 |
| Православие и Мир | Сергей Худиев | 15.09.2016 |
«Травлю отличает крайнее недоброжелательство, желание оскорбить и унизить человека, разрушить его (или ее) репутацию, подорвать доверие. Когда мы просто хотим уточнить — и, возможно, даже оспорить — чью-то позицию, мы ищем совсем другого. Не уничтожить, а понять человека; может быть, в чем-то даже поправить — но и в этом случае мы действуем по-другому.» Публицист Сергей Худиев анализирует сетевую травлю как явление — на примере реакции общества на назначение Анны Кузнецовой детским омбудсменом.
То, что можно было наблюдать в связи с назначением Анны Кузнецовой — не первый и не последний случай сетевой травли, мы увидим еще много подобного. Видели и раньше — в такой травле могут участвовать люди разных политических и религиозных предпочтений.
В качестве предмета нападок одно время выступал, например, тот самый ресурс, на котором размещена эта статья — то суровые фундаменталисты, превосходящие Апостолов правоверием, обрушатся на «Правмир» с обвинениями в богомерзком либерализме, то, напротив, люди, склонные к либеральному богословию, превосходящие Апостолов милосердием, вознегодуют на мрачный фундаментализм этого же портала.
Но обсуждение нового назначения вылилось в достаточно образцовую травлю, на примере которой можно изучать само явление. Конечно, я уже слышу возражения — это не травля, а понятное и даже должное стремление прояснить ситуацию, задать необходимые вопросы. Ну, обязательный признак травли — ее участники ни в коем случае не считают, что занимаются травлей. Они разоблачают негодяев, обличают ересь, борются за лучшее будущее, защищают невинных, утверждают истину и — вы таки будете смеяться — но даже любовь. Примерно так же злоба и ненависть изнутри выглядит праведным, благородным негодованием.
Однако извне, вчуже, отличить травлю от желания уточнить взгляды другого человека совсем не сложно. Они отличаются в мотивах и, соответственно, в методах. Травлю отличает крайнее недоброжелательство, желание оскорбить и унизить человека, разрушить его (или ее) репутацию, подорвать доверие. Когда мы просто хотим уточнить — и, возможно, даже оспорить — чью-то позицию, мы ищем совсем другого. Не уничтожить, а понять человека; может быть, в чем-то даже поправить — но и в этом случае мы действуем по-другому. Как говорит премудрый Сирах:
«Расспроси друга твоего, может быть, не сделал он того; и если сделал, то пусть вперед не делает.
Расспроси друга, может быть, не говорил он того; и если сказал, то пусть не повторит того.
Расспроси друга, ибо часто бывает клевета.
Не всякому слову верь.
Иной погрешает словом, но не от души; и кто не погрешал языком своим?
Расспроси ближнего твоего прежде, нежели грозить ему, и дай место закону Всевышнего".
Обратимся к недавнему примеру. Если мы хотим узнать, не придерживается ли Анна Кузнецова неких лженаучных взглядов — мы просто задаем вопрос и получаем ответ: нет, не придерживается. Наша цель достигнута, мы с облегчением выдыхаем. Нас это тревожило — больше не тревожит.
Если мы имеем другую цель — найти любой повод к обвинению, то наши действия будут выглядеть иначе. В этом случае мы ухватим текст семилетней давности и без дополнительных проверок заявим, что Анна в данный момент придерживается именно таких взглядов. Например, «детский омбудсмен Анна Кузнецова верит в телегонию». Не «семь лет назад, возможно, верила», а «верит».
Не стоит ли предположить, что за семь лет, пока человек вырос с 27 лет до 34, ее взгляды могли измениться? Конечно, первое, что нам стоит сделать — это проверить, насколько информация семилетней давности актуальна. Но это — если нас вообще интересует истина по этому вопросу. А вот если нас интересует повод к осуждению — то мы этого выяснять не будем, а постараемся пошире растиражировать — она верит в память матки, ха-ха. Ну в самом деле, недвижимости в Нью-Йорке не обнаружено, в коррупционных схемах не замечена, есть только семилетней давности интервью — надо играть теми картами, которые есть на руках.
Разница между нашим поведением в том и в другом случае будет очевидной — и будет ясно выдавать наши намерения. Как она будет очевидной и в дальнейшем.
Вот Анна (и ее супруг) выступают с разъяснениями, что ни в какую телегонию они не верят. Как мы отреагируем, если мы ставили вопросы, чтобы знать правду? Вздохом облегчения, и извинениями, если мы поспешно перепостили непроверенный компромат.
Но если нам важно именно повредить репутации человека? Тут возможны две линии поведения. Можно игнорировать разъяснения вообще и продолжать восклицать: «Новый омбудсмен верит в телегонию! Какой ужас! Мрачное средневековье! Костры инквизиции!» Что, уже объяснили, что не это не так? А это не важно, в конечном итоге запоминаются ярлыки, а не факты.
Но можно избрать другую стратегию — «как неловко она отпиралась!» В самом деле, человек, подвергшийся валу неожиданных нападок, может растеряться — а это можно поставить в вину. Анна сказала, что не помнит, чтобы говорила эти слова про телегонию — ее тут же обвиняют в том, что она врет и отпирается.
Обвинения — это совсем другой жанр, нежели уточняющие вопросы. Тем более обвинения нелепые — ни я, ни вы, ни любой другой обычный человек не помнят всего, что мы говорили или не говорили семь лет назад. Если перед носом у меня начнут размахивать моей семилетней давности цитатой, я тоже, пожалуй, могу и не вспомнить.
В логике есть так называемый «принцип милости» — слова собеседника следует истолковывать исходя из того, что он является разумным и незлонамеренным человеком. Этот принцип является частным случаем бритвы Оккама — имеющиеся данные следует истолковывать в наименее обвинительном ключе.
То, что можно объяснить растерянностью, забывчивостью или невинной ошибкой, не следует объяснять намеренной ложью. То, что можно объяснить халатностью, не нужно объяснять вредительством по заданию троцкистско-бухаринских выродков и японо-польской разведки. Это требование даже не милости — а простого здравого смысла, без которого никакое понимание и диалог просто не будут возможны.
Травля исходит из противоположного подхода — все данные должны получать максимально неблагоприятное истолкование, тут уж, как говорили в те годы, когда этот подход был обычным, «шпионам и изменникам Родины нет и не будет пощады».
В этом случае дать какие-то объяснения, которые удовлетворили бы следователей — или сетевую общественность — невозможно в принципе. Если вас загнали в положение оправдывающегося — вопрос о вашей виновности уже решен. Никто из участников травли не скажет в ответ на ваши объяснения: «Теперь-то я понял, извините, я был неправ». Напротив, ваши объяснения — и вообще любая ваша реакция — будут использованы для того, чтобы еще раз подчеркнуть, насколько ужасным и презренным в очах всех честных людей планеты типом вы являетесь.
Тут срабатывает хорошо известный психологический механизм, который упоминается Львом Толстым в рассказе «Хаджи-Мурат» — «Николай очень много зла сделал полякам, поэтому ему надо было быть уверенным, что все поляки — негодяи». Когда мы обращаемся с кем-то несправедливо, у нас возникает потребность считать его негодяем — ну не мог же я, в самом деле, оболгать хорошего человека. А по отношению к негодяю и не нужно тщательно соблюдать этические стандарты — негодяй же, ату его. Или ее. Возникает хорошо известная нисходящая спираль — чем хуже мы поступаем по отношению к каким-то людям, тем больше мы уверены в том, что только такого отношения они и заслуживают, и тем более безобразным становится наше поведение, и тем крепче наша уверенность, что они — гады.
Группа сетевых единомышленников, на которую можно оглянуться в поисках ободрения, значительно усиливает эффект — я бы, может быть, и засомневался в том, правильно ли я себя веду, но вот X, Y и Z, которых я считаю приличными людьми и своими друзьями, ведут себя так же, так что со мной всё в порядке. Моя уверенность в том, что уж я-то — человек приличный и неспособный участвовать в травле, и следовательно, то, в чем я участвую — это что-то принципиально другое, подтверждается примером других приличных людей.
Довольно хорошим индикатором тут является тон разговора — уточняющие вопросы (если это они) не задаются ни в прокурорском, ни в издевательски-насмешливом тоне.
Что делать, если вы сталкиваетесь с травлей? Ну, если как-то незаметно втянулись в ряды травителей — бывает, особенно если вы ревностный верующий и (или) неравнодушный гражданин — тихо удалиться из этих рядов. Запостить котиков.
Сказать «простите, по нерассудительности я распространял вбросы, имевшие цель повредить репутации другого человека» — это может быть непосильным подвигом (я ничуть не иронизирую, я это знаю). Но вот перестать вливать свой голос в этот хор, отойти в сторону — это вполне можно.
Если вы оказались адресатом травли — мне кажется, наилучшей стратегией будет игнорировать нападки и, таким образом, не давать пищи для новых. Людям, в благожелательности которых вы уверены, буде у них возникнут вопросы, отвечать.
Готовность к диалогу — это важно, но она не может быть односторонней; невозможно вступить в диалог с теми, кто его не хочет. Любой человек, появляющийся на публике — особенно в сети — обязательно будет кем-то одобрен, кем-то обруган, кем-то обвинен в ереси, поедании младенцев и работе на вражескую разведку. Это сеть, здесь кто угодно может говорить что угодно. Иногда снисходительность и великодушие требует игнорировать речи, позорные для тех, кто их произносит.
