Дракон Хельга

Какое-то время, довольно долгое, я жил в Германии. Зачем-то. Чаще — из-за заработка, изучения языка, друзей и постоянных путешествий, необходимых и не очень. Конечно, впечатления юности крепко осели в памяти, многое можно рассказать — о чём-то взгрустнуть, над чем-то посмеяться, над чем-то призадуматься. Например, над историей о «Драконе Хельге», которую так прозвали за кажущийся ну уж слишком трафаретно немецкий характер даже сами немцы. О том, что никаким драконом эта бабушка не оказалась, как выяснилось впоследствии. О том, что многим православным не мешало бы поучиться у такого «дракона».

Дракона Хельгу терпеть не могли подростки. Дракон Хельга вызывал страх у взрослых района. Страх передавался детям, испытывавшим перед ней мистический ужас. Старики нашего квартала Хельгу почему-то любили и часть своей пенсии неизменно оставляли в её мясной лавке.

Подростки быстро переиначили её фамилию, и из Хельги Кольдреп она стала Хельгой Кебаб. Не переставая быть Драконом при этом, конечно. Частенько стены мясной лавки были исписаны пожеланиями Дракону — либо найти своего Зигфрида в конце концов, либо обернуться уже красавицей. Кебаб лютовала и неистовствовала, оттирая незатейливые пожелания и грозя всеми небесными карами.

Наше знакомство с Драконом убедило меня в правильности выбранной клички. Приехал в Германию ровно в четыре утра. И без объявления — традиции соблюдать надо. Тишина в городе над вольной рекой Рейном. Ни машины, ни велосипеда, ничего — благодать немецкая. Только птицы свистят по-над водоёмом. Соловушки, кажется. Отнаслаждался свистом, пошёл домой. Перекрёсток. «Зебра». Перехожу. Скрипучий голос, каркающий, с присвистом, я аж подпрыгнул от неожиданности: «Молодой человек, на красный свет надо стоять!» Нормальный такой «гутен морген»: стоит бабка у светофора, ждёт, главное, зелёного света и возникает почём зря. «Бабушка, — говорю, — здравствуйте. А ничего, что первой машины, которая тут, может быть, проедет, ждать часа полтора? А ничего, что я домой желаю и „зебру“ эту вашу преодолею секунд за пять? И нечего тут призраком пейзаж оживлять. Улитка проползёт — и то весь город услышит, а вы тут в платочке под деревом стоите — страшно же». — «Я повторяю („Их видерхоле“): на красный свет надо стоять. Стоять („Хальт“)!!!» — три восклицательных знака ещё припечатала — весь квартал точно проснулся. Смылся я подальше, в общем: вот тебе и соловушки рейнские с утра пораньше, — думаю.

Друзья утешили, сказали, что мне ещё сильно повезло: Дракон Хельга может читать нотации и нравоучения часами. «Ты, — говорят, — пропустил её пассаж про то, что правила дорожного движения написаны кровью („Феркерсрегельн зинд мит блут гешрибен“) и что соблюдать надо не только ПДД, но главное — заповеди, потому что заповеди („геботе“) тоже написаны кровью всего человечества и Бога — о как! А то, что она с утра по листве протезами щёлкает, так это потому что Кебаб держит мясную лавку и всегда приходит на работу раньше всех. И время в районе делится не на ночь и день, а на „до Дракона“ и „после Дракона“. Она шибко правильная и требует, чтобы правила соблюдались всегда и неукоснительно. Иначе, — говорит, — никакой жизни в Германии не будет — будет, как во всём остальном апостасийном мире. Слово-то ещё выучила: апостасия! А что это вообще такое, никто и не знает. В лавке у неё — цитаты благочестивые из Библии развешаны, чётки во всю стену и девиз: „Ora et labora“ (молись и трудись) — ясен пень, ненормальная. Из Баварии, наверное».

Посмеялись. Забыли. Дел было невпроворот, и касались они исключительно «labora» — о молитве если кто и вспоминал, то про себя. Стройка, контракты, переводы, переезды — Дракон Хельга Кебаб остался где-то в подсознании образчиком тупого законничества.

И как-то так получилось, что вовремя нам денег не заплатили, несмотря на всю нашу работоспособность. Ждите, — говорят, — граждане и неграждане. Потерпите хоть пару деньков, а лучше неделю-две. Проблемы у фирмы. Можно сказать, кризис: после Рождества и Нового года нет у нас денег. Энтшульдигунг (извинение) за это прискорбный.

Кто-то предложил устроить забастовку. Я встрял, говорю: «Давайте лучше голодовкой пригрозим. К тому же жрать и в самом деле нечего, да и не на что. Совместим приятное с полезным». Посмеялись, подвигали впалыми щеками.

Наутро стало совсем невмоготу. Походили по городу, насобирали пустых бутылок и банок, сдали в супермаркете — получилось несколько несчастных марок. Ну, как несчастных: если с умом покупать, то пару дней протянем. «А иди-ка ты в магазин, купи-ка макарон с помидорами, а то мы двигаться больше не можем, голодно нам. Успехов. До свидания. Может быть». Пошёл, что делать.

Дракон Хельга как раз стояла перед лавкой и верещала по поводу новой оскорбительной надписи, сделанной тупыми подростками на стене. В гневе отбросила тряпку, которой пыталась оттереть грязь. Безуспешно пыталась, только разводы оставила. Апостасия, не иначе. А сквозь витрину видны все эти окорока, бифштексы, колбасы с котлетами — ноги сами завели в лавку, я и подумать не успел. «Здравствуйте, фрау. Кольдреп», — уф, вспомнил хоть фамилию, а то за Кебаб бы точно пришибла. Тряпку ей вежливо подаю, которую она в сердцах на землю швырнула, а я, такой хороший и порядочный, поднял. Дракон что-то не оценил моего геройства — он был занят: плакал за прилавком. От обиды, я так понимаю. «Ну почему люди такие злые? — всхлипывала. — Ведь Рождество же только что было, Новый год отгремел. Все поздравляли друг друга, подарки дарили — зачем же так себя вести? Это ж никакого порядка не будет в Германии!» — «Да ладно вам, фрау Кольдреп, плакать, — говорю. — Мало ли идиотов на свете!» Платок ей протягиваю мудро, а она в него и высморкалась безутешно. «Себе платочек оставьте — пригодится». Вроде успокоилась, слёзы вытерла, вздохнула: «Чего изволите?» — и смотрит-то уже не строго, а по-доброму, немного даже скорбно и с пониманием. «Жить, — говорю, — изволяю. У вас так вкусно в лавке пахнет, до улицы ароматами несёт, а я два дня не жрамши. И ещё три ваших соотечественника пожить не против. Вот, думаю, угостить их мясом — Рождество скоро всё-таки. Только деньги сейчас посчитаю, погодите». Прищурилась: «Не путай, а? Рождество было недавно! Совсем ничего не знают. Отступники, я так и знала». — «Так это по новому стилю, а мы отмечаем по старому, в январе». — «?! „Мы“ — это кто?» — «Сказал же: я и трое ваших, не считая собаки. Дайте полкило колбасы», — вздыхаю. На макароны только-только осталось, какие уж тут помидоры!.. «Православный, что ли, да? — и улыбается нагло. — Грек, да?» — «Почти. Колбасы дайте. Пожа-алуйста».

Дракон Хельга, не переставая издевательски улыбаться, достаёт говяжью вырезку размером с бегемота и начинает её запихивать в гигантский пакет. «Стой, бабка! — ору. — У меня таких денег отродясь не было». Кебаб так смотрит поверх очков и выдаёт: «День без доброго дела — пустая трата времени. Это закон! Заповедь! Гебот! Вот это вот возьми, тащи домой, и поедайте на Рождество за моё здоровье. Стоп („хальт“ прозвучало сердечнее, чем при первой встрече): так это получается, что праздник продолжается всё ещё? Так это же хорошо, а? Деньги убрал. Убрал, я сказала. Дарю. Ради Христа потому что».

Честно говоря, надо всей этой драконовой эортологией у меня уже не хватало сил размышлять: изнемог у меня всяк глагол — и от восхищения, и от голода, если уж совсем честно. Махнул ослабевшей рукой на прощанье и потащил своего бегемота домой. Оживил спящую трудовую артель.

У артели вдруг совесть проснулась, на следующее утро: «Э, получается, Дракон нам жизнь спас, и мы тут ваше Рождество отмечаем. Фолькер, зови её к столу. Иди-иди». Фолькер звонит, потом сообщает: «Она не может: у неё работа до пяти. Иначе нельзя, говорит. Плачет опять чего-то». — «Трубку дай. Фрау Кольдреп, вы в Рождество Христово разве работаете? Вот именно. Идите к нам. Ждём». Друзья удивлялись, как это я смог заставить Дракона нарушить все мыслимые и немыслимые правила-геботы. И ведь действительно пришла! Нарядная, торжественная — ужас! Мы быстро в пиджаки с галстуками всунулись, свечи на столе зажгли, кофе варить начали.

Сидели, беседовали. Оказалось, что никакой это тебе не дракон и не кебаб, а очень добрая бабушка, фрау Хельга Кольдреп. Мужа на войне потеряла, на Восточном фронте. С тех пор так и живёт. Просто она считает, что жить надо по правилам. А главное правило — это, оказывается, любить ближнего как самого себя. Иначе будет плохо всё, а это неправильно.

Кто-то проворчал, что «неправильно — это когда тебе заработанные деньги не отдают». «Что-что?» — строго переспросила. Пришлось объясняться. Мол, затягивают с жалованьем, «завтраками» кормят. «А кто у вас там главный? Кто? Телефон мне дай. Ханнес? Кольдреп беспокоит. И будет беспокоить до тех пор, пока (фамилии скажите).. а, уже понял всё, да? Нет, не завтра, а сейчас. Бургомистру привет».

Деньги нам перевели через полчаса. Стену лавки мы отчистили и покрасили заново, вызывая недоумение и насмешки у местной пацанвы. Хотели, чтобы это было бесплатно, но — что такое наши желания и правила фрау Кольдреп? Я себе новые ботинки справил. В которых дорогу переходить можно только на зелёный.