 |
| Православие и Мир | 28.02.2017 |
«Чувствовало его сердце — долгим будет этот путь, нелегким»
Из записок келейницы, монахини Евфимии (Аксаментовой):
Золотая осень… Воистину — золотая, когда тебе 95… Я боюсь, что даже и не очень понимаю про то, каково это — прожить такой срок на земле… Глядя на россыпи опавшей листвы, невольно думаешь о смерти… Но уточню — о каждодневном монашеском умирании, ежеминутном вкушении смерти… Мне это тоже не вполне понятно — я человек гордый и нет-нет, а изловчусь избежать этого вкушения… Уж больно тяжело… А вот отец Кирилл, великий Послушник Христов — не ловчит… Он с нею, со смертью, давно и глубоко дружен… Еще с Великой Войны…
И дело даже тут не в том, что за эти 11 лет болезни мы миллион раз мчались на скорой в реанимацию… И не в том, что этот последний август был куда как непрост… Забывать про себя, не принадлежать себе, жить чаяниями и переживаниями других людей все 60 лет своего монашества — это ли не смерть… Так что там ему инсульт какой-нибудь, сердечный приступ, пневмония?..
Помню, как он в последний раз (будучи на ногах) собирался в больницу — как на Голгофу… Тихо плакал на правиле… ходил прощаться с храмом… Чувствовало его сердце — долгим будет этот путь, нелегким… Но лицо его после этих слез становилось просветленным, умиротворенным, счастливым… Любящий своего Господа, преданный Христу человек — не иначе, как с радостью иго Его благое понесет! Поэтому так оскорбительны кажутся мне все эти досужие разговоры о том, что-де «чем такая жизнь, так лучше и не жить», «зачем искусственно продлевать его мучения!"… И т. д… Как лучше — знает Господь. А они с Ним договорились…
8 октября 2014
Из проповеди отца Кирилла:
«Жизнь свою предоставьте воле Божией. Верьте: Господу лучше нашего знать, когда Ему призреть на нас, а когда и отвратить от нас пречистое лице Свое. И что бы ни случилось в жизни — почаще взывайте: Упование мое — Отец, Прибежище мое — Сын, Покров мой — Дух Святый, Троице Святая, слава Тебе!»
«Все там, у Бога, будем!»
Начинался Великий пост. Люба стояла к отцу Кириллу на исповедь, а вокруг вился какой-то рыжий: «Девушка, давайте познакомимся?» — что девушку крайне раздражало. Дочка священника, она прекрасно понимала, что знакомства со странными парнями в храме ни к чему хорошему привести не могут. «Чего привязался?» — думала она, плотнее заматываясь в платок.
Батюшка, как всегда, утешил и обрадовал. Не так уж важно, что он ей ответил — но вышла Люба счастливая, окрыленная, как будто Пасха в душе — и стояла с улыбкой на лице, задумавшись. А сразу за ней к отцу Кириллу юркнул рыжий.
То ли Люба долго стояла, то ли еще что, но из задумчивости ее вывел окрик: «Люба! Вернись!» — удивленная, она снова зашла к батюшке. Рыжий сидел рядом с ним.
— Расскажи-ка нам о себе, — с улыбкой попросил старец.
Растерявшись, девушка начала рассказывать как-то невпопад:
— Меня зовут Люба, мне девятнадцать, я пою в храме.
Батюшка улыбнулся и кивнул рыжему:
— Вот и невеста тебе, — и протянул обоим свечи.
А Люба отлично знала: кому батюшка дарит свечи — как правило, женятся. Никого не заставлял — просто складывалось. «Ну уж это явно ошибка, — отмахнулась она. — Кто он такой вообще, этот парень?»
Вышли вместе.
— Теперь-то познакомимся? — улыбнулся он.
— Люба, — повторила зачем-то она.
— Дмитрий, — ответил он. — Давайте после поста встретимся? Где вы живете?
Люба уже давно жила в своей небольшой квартире в Сергиевом Посаде, но встречаться с Дмитрием после поста ей совершенно не хотелось. Ей вообще не хотелось с ним встречаться. Поэтому она оставила адрес родителей в Ставрополе. «Папа ему быстро все объяснит», — про себя усмехнулась девушка. Но, к ее удивлению, Дмитрий вдруг сказал:
— А я знаю этот адрес! Там батюшка живет!
Люба уставилась на навязчивого собеседника.
— Понимаете, — радостно начал объяснять рыжий, — я студент Одесской семинарии. В прошлом году приехал в Москву, а меня ограбили. Возвращаться не на что. Иду по улице, расстроенный, а навстречу священник. Я к нему. Стал объяснять. Тот мне помог. Я говорю: «Батюшка, дайте адрес — я вам скоро все верну!» — а он стал смеяться: «Не надо мне возвращать ничего! Вот тебе мой адрес, приезжай в гости, может, хоть одну девчонку у многодетного отца заберешь».
На Пасху они снова встретились, а потом и поженились.
Рыжий Дмитрий уже давно священник где-то на юге, у них с Любой двое детей. Сейчас, может, и больше — женщина, поделившаяся со мной этой историей, регент Галина Григорьевна Зароднина, на счету которой множество храмов и учеников, от хора Елоховского собора до певческих курсов Якутской епархии, давно их не видела. Сама она училась на регентском отделении Московской духовной академии и к отцу Кириллу иногда приходила.
— Мой папа умер на Радоницу, — рассказала она. — Я очень его любила. Побежала, плача, к батюшке. Подбегаю и сквозь слезы кричу: «Батюшка, у меня папа умер!» — а он улыбается: «Христос воскресе!» Ну, думаю, не понял, наверное. И повторяю: «У меня папа умер!» — а он снова улыбается: «Христос воскресе!» Я растерялась и ответила: «Воистину воскресе..» — и тогда он обнял меня по-отечески и сказал: «Все там, у Бога, будем». И слезы тут же высохли — как будто я снова дождалась Пасхи.
Свято-Троицкая Сергиева Лавра
Тишина, трупный запах и… Евангелие в развалинах Сталинграда
Александр Викторович Недоступ, профессор, доктор медицинских наук, один из лечащих врачей архимандрита Кирилла (Павлова)
Мы познакомились с отцом Кириллом более 30 лет назад — в 1984 году, осенью. До этого я о нем ничего не слышал. И вот меня попросили слетать в Крым, в Алушту, потому что там заболел, находится в очень тяжелом положении замечательный священник, монах Троице-Сергиевой Лавры… Мне было как-то не с руки, но в конце концов я полетел и застал там такую картину: в очень маленькой комнате лежал отец Кирилл, в расстегнутой белой рубашке, с температурой, с испариной, но — улыбающийся, с таким теплым, добрым взглядом. А вокруг — 7−8, если не больше, очень обеспокоенных людей.
У батюшки была двухсторонняя пневмония, он поехал в Крым уже простуженный, искупался и окончательно слег. Со мной еще прилетела моя коллега, но нам там делать было нечего, поскольку рядом с отцом Кириллом оказался очень грамотный, хороший врач. Так что мы переночевали, наутро подтвердили правильность лечебной тактики и улетели. Но после этого батюшка стал периодически меня приглашать в Лавру по вопросам, связанным со здоровьем, и потихонечку я стал одним из врачей, которым он доверял.
Любовь, доброта, мудрость и простота — вот это, наверное, основное, что надо сказать, чтобы выразить его облик словами. Отец Кирилл был человеком бесконечно любящим и — активно любящим, стремящимся помогать людям. К нему шли, прежде всего, как к духовнику. Слова «Никто же от него не уходил тощ» можно с полным правом отнести и к отцу Кириллу. Он обязательно всем что-нибудь давал: какую-нибудь конфету, яблоко, книжки духовного содержания (а такой литературы в то время было крайне мало, не как сейчас).
Он был, прежде всего, очень жертвенным человеком. И очень простым: простым в общении, простым — в объяснении задач, которые перед тобой стоят. Конечно, мудрым — это ощущалось сразу. Иногда батюшка давал такие поразительные советы, и только спустя время приходило понимание, насколько глубоко было сказанное им. Но и советуя, он никогда не брал на себя — как это бывает иногда — больше, чем можно, хотя для него все было возможно. Практически никогда он не говорил конкретно: «Делайте так, не делайте так, делайте операцию, не делайте операцию». Очень часто от него можно было услышать: «Лучше всего — найти хорошего врача, лучше православного, и его совет соблюдать». Очень мудрая позиция.
Я только несколько раз становился свидетелем того, как он быстро, с ходу говорил, что надо делать, обычно — молодым, нервным женщинам. Хотя был один случай, когда я пришел к батюшке за очень серьезным советом, полагая, что он одобрит мое решение, и отец Кирилл сразу сказал: «Нет-нет-нет», потом добавил: «Иначе будет большая скорбь».
В случаях, когда надо было что-то решить, помню его стоящим у окна. Под окном прыгали по кормушке синички, а в Переделкино окно выходило на поляну, по которой бегали собаки, Жуля — такой замечательный был песик. И вот батюшка стоял у окна, смотрел, думал, молился — такая картина перед глазами.
Сталинград после освобождения, 1943
В нём всегда была и армейская жилка. Батюшка выписывал, например, газету «Красная звезда», «Сельская жизнь» — это то, что он позволял себе читать из светского. Безмерно уважал Георгия Константиновича Жукова и говорил, что без него мы не победили бы в войне. Думаю, мало кому приходилось видеть его в облике воина, командира. Однажды снимали любительский фильм — там происходил какой-то поход, по-моему, даже в окрестностях Сергиева Посада. Отец Кирилл возглавлял маленькую группу — несколько матушек, батюшки, причем на нем был не подрясник, а какая-то другая одежда. Вот тут я его увидел совершенно с другой стороны, другими глазами! Обычно батюшка был нетороплив в движениях, а тут — стремительные движения, он сам — очень собранный, точно указывающий направление маршрута. Все в нем являло такие командирские, армейские повадки, которые не спутаешь ни с чем!
А про войну рассказывал не так много. Но кое-что запомнилось. Прежде всего, он рассказывал, как после ранения попал под Сталинград, на левый берег Волги — как раз в тот день, когда был страшный налет. «Небо было черное..» — говорил.
Батюшка вспоминал, как они два месяца лежали в снежных окопах под Сталинградом — не в земляных даже, а в снежных: сдерживали, если я не ошибаюсь, танковую армию генерала Манштейна, которая рвалась к Сталинграду и не прошла. Он рассказывал: когда город был уже очищен от немцев, в одну из первых тихих ночей он стоял на часах.
Ночь была черная, безлунная, стояла абсолютная тишина, потому что фронт весь спал тяжелым сном, и — стоял трупный запах. Батюшка вспоминал: это было царство смерти, которое в нем вызвало такой ужас, что он никогда об этом не мог забыть.
Смерть. С ней он и боролся всю свою жизнь, возвращая людей к жизни!
Отец Кирилл рассказывал и о том, как его, награжденного звездой Героя Советского Союза, принуждали вступить в партию. К тому времени он уже нашел в развалинах Сталинграда Евангелие и перечитал его. В юности отец Кирилл верил в Бога, но потом попал в такую среду, которая отстранила его от этого. И вот на войне батюшка прочел Евангелие еще раз и понял себя, понял все! Потом отец Кирилл уже с Евангелием не расставался и ничего не боялся.
Отец Кирилл в семинарии
Когда его принуждали вступить в партию, он уходил от ответа, говорил: «Мне надо подумать, я не готов..» На него, конечно, начали кричать, угрожать: «В десант пойдешь!..» А десант — это те, кто на броне, пехотинцы, пойти в десант — это была почти верная гибель. И батюшка сказал: «Ну что ж, пойду в десант». Но начальство многообразно, многоступенчато. его перевели в другую армию или дивизию, писарем даже устроили, а потом, через полгода, он опять оказался на Курской дуге. Это его спасло. Он закончил войну в Вене, насколько я помню. А после войны батюшка приехал в Москву, пошел в Елоховский Богоявленский собор, дождался окончания службы и спросил: «А где здесь учат на священников?» Ему сказали — в Новодевичьем монастыре. Пошел туда, в семинарию поступил.
После инсульта я бывал у него. Отец Кирилл не жаловался в своем бедственном положении! Батюшку сначала вывозили в коляске, он говорил не очень много, но говорил. За ним ухаживали великие подвижницы — Наташа, впоследствии в постриге принявшая имя Евфимия, Любовь Владимировна, а в Переделкино — еще одна сестра. Они в течение 13 лет ни на шаг, ни на минуту не отходили от батюшки. В комнате, где он лежал до последних своих дней, было всегда чистенько, прибрано, там было много икон. Эти женщины — великие люди, мы им обязаны тем, что батюшка столько прожил!
Однажды был такой случай — это я слышал от матушки Евфимии, которая в ту ночь дежурила в больнице у постели отца Кирилла. Матушка сидела в уголочке и беззвучно, как ей казалось, плакала — от жалости, от боли. Ночь была темная, в комнате горела только лампадка, ничего было не видно, а батюшка к тому моменту уже практически ослеп, и слух у него был очень слабый. И вдруг он отчетливо, громко сказал: «Не отчаиваться!» Отец Кирилл все видел своим внутренним взором. Великий человек!
«Секретная операция»
Из записей монахини Евфимии (Аксаментовой)
Невероятно — находиться совсем рядом с человеком, который прошел через войну, едва спасся от бомбежки под Тихвином, мерз в окопах под Сталинградом, чудом уцелел на минных полях, слышал ужасающую тишину мертвых городов и хоронил товарищей, зверски убитых бандеровцами.
А вот — он рядом. Уже 12 лет как парализован.
И я думаю — он на своем посту. Он сражается.
Он заботится о нас.
Только на крышу мне — 9 мая — придется забираться одной на этот раз.
А двадцать лет назад крышу мы «брали» вдвоем. Это была наша «секретная операция».
Мы старались никому на глаза не попадаться.
Во-первых, разволнуются: старый человек, то да се, можно ведь и равновесие потерять, упасть, разбиться.
Во-вторых, вроде это и несерьезно как-то — по крышам лазить в потемках.
В третьих, мне может попасть — куда, мол, смотрела, келейница такая разэдакая.
А я и так бестолковая — всю жизнь от начальства получаю.
А батюшка — он боевых товарищей не подставляет.
Поэтому операция та была тщательно спланирована.
И мы вышли в 21:45 и сделали отвлекающий маневр — как бы просто так стали прогуливаться вокруг старого корпуса Патриаршей резиденции. Правило, мол, читаем. Соловьев слушаем, опять же. А что? Ничего такого!
Но правило было давно прочитано, а с крыши газовой котельной мы получали надежду увидеть хоть что-то от того салюта, который давался к 50-летию Победы на Поклонной горе.
— Лезь, батюшка, я прикрою, — храбрилась я и старалась придержать длинные полы его рясы — чтобы не запутался. Батюшка забирался первый, впрочем, я карабкалась по крутой железной лестнице за ним следом — шаг в шаг. Для подстраховки.
Мне было весело. Я была молодой бесшабашной дурехой, которая с первых секунд нашей вылазки уже воображала себя бравой фронтовой разведчицей. А батюшка.
Батюшка добродушно улыбался, но там, на крыше котельной он становился лицом к Поклонной горе и замирал в ожидании, трогательно нацепив на нос очки.
О чем он думал? Может, о том, что вряд ли доживет до следующей круглой даты и еще раз увидит такой салют?..
Но он дожил.
Они привыкли там, на войне, сражаться и терпеть до последнего.
Терпеть такое, что не укладывается в мозгу у нормальных, не искушенных войной людей.
Батюшка, родной, в 21:45 (ну да — если парад в десять вечера..) я полезу на нашу с тобой крышу. Как тогда!
Я даже еще выше заберусь — куда тебя отпускать побаивалась. Все-таки ряса, можно нечаянно запутаться и потерять равновесие.
И я увижу, обязательно увижу большой праздничный Салют твоей Победы.
Никакого плена, никакого «дома Павлова» не было
..В некоторых «православных СМИ» то и дело всплывают истории с горьким сиротством отца Кирилла, с некоей бабушкой, умильно надевшей ему образок «Иверской» на грудь и благословившей перед отправкой на фронт, наконец, даже с немецким пленом, я уж не говорю о пресловутом «доме Павлова"…
В общем, сил нет. Полемизировать ни с кем не буду.
Бабушек, равно как и дедушек, было предостаточно: Гликерия, Афанасий, Феодосия, Василий… Но на фронт отец Кирилл попал сразу после службы в армии на Дальнем Востоке, ни с кем и попрощаться не успел…
Отец Кирилл. Фото с сайта Казанского женского монастыря в Ярославле
Никакого плена. Окружал Сталинград, мерз с боевыми товарищами в окопах — они после смыкали город в кольцо, — это как раз, когда бравый автоматчик Павлов находился в самом городе… Просто факты.
Родители и братья-сестры еще долго жили… Мать почти дожила до пострижения сына в монашество. Очень любил маму… Отец где-то в 60-е отошел в мир иной — пел в церковном хоре иногда… Настрадались все за свою жизнь…
Я не понимаю, почему людей так греют «благочестивые» выдумки, придуманный героизм.
Почему мы не видим прекрасное, сильное, настоящее в том, что есть, в нехитрой правде жизни — обычной, человеческой?..
7 ноября 2016
Из проповеди отца Кирилла:
«Если падение наше невелико, довольно для нас немногих слез, если же падение велико, то должен быть поток слезный. Блажен, кто постоянно оплакивает свои грехи. Как после проливного дождя воздух делается чистым и приятным, так и по пролитии слез настает тишина и ясность, и мрак греховный рассеивается».
В полузабытьи поднял руку и благословил всех пришедших
Иеромонах Аверкий (Белов), настоятель храма Казанской иконы Богородицы в селе Коктал в Казахстане
Я один раз был на исповеди у отца Кирилла в 1995 году. Меня тогда совсем недавно постригли в монашество и рукоположили во священники.
Очень мучил вопрос о подготовке людей к Таинству Крещения. На приходе, где я служил, люди каждую неделю крестились десятками. Но традиции их готовить к Крещению, проводить беседы тогда не было. Я видел, что многие взрослые крещающиеся не понимают, зачем пришли, но отказать в совершении Таинства или отложить его я не мог. Не смел нарушить десятилетиями сложившуюся практику.
Отец Кирилл посоветовал все же постараться готовить людей к Крещению и не бояться откладывать его совершение, если человек явно не готов. Говорил о необходимости полного троекратного погружения при Крещении, что в те годы многими игнорировалось. Потом он подарил мне житие блаженной Матроны и церковный календарь на следующий год. Батюшка был очень благостным, кротким, ласковым.
Я очень любил рассматривать потом его фото, в них есть нечто, делающее его похожим на древних подвижников.
Отец Кирилл у мощей преп.Сергия. Фото с сайта Лавры
Сохранились его фотопортреты со времен учебы и первых лет жизни в Лавре. Они тоже очень одухотворенные.
Рассказывали мне, что, когда отец Кирилл уже лежал в полузабытьи, к нему приехали с поздравлениями около 20 его духовных чад. Они пели возле него, молились, но батюшка не открывал глаз. Когда все собрались уходить, старец поднял правую руку и, не открывая глаз, стал многократно всех осенять крестным знамением. Кто-то посчитал количество благословений, оно оказалось в точности равным количеству приходивших.
Отец Кирилл с чадами. Фото: российская православная газета «Вечный зов»
Одному иеромонаху, строившему храм, отец Кирилл молча подарил несколько луковок. Это было, возможно, ответом на его вопрос о количестве куполов храма, а может быть, и предсказанием о слезах.
Особенно меня волнует сейчас распространение слуха о том, что старец Кирилл предсказывал начало войны после своей смерти. От его духовных чад я о таком пророчестве не слышал. Может быть, кто-то подтвердит или опровергнет эту информацию.
Несомненно, мы запомнили высказывания отца Кирилла о проблеме ИНН и электронных паспортов. Печально, что в церковной среде есть два крайних ложных мнения по этому вопросу. Первое — опасности никакой нет, всё можно принимать, заговора против России не существует, глобализация — явление полезное. Второе — всё пропало, все предатели и в Церкви, и в правительстве, везде масоны, надо сжечь все документы и уйти жить в леса.
Почему-то мы забыли, что существует документ, принятый Архиерейским собором — «Позиция Церкви в связи с развитием технологий учета и обработки персональных данных». Думаю, что батюшка Кирилл согласился бы со многими положениями этого послания. И верю, что он молится о том, чтобы мы избежали и бунтарства, и наивной успокоенности в оценке сложных явлений современности.
На смерть архимандрита Кирилла (Павлова)
Ушел от нас архимандрит Кирилл.
Поосмотревшись, радостно обнимет
всех, кого вырастил, наставил, возлюбил,
кого теперь навеки не покинет.
Окажет помощь чадам, чадам чад
в епископстве, в монашестве, в юродстве,
в политике, в учении внучат,
в спасении России, в чадородстве.
Окончен с болью многолетний бой.
Враги отражены, как в Сталинграде,
его молитв таинственной стеной.
Душа усопшего готовится к награде.
А мы готовимся найти, перечитать
слова, реченные с амвона и келейно.
Они просты, их так легко понять.
А вот исполнить. Заболят колена.
Воистину он Павлов — столько душ,
как и апостол, отобрал у ада.
Услышим мы и карканье кликуш,
что ждать беды по смерти его надо.
Не верьте! Столько радости придет
на каждого, когда душа святого
пред Богом дерзновенье обретет.
Не бойтесь войн. В них покаянья много.
Иеромонах Аверкий (Белов)
«Вы всю жизнь будете помнить эту встречу»
Виталий Кучерский, врач-уролог клиники «Мосмед» в Москве
В 1994 году мы с супругой потеряли дочь. Она внезапно умерла, ей был 21 год. Мы были в ужасном горе.
В то время я, еврей по национальности, искал путь спасения души и крестился. У меня был друг, иеродиакон Серафим, он является моим духовным братом. Он служил в храме сошествия Святого Духа на Лазаревском кладбище. Он проложил нам путь к вере: мы с моей женой Надеждой, которая тоже очень тяжело страдала, стали читать Евангелие, ходить в храм, причащаться.
Он-то и посоветовал нам с женой ехать в Переделкино к старцу Кириллу. Это было начало зимы, шел снег, и мы поехали. Было множество разных обстоятельств, которые мешали нам туда доехать: то поезд отменили, то опоздал, то снегопад. Мы еле добрались, хотя ехать-то всего ничего.
Мы приехали туда, был очень сильный снег. Было очень много людей, которые пришли за помощью духовной к отцу Кириллу, и были большие сомнения, что мы сможем к нему попасть. Но отец Серафим нам во всем помогал. Когда матушка вышла к народу и спросила, кто хочет убирать снег, мы с диаконом Серафимом пошли — убирали снег на территории храма.
Через некоторое время вышел архимандрит Кирилл, покормил птичек. Я подбежал к нему под благословение, хотя еще даже не знал, как и руки-то складывать. Он посмотрел на меня добрыми глазами, было видно, что это человек, исключительно много в жизни переживший и, в общем, нездоровый. Как на большинстве фотографий он есть — таким он и был.
Мы пошли через внутреннюю калитку к храму — он должен был там служить. Много народу бросилось к нему, но он позвал мою жену, и они поговорили о том, как она страдает. Было очень холодно, она продрогла и сильно плакала.
Потом, когда я ее спрашивал, что ей сказал отец Кирилл, она отвечала, что ничего особенного, просто погладил и сказал: «Ты очень страдаешь, но все это потихонечку пройдет». Просто проявил доброту, участие.
И когда мы возвращались в Москву, то думали: ну и что такого, ну увидели, ну подошли к нему, а Серафим нам сказал: «Вы всю жизнь будете это помнить».
И вот прошло с тех пор 33 года, но я с того времени всегда его помню.
Вторая встреча была через год. В 1995 году мы съездили в Израиль: это была туристическая поездка с посещением святых мест. У нас было время походить самостоятельно по Иерусалиму. Мы добрались до Горненского монастыря, где начинал свою жизнь Иоанн Креститель, где встречалась праведная Елисавета с Богородицей. Там мы пообщались с послушницами, и настоятель храма, когда узнал, что мы встречались с отцом Кириллом, передал для него коробку ладана.
Вернувшись оттуда — это было уже в следующем году — мы отправились передать отцу Кириллу этот ладан. И я опять не знал, как же я к нему попаду: толпы людей ждали встречи с ним.
Он вышел, всех пригласили в церковь, и он тогда прочел молитву «Символ веры» с выражением. Не так, как мы ее в храме поем обычно, а с выражением, как чтец, даже немного как поэт. И это было новое для меня прочтение, и я тогда понял, что молитвы можно читать по-разному. Он ничего особенного не делал, он показывал пример. Я же был тогда совсем еще необразованный в этом деле человек.
Потом нас вывели на улицу, и надо было дождаться своей очереди. Я понимал, что он может и не принять всех. И тогда я сказал послушнице, что из Иерусалима привез ладан и не буду отца Кирилла долго занимать, и попросил разрешения зайти и передать ему.
Она ему сказала, и он меня пригласил. Я вошел, он так же тепло меня встретил, благословил. Я передал подарок от насельников Горненского монастыря, он с удовольствием принял. А потом спрашивает:
— Ну, а ты что делаешь?
Я ответил:
— Ну, как, читаю. Евангелие читаю, Псалтирь начал читать, апостолов пытаюсь.
А он мне говорит:
— Ну, ты муж мудрый!
Это он меня запомнил. Подарил мне иконку, эта небольшая бумажная иконка и сейчас при мне хранится.
С тех пор мы с женой очень серьезно воцерковились, вели православный образ жизни, очень друг друга поддерживали. Я жену свою очень люблю. Но дело в том, что 1 апреля 2013 года ее не стало. Она умерла от рака крови. И с тех пор я остался совсем один. Но я хочу сказать, что для меня и моей жены архимандрит Кирилл был проводником ко Христу, к вере, к пониманию благодати. Также почил и наш друг отец Серафим. Но остались в памяти его слова о том, что мы будем помнить эту встречу всю жизнь — так оно и есть.
Из проповеди отца Кирилла:
«Некоторые говорят: «Я, несмотря на опасности, предаюсь воле Божией, если угодно будет Богу, то Он сохранит меня». Но разве у Сына Божия не было средств для Своего спасения от Ирода? Он и тогда мог представить, если бы восхотел, в защиту Свою более нежели двенадцать легионов Ангелов, но вместо этого употребляет естественные средства: несомый старцем Иосифом и Матерью Своею, бежит, подобно последнему из сынов человеческих, в Египет и таким образом спасает Себя.
Так и нам должно поступать. Пользоваться доступными нам естественными средствами, а не искушать Господа ожиданиями в защиту нашу чудес и знамений, которые никогда не расточаются без крайней нужды".
С ним было намного легче и спокойнее жить
Протоиерей Федор Бородин, настоятель храма во имя святых бессребреников Космы и Дамиана на Маросейке (Москва)
Господь забрал к себе архимандрита Кирилла. Это был идеальный духовник, человек, который, прежде всего, Богом призванный к этому служению. Все мы, тысячи и тысячи людей, которым посчастливилось по много раз или однократно, или несколько раз у него бывать, навсегда запомним эти встречи как удивительные открытия.
Очень часто отец Кирилл ничего особенного не говорил, но в его присутствии все было настолько насыщено благодатью Божьей, что пришедший человек сам все начинал понимать, приходил в глубочайшее покаяние и нередко — перерождался.
Когда берешь лист бумаги не очень хорошего качества, он тебе кажется белым, но если положить на идеально белую бумагу, увидишь, что он серый. Отец Кирилл был эталоном идеального светлого состояния души, белого, рядом с которым ты сразу все понимал, видел всю свою грязь.
При этом он настолько был внимателен, трепетен, тактичен и близок к душе пришедшего человека, что для приходящего не было повода для тревоги, не могло от общения с отцом Кириллом родиться уныние, печаль, не могли опуститься руки. Наоборот, после исповеди у отца Кирилла ты какое-то время летал, как на крыльях.
Один человек, исповедовавшись у него, сказал, что после исповеди грешить казалось просто невозможным. Такое обновление, которое должно происходить на исповеди, у нас происходит далеко-далеко не всегда.
Отец Кирилл был очень внимателен к мнению самого пришедшего к нему человека. Часто мы включаем в понятие «старец» некое властное распоряжение человеком: «Ты делай так, а ты делай так». У отца Кирилла подобная категоричность была крайне редко.
Обычно он очень долго беседовал с человеком, спрашивал, выяснял: «Как ты считаешь, как тебе вот это?» Видно было, что он одновременно слушает тебя, при этом он за тебя молится, и ты видишь, что что-то происходит таинственным образом, и из того, что ты ему рассказываешь в молитве, он познает волю Божию о тебе. Это удивительное чувство, когда присутствуешь при рождении важного решения, которое ты принимаешь, а он тебе помогает это сделать.
Строгим он был очень редко. Мне запомнилось только однажды, когда он приходил в актовый зал семинарии отвечать на вопросы студентов и давал очень глубокие ответы. Один студент, побоявшись встать и открыто задать вопрос, задал вопрос письменно, на листочке бумаги.
Вопрос был такой: «Батюшка, я всё знаю, уже давно учусь, ответы на все вопросы знаю. Внутри пустота, молитва не идет, покаяния нет. Что делать?» Батюшка как-то очень печально покачал головой, горестно, и говорит: «Понимаешь, брат, — а потом уже строго, — в этом страшном окамененном нечувствии никто, кроме тебя, не виноват. Это ты его допустил. Давай, выбирайся из него».
Казалось бы, человека надо было при всех приветить, а здесь была аскетическая строгость, посыл будущему священнику увидеть свою вину, которая привела к внутреннему охлаждению. Но и при этой строгости у него чувствовалась любовь и жалость.
Вспоминается случай, как я, вернувшись из армии, поехал к отцу Кириллу с вопросом: «Благословите меня поступать в семинарию сейчас? Или сначала поработать, повзрослеть?» А он говорит: «Поступай в семинарию, нечего тебе работать. Давай прямо сейчас подавай документы. Тебе надо этим путем идти». И всё. В следующий раз я его встретил года через полтора-два. У меня не было серьезных вопросов, поэтому я к старцу не бегал, зная, что идут к нему люди с тяжелыми вопросами и горестями. Как раз через полтора-два года я шел в Варваринский корпус к своему духовнику на исповедь, и на лестнице встретил отца Кирилла. Беру у него благословение, он меня медленно благословляет, внимательно глядит на меня и медленно произносит мое имя: «Федор, благословляю». Это сложно передать, но я понимаю, что он меня не может помнить, если я был у него два года назад, и таких, как я, у него сотни каждый день бывают.
Глядя, он как-то прочитывал имя человека, он как-то очень медленно произносил, как будто открывал для себя, глядя через мое лицо куда-то. Это было поразительно.
Всегда вспоминаю исповеди у него. К которым очень долго готовишься, вспоминая которые, живешь и утешаешься.
В 1993 году, когда я был совсем молодым священником, Великим постом меня позвали и сказали, что отец Кирилл будет соборовать своих чад где-то на окраине Москвы в небольшой трехкомнатной квартире. Отец Кирилл был после воспаления легких, весь закутанный в шарфы, окна закрыты, а нас, священников и мирян — далеко за сотню. Было так жарко и так душно, что я помню, к концу соборования обои отклеивались от стен и рулонами скатывались до пола.
Мы были все мокрые насквозь. Соборование не сокращалось, шло медленно, чинно, с проникновением в каждое слово. Сначала долго шла исповедь. Отец Кирилл, несмотря на то, что был немощен после болезни, был радостен, весел — все эти четыре с половиной или пять часов. Какие слова он говорил на проповеди перед соборованием: простые, но достигающие глубины души слушателей!
Еще я вспоминаю, как после дня исповеди он уже не может встать с кресла, нет сил. Его два помощника берут под руки и уносят. Вот такой это настоящий тяжелый духовнический труд. Он с вами вел не просто разговор, на него наваливалось все, с чем люди к нему приходили, он брал все в свое сердце.
Когда отец Кирилл был доступен, было намного легче и спокойнее жить. Потому что мы знали — в крайнем случае, если возникнут какие-то неразрешимые вопросы или очень сложные, то есть человек, к которому можно поехать и задать их. А он абсолютно точно ответит и поможет.
Нам была дана роскошь. Сейчас, по крайней мере, в моей судьбе, нет такого человека. Может быть, это тоже нужно для нашего взросления. Легко, конечно, когда ты по любому вопросу можешь бежать к старцу, легко и хорошо, но, может быть, не всегда полезно с этим жить. Но привыкнуть к такому — тяжело, к тому, что с нами нет отца Кирилла, нет дорогого батюшки, настоящего праведника.
БОЛЕЗНЬ
Из рассказов келейницы архимандрита Кирилла, монахини Евфимии (Аксаментовой)
С любовью принимать жизнь такой, какая она есть
Вспоминаю себя, тогдашнюю, двадцатилетнюю… Со всем своим эгоизмом, неотесанностью, пылкостью, со всеми этими мучительными переживаниями о несовершенстве мира, недовольством…
А если его начинаю вспоминать, то всегда ровного, почтительного ко всем, радостного, кроткого и доброжелательного…. А ведь прошел через голод, коллективизацию, войну, через весь этот маразм и агрессию изни в атеистическом государстве…
Почему с ним всегда хотелось побыть рядом, хотя бы поглядеть на него тихонечко?… Или нечаянно услышать, как он что-то напевает в келье, разбирая почту? Или подглядеть, как он кормит с рук синичек и белок?.. Или как усталый, но неизменно мирный, возвращается в два часа ночи из местной крестильни, поисповедав человек эдак триста.
Он с любовью принимал эту жизнь такой, какая она есть, со всеми ее тяготами и несовершенством. Не знаю, чего здесь было больше — голубиной простоты многолетнего опыта скорбей и испытаний или змеиной мудрости просветленного сердца, вкусившего высших благ?
Вот и сейчас — он не безвольный раб выдающихся технических достижений эпохи, продлевающих его земную жизнь — он снова и снова, осознанно и любовно принимает то, что ему выпало понести. И несет.
Нужно долго болеть — значит, нужно. Значит, принимаю.
И жизнь, она ведь не просто течет в таком случае — она преображается.
Вот и еще один День Ангела встретили, дорогой наш Батюшка, с тобою…
22 июня 2016
Манная каша
Сегодня я не дежурила ночью у постели больного, а спала. Мы чередуемся так — двое делят ночь пополам, третий — отсыпается. Затем отсыпается другой, потом — следующий…
А по утрам у нас каша. На разведенном козьем молоке, т.к. с молоком батюшка, в принципе, не дружит — врачи не велели, и с молочными кашами — тоже.
Однако тяжелая болезнь внесла свои коррективы и, потеснив предшествовавшие ей недуги, милостиво благословила нам водянисто-молочную продукцию и простоквашу на полдник.
Как чередуемся по утрам мы — так чередуются и каши. То овсянка, то прокрученная в блендере гречка, то манка. Все — молочные, вкусненькие. А то! Должен же быть у человека человеческий завтрак — не такой, как обед, и не такой, как ужин…
Сегодня я варила батюшке манку. 350 г воды с молоком, две ложки без верха крупы, соли, сахарку…
Каждый раз я реву крокодильими слезами, когда варю эту манную кашу.
Потому что это единственное блюдо, которое ему всегда хотелось (в пору его относительного здоровья) и о любви к которому мы ничегошеньки не знали. Потому что он ничегошеньки никому о своей симпатии к манной каше не говорил. Молчал как партизан. Зачем людей беспокоить?..
Лишь однажды, двести лет назад, мать Архелая нечаянно заметила, что батюшка взял да и съел тарелочку манки, которая по недоразумению оказалась напротив него. Съел вместо привычных монашеских картошки-рыбки-огурца…
— Представляешь!.. — шептала мне после того завтрака Архелая, — съел, и с аппетитом!
— Мдя… - философично вздохнула я, — наверное, из любезности, чтобы повара не обидеть, ты же знаешь — ему молочное противопоказано…
— Ну да.
И мы зареклись больше не подставлять старцу вредоносных и губительных яств на трапезе.
Потом, когда батюшку парализовало, сопровождавшая его в отпусках Любовь Владимировна тоже призналась, что лишь в последние три-четыре года перед инсультом, когда они стали жить в Крыму уже не в частных домах, у знакомых, а в лечебных профилакториях, она заметила, с каким интересом батюшка иногда поглядывал в сторону манной каши… Ее приносили в двух фарфоровых мисочках для отца Агафодора и для Любы — меню у всех было индивидуальным и манка не входила только в рацион отца Кирилла, которому вечно чего-то было нельзя и чего-то не положено…
К отцу Кириллу приехал митрополит Онуфрий.
Слава Богу, внимательная Люба, которая, собственно, всегда и сражалась за непогрешимый рацион, поняла тогда, что для манки можно сделать и исключение. И батюшке тоже стали иногда приносить на завтрак фарфоровую мисочку.
Я так рада, что он, дорогой наш молчун, всегда боящийся кого-либо собою обременить, ел свою любимую кашу хотя бы в сентябре, во время скромного монашеского отпуска… Хотя бы только в сентябре.
Потому как в Переделкино он никому не смел сказать про свои желания, при всей своей открытости, жизнерадостности и простоте. Темы «о себе», «про себя» и «для себя» для него не существовало. Он даже и не знал, что такое иногда можно было бы себе позволить.
Хотя бы для того, чтобы осчастливить меня — подчас ломавшую голову над тем, чем бы земным, человечьим и бесхитростным его поддержать.
Ведь ни на что духовное я способной не была…
А он? Он всегда, всем и всему был рад. И — светился. И ничего себе не просил. И всем был доволен. Очень любил в «Отечнике» сказания о Пимене Великом читать… Помните, это тот, который положил себе на сердце, что уже давно умер? тот, что голову задремавшего на службе брата положил себе на колено, а не стал его, бедолагу, будить и стыдить?..
Иногда я снова и снова задаю себе вопрос: что же все-таки это такое — монашество, преподобие?..
Оно, как и все по-настоящему значительное, сокрыто в пустяках. Вот хотя бы в этой манной каше. Которой он так и не дал себя порадовать.
Сегодня мы варим ее, конечно. Но дается она больному через зонд, прямо в желудок — все тринадцать лет болезни ни вкуса воды, ни вкуса еды он уже не имеет возможности ощутить.
8 июля 2016
Из проповеди отца Кирилла:
«К покаянию мы должны располагаться не слепым подражанием примеру других, не безотчетным последованием издавна заведенному обычаю, а сознанием своей греховности и отвращением ко греху.
Кто обращается к покаянию, следуя давно заведенному обычаю, подражая примеру других, того покаяние всегда оказывается бесплодным, такой человек каждый раз кается, но в жизни своей нимало не исправляется: едва только выйдет он из сей купели, как опять погружается в греховную тину и принимается за свои беззаконные дела.
Прибегающий же к покаянию от сознания гибельности своего греховного состояния и отвращения ко греху сгорает от желания развязаться с грехом, оставить путь порока и встать на путь добродетели".
Спешим, суетимся, боимся, выдумываем
Были разные варианты. Один: он поднялся со своего одра, протянул руки к небу, изрек «о, ужас!» и снова лег.
Другой: он не вставал, но «о, ужас!» из уст парализованного и три года как совсем не говорящего старца все-таки прозвучало… При этом, понятное дело, все эти многозначительные подробности утаиваются ближайшим окружением… Впрочем, как и всегда «утаивалось и не договаривалось» все то, что так питает чаяния определенной категории людей… Впрочем, людям этим какими-то воистину фантастическими путями всегда удается чаяния свои удовлетворять….
Как и сегодня: он встал и сказал «о, ужас!"…
Я рада только одному — тому, что научилась за последние годы относиться к подобным вещам если и не с милосердной кротостью, то хотя бы с юмором:
— Даааа?!! — удивленно протягиваю я на очередной расспрос «а правда?» по телефону. — Ну, кому-то, ребята, можно позавидовать — я вот 24 часа безотходно у постели больного и ничего такого не видела и не слышала! Прям не везет!
Кто-то успокаивается, кто-то остается с тайной недоброй думой — не договаривает, поди, уж мы-то знаем…
Так и живём.
Я уж и не говорю о том, что это очень удобно в сегодняшней, и без того страшной и горестной ситуации, вкладывать в уста известного духовника Бог знает какие словеса, тем паче — словеса, предполагающие какую угодно интерпретацию, распаляющие тревогу…
Отец Кирилл уже неоднократно становился своеобразным «рупором» нахрапистого невежества тех, кто вообразил себя борцами за чистоту православия…Что тут скажешь?.. И кто из нас имеет слышащие уши?..
Монах, чей долгий жизненный путь был пройден в достоинстве «нетленной красоты кроткого и молчаливого духа»; как добрый сеятель сеющий вокруг себя лишь апостольское слово о мире и любви (ни толики отсебятины!) — превращается то и дело на моей памяти: то в трибуна народного негодования (по любому поводу), то в икону массового противостояния (неважно чему), то в глашатая каких-то лютых эсхатологических откровений (потому что жить в простоте и радости — духовно более сложная задачка, чем ожидание катастроф).
Так и живем. Спешим, суетимся, боимся, выдумываем и — говорим, говорим, говорим…
А он любил Христа. Верил Ему. И умел слышать Его Слово. Поэтому так велик, прост и прекрасен он сегодня в своей непростой болезни и в своем молчании.
3 января 2015
Из проповеди отца Кирилла:
«Надо уметь владеть своим языком. Иметь воздержание в слове. Невоздержанное, необдуманное слово гордого человека может вызвать раздражение. Немощного — соблазнить. Болтливого может привести к осуждению и клевете.
У невоздержанного в слове человека, когда он находится в гневе, всегда сыплются изо рта бесчисленные всякие поношения, укоризны на людей — даже ближних, даже ни в чем неповинных.
Невоздержанный в слове человек, оказавшись в беде, изливает целые потоки ропота и жалоб на всех и на вся. При довольстве, напротив, изливается бесчисленное количество хвастовства, самохвальства, самодовольства и превозношения (..)
А поэтому надо внимательно следить за тем, что мы говорим. И о чем говорим. Наше слово должно быть только доброе, только к назиданию, только к прославлению имени Божьего".
ОТПЕВАНИЕ
«..Последние годы Господь, сохраняя физическую жизнь отца Кирилла, вывел его из общения с миром. Это был какой-то особый затвор. Он ушел из этого мира, оставаясь еще физически живым человеком.
Многие не понимали, почему так произошло со старцем. Но это тоже был некий Божий знак.
Он был нужен даже тогда, когда уже не мог говорить с людьми, и многие приходили к отцу Кириллу, чтобы просто постоять у его ложа, прикоснуться к его руке.
Он продолжал служить людям своим безмолвием, своей болезнью, своей отрешенностью от этого мира (..)".
Из слова Патриарха перед началом чина отпевания архимандрита Кирилла в Успенском соборе Троице-Сергиевой лавры 23 февраля 2017 года
«Архимандрит Кирилл (Павлов) привел меня в монастырь и воспринял при постриге как духовный отец. Под его непосредственным руководством я воспитывался в течение 20 лет в Троице-Сергиевой Лавре.
Я всегда очень уважал и любил его за то, что он был образцовым христианином (не говорю — монахом, потому что истинное значение монашества не каждый понимает), исполненным любви. Кто бы ни приходил к архимандриту, какими бы люди ни были обременены скорбями, проблемами, трудностями — все покидали его обновленными.
Он не был философом, мудрецом, но говорил простые слова, наполненные тем, чем мы не можем наши слова наполнить…"
Митрополит Киевский и всея Украины Онуфрий
«Он всегда оставлял человеку право на ошибку»
Протоиерей Павел Великанов
«..Похоронили отца Кирилла (Павлова). Столько, сколько он знал о «церковной изнанке», уверен, не знал никто. Даже всё вместе взятое священноначалие. И что же он сделал с этим? — Победил собственной святостью. Он делал чужой грех — своей болью. Которую передавал — Христу. Он никогда не глумился над чужими падениями: он всегда оставлял человеку право на ошибку. И когда ты приходил к нему с дерзким грехом — его отношение к тебе не изменялось, лишь только скорбь в глубине старческих глаз становилась еще немного больше.
Те тысячи людей, которые приехали отовсюду — и из-за рубежа — попрощаться с ним — лишь гомеопатическая капля от числа тех, кто был им отогрет от заморозки греха. Он не был ни миссионером, ни богословом, ни блестящим проповедником, ни эффективным администратором, ни монахом-исихастом. Он просто был. собой: не пытаясь жить в чьем-то образе, выполнять чьи-то установки и директивы. Он был влюблен в Евангелие — и Того Христа, о Котором — в нем и говорится. Он знал, что Церковь — в том числе и Русская — она не «русская», а Христова. В ней Христос — Хозяин: внимательный, бережный, любящий — и ревностный. И из опыта отец Кирилл знал, как мастерски Спаситель разбирается с проблемами — не надо только Ему мешать в этом — даже из самых благих побуждений.
Этот совершенно неприметный ни в каком отношении монах — «заквасил» Церковь второй половины ХХ — начала XXI века — «заквасил» в смысле главной, глубинной тональности ее жизни. Но теперь он — ушел — как бы сказав каждому из нас: «Детки, теперь давайте — сами, вы уже — взрослые!» Протухнет ли в наших руках эта закваска, или еще больше всё переквасит — теперь выбор каждого из нас".
