коней и всадников его…

— Ну, что Боря, надо идти! — сказала я.

Мы прошли несколько десятков метров по пустынному шоссе, миновали гребень и стали медленно спускаться с горки. И тут я вдруг увидела, что вокруг никого нет. Скрылся из глаз сломанный автобус, куда-то исчезли пассажиры, поначалу тоже пустившиеся в путь… Мы были с Борей одни-одинёшеньки на всём заснеженном пространстве.

— Сейчас помолимся Николаю Угоднику, — сказала я, — и какая-нибудь машина нас да подберёт. Я всегда так делаю.

— Я неверующий, — слабым голосом откликнулся Боря. — Агностик я. Боюсь, не подействует.

— Как это не подействует! — заиндевелыми губами прошелестела я. — А ну-ка!

И принялась читать надтреснутым голосом «Правило веры и образ кротости"… Удивительно, но голос стал крепнуть, и мне как будто стало теплее. — «Воздержания учителя», — гаркнула я.

— Меня уже и Юрий Михайлович Кублановский наставлял в вере, а я вот — никак! — признался Боря. — Не верю, и всё!

— «Яви тя стаду твоему яже вещей истина», — продолжала я.

— Он уж стыдил меня! Говорит: иди и смотри! Сюда, с вами, послал к отцу Сергию.

— «Сего ради стяжал еси смирением высокая, нищетою богатая», — произнесла я.

— Вот я иду и смотрю. Иду и смотрю, — как-то обречённо проговорил Боря.

— «Отче священноначальниче Николае, моли Христа Бога спастися душам нашим», — наконец закончила я.

— Так и сказал мне Юрий Михайлович: иди и смотри…

И тут из-за пригорка показалась машина. Я встала на дороге и перегородила ей путь. Это был старенький газик с брезентовым верхом. Шофёр недовольно открыл дверцу:

— Куда?

— Всему будем рады, — ответила я.

Так мы добрались до села, откуда нам предстоял долгий путь через лес. Однако мы уже так окоченели, что сразу пускаться в дорогу было полнейшим безумием — мы не прошли бы и ста метров, замёрзли бы, как ямщик в степи глухой. Поэтому мы постучались в первый же дом:

— Пустите путников погреться, — еле-еле проговорила я.

Тогда ещё пускали. И мы расположились у натопленной печки. Час сидели так, два… Но надо было идти, чтобы до темноты добраться к отцу Сергию…

И снова — взвалили на себя пакеты, несколько облегчённые тем, что пару килограммов гречки и пшёнки мы отгрузили в дар хозяевам за их гостеприимство, и побрели дальше, паломники.

По счастью, всё же какая-то дорога в лесу была. Конечно, легковой машине тут было не проехать, но, может, трактор какой тут проходил. Гусеничная колея… По ней мы и пошли.

Меж тем Мороз-воевода разыгрался уже не на шутку — всё было уже приготовлено им к празднованию Крещения — везде были развешаны светящиеся снеговые гирлянды, сверкающие опушки ёлок… Так зримо было его присутствие здесь! Да и сам он, казалось, вот-вот появится из лесной чащи: «Тепло ль тебе, девица? Тепло ль тебе, милая?». А я ему отвечу: «Тепло, дедушка! Тепло, сладенький!», сяду под куст на пакет, сожмусь калачиком да так и усну.

— Боря, а чего ты в Израиль собрался, раз Юрий Михайлович тебя в православной вере наставляет? — вдруг спросила я.

Он еле ковылял вслед за мной.

— У меня жена русская. Это она в Израиле жить хочет. А сам-то я не хочу…

— Боря, а ты обратись к Богу, чтобы Он тебе открылся. И попроси Его, чтобы Он указал тебе путь твой.

— Нет, — еле слышно пролепетал он. — Не подействует. Я — неверующий. Агностик. Юрий Михайлович Кублановский сказал мне: иди и смотри. А обращаться, просить — этого он мне не говорил. Я иду и смотрю.

Но если он кое-как ещё шёл, то уж то, что не смотрел, — это точно. Он просто автоматически открывал невидящие глаза, беспомощно моргал ими. Казалось, сама Снежная Королева уже вставила в его зрачки слепые ледяные линзы.

— В этом лесу, я слышал, до сих пор волки не перевелись, — наконец, сказал он. — Голодные…

— Давай я тебе тропарь Рождества прочитаю. Тебе хоть рассказывал Кублановский о Рождестве? — неожиданно для себя самой съязвила я.

— Сам читал, — еле слышно откликнулся Боря.

Меж тем начало смеркаться, поднялся ветер, взвихрилась позёмка, и, казалось, всё вокруг стало выть — то ли вьюга, то и ли и вправду — волк. Я уже не чувствовала своего тела — настолько оно промёрзло, заиндевело, остекленело, и ноги казались ломкими и хрупкими: упадёшь — и вся сломаешься.

Я вспомнила историю, как один московский человек всего-навсего повёз на машине жену в аэропорт. Дело было зимним вечером, и он поехал в лёгких ботинках, потому что в машине хорошо работала печка. И вот проводил он жену и отправился в обратный путь. И вдруг на дороге у него закипел мотор. Он вылез из машины, взял из багажника бутыль для воды и отправился «на огоньки» — ему казалось, это был населённый пункт. А тем временем мороз, что называется, крепчал, а огоньки подманивали своей кажущейся близостью… В общем, пока ходил, пока стучал в двери, пока объяснял, пока возвращался и заливал воду, отморозил ногу. Да так, что необходима была ампутация. Эту историю рассказывал мне доктор Кротовский, который и консультировал беднягу. Она являла собой пример, как порой из маленького облачка возникает смертоносная буря. Как из невинного эпизода вырастает трагедия. А у меня, между прочим, бывало, что от малейшего сквознячка бронхит начинался, воспаление лёгких… Мне стало страшно. Я начала было молиться…

Но, читая про себя тропарь Рожества, я сразу же запнулась на словах «свет разума», повторяя их несколько раз. И он, этот свет, стал как будто излучать тепло.

— Всё! — сказал Боря. И сел на пакет. — Не могу больше.

— Давай разведём костёр? — предложила я. — Может, нас тут кто-то заметит и подберёт. Ну, эти — с трактором.

И я уселась на пакет рядом с ним.

— Долго ещё идти? — спросила я.

Боря мотнул головой:

— А я знаю?

— Так ты что — никогда здесь не бывал?

— Нет.

— И мы всё это время шли наугад?

— Мне сказали — от села через шоссе в лес.

Волки завыли громче. Стало совсем темно. Сейчас мы замёрзнем, и Боря окажется у тёплого моря, на Святой земле. А я отправлюсь домой…

И тут, сквозь деревья, мне вдруг померещился словно бы какой-то огонёк. Я закрыла глаза, открыла: он не пропадал, всё горел и горел…

— Свет! — воскликнула я. — Там люди!

— Мираж, — безнадёжно пролепетал мой спутник. Ему уже никуда не хотелось идти…

Тем не менее, мы поволоклись туда.

Деревья расступились, и перед нами возник огромный храм. Сбоку от него жались друг к другу маленькие домики, в одном из которых горел огонь. Нам открыл дверь отец Сергий.

…Ну, во-первых, он был не один, а с доброй матушкой Александрой. Во-вторых, он вовсе не голодал и не погибал от холода, потому что Господь его напитал уже и без нас: все эти пшёнки-гречки-макароны и растительные масла у него имелись с запасом, равно как и рисы с солью и спичками. В-третьих, у них с матушкой было тепло и празднично: шумела горящая печка, горела наряженная ёлка, пахло свежими пирогами. В-четвёртых, мы с Борей доставили им немало хлопот. Нас тут же отправили на раскалённую печь отогреваться, потом стали отпаивать чаем с малиной, кормить пирогами, потчевать и лелеять. В-пятых, отец Сергий долго не мог понять, кто такой Боря, кем он мне приходится и чего это он вдруг к нему приехал. Он всё рассказывал ему, какое он назавтра устроит в своём храме ночное богослужение в честь праздника Богоявления и выражал готовность доверить Боре быть у него пономарём.

На следующее утро отец Сергий, укутав в меня в какую-то тужурку, повёл нас показывать окрестности — речку, из которой он собственноручно доставал вёдрами воду, дерево, на котором много лет назад была найдена чудотворная икона Божьей Матери, и сам храм — двухэтажный, зимний и летний, с двумя алтарями. Летний был совершенно разрушен и испоганен безбожниками, а нижний отец Сергий мало-помалу осваивал. При всей его неухоженности чувствовалось, что там веет Дух Святой, там совершается Божественная литургия.

Потом мы с матушкой почитали молитвы к причастию, каноны, а уже ближе к ночи отец Сергий отправился готовиться к службе, разочарованный, что и в этот великий праздник останется без пономаря, поскольку Боря уже признался ему, что он пока что только «идёт и смотрит» по совету Юрия Михайловича Кублановского.

Мне помимо тужурки отец Сергий благословил взять в храм ещё и парочку одеял, поскольку морозец сделался весьма жгучий, настоящий наш Крещенский мороз, храм был весьма просторный, а железная печурка, которая что-то вокруг себя слабо обогревала, оказывалась весьма тесной. Так мы с матушкой и встали у этой печурки посреди храма в своих одеялах. Богослужение началось. И тут выяснилось, что мы с матушкой и за чтецов, и за певчих, а она ещё и за алтарницу. К концу всенощной мы с ней изрядно осипли, а я так вовсю дрожала как осиновый лист, несмотря на тужурку, печурку и одеяла. Отец Сергий, который вышел меня поисповедовать, заметил это и накинул на меня ещё и свою зимнюю рясу.

— Ну, а уж литургию, — сказал он, — пусть ангелы нам пропоют.

И он просто включил в алтаре магнитофон с пением церковного хора.

Но ангелы там тоже пели…

Когда отец Сергий меня причащал, у меня язык прилип от мороза к лжице…

Потом было освящение воды… Призывание Святого Духа. «Дух в виде голубине». «Придите, приимите вси Духа премудрости, Духа разума, Духа страха Божия, явльшегося Христа».

Освятив воды, отец Сергий вынес нам с матушкой крест и велел идти в дом и лезть на печь, пока он будет убирать в алтаре.

Дома нас встретил пышущий теплом и заспанный Боря.

— Всё проспал! — сказала я ему.

На следующее утро мы с ним отправились в обратный путь. Я рассказала отцу Сергию, каких страхов мы натерпелись среди ледяных пустынь и как близко подступило к нам отчаянье. Но он только махнул рукой:

— Сейчас вы очень быстро доберётесь до Рыбинска. Ни замёрзнуть, ни устать, ни испугаться не успеете.

И он осенил меня широким крестным знамением.

— Ну, а ты, — сказал он Боре, — приходи опять и смотри!

Протоиерей Сергий Вишневский

Было светло, солнечно, тихо и морозно. Снег переливался на солнце так, что на него больно было поднимать глаза. Почти налегке, с пирогами от отца Сергия, мы добрались до следов трактора, изрядно заметённых снегом, и пошли по ним…

Но только — как мы пошли! Ах, как мы пошли! Словно кто-то подхватил нас под мышки, и мы, взлетая над землёй, огромными, семимильными шагами стали легко и стремительно приближаться к шоссе. Даже агностик Боря признал, что происходит нечто чудесное…

— Боря, ты чувствуешь, что нас словно кто-то несёт? Что мы — летим?

Он изумлённо глядел вокруг.

— Сапоги-скороходы! — вспомнил он сказку.

И посмотрел большими детскими глазами. В них словно растаяли былые льдинки, и теперь радостно плескались весёлые золотые рыбки.

Только мы добрались до шоссе и выбрались из кювета, как возле нас остановился запорожец.

— Куда едем, молодые люди?

— А вы?

— В Рыбинск.

И вот мы едем в этом уютненьком тёпленьком запорожце, никуда не спешим, а словно вкушаем окрестные виды — мощные еловые леса, могучие сосновые боры. И солнце! И всё в первозданном снегу! В чистоте! В благорастворенных воздухах! Освящённых водах! Господня земля и исполнение ея!

…На следующий день я была уже в Москве.

— Ну что — подкормила нашего дорогого отца Сергия? Поддержала его? — спросил мой муж.

— Нет, — ответила я. — У него там всё есть! Это он меня подкормил-поддержал. А я просто пришла и посмотрела.

http://www.pravoslavie.ru/102 147.html