Верность

Верными у нас называют всех тех, кто крещён и живёт православно. Но во всегда ли мы осознаём, что значит это звание, и всегда ли мы стремимся ему соответствовать?

Господь говорит: «Верный в малом и во многом верен, а неверный в малом неверен и во многом» (Лк. 16: 10). И мне почему-то думается, что верность «в малом» как раз и выражается в исполнении каких-то простых, повседневных правил православной церковной жизни. В знании своей веры, в чтении Слова Божиего, в посильном исполнении заповедей Христовых, в добром отношении к ближним, в посещении храма, в исповеди и причастии, в молитве, в соблюдении постов. Я даже так скажу: их, верных, и видно-то, прежде всего, в храме. То есть они элементарно ходят на службы. Одни чаще, другие реже, судя по обстоятельствам, но ходят. Стоят себе смиренно, молятся. исповедуются, причащаются. под благословение подходят. советуются. просят молитв… И, напротив, по словам преподобного Варсонофия Оптинского, «верный признак омертвения души есть уклонение от церковных служб». Так что в какие-то «спящие ячейки» верных, которых в храме никто никогда не видел, я, простите, не верю. И сильно подозреваю, что эти «ячейки» в самый важный и нужный момент так и проспят с богатырским храпом, по нашей стародавней и не лучшей русской традиции. А вернее, не проспят, а просыпают уже, потому что моментов этих, когда пора бы уже «проснуться», более чем достаточно. То есть совесть в ответ на всякое зло, беззаконие, нечестие и неправду, всеваемые в русскую землю, просто набатом должна звучать: «Вставайте, люди русские, на славный бой, на смертный бой!» Но нам всё кажется, что ничего ещё не происходит и вставать нам ещё рановато. Всё почёсываемся, позёвываем и ждём, пока «грянет гром». Не понимаем, несчастные, что для того, чтобы нам не пришлось браться в очередной раз за «дубину», нужно сейчас уже «хвататься» за храм, за молитву, за исповедь и причастие. Хвататься за жизнь христианскую и таким образом утверждать свою верность — в надежде, что Господь покроет нас от многих бед и напастей. И «повседневная верность» — это то, что мы почти утратили и чему нам надо со всей серьёзностью поучиться у тех немногих, кто ещё остался в живых, кто хранит об этой верности ясное представление от истоков доброго христианского воспитания, «от младых ногтей».

С Клавдией — бабой Клавой — я познакомился, когда впервые ехал на службу в сельский храм, куда меня только что назначили. Мы с ней оказались на соседних сидениях в автобусе и разговорились. Я узнал, что баба Клавдия родом из Владимиро-Суздальских краев, и приокивала она не по-крымскому, но всё равно родно и близко, по-русски. А потом, под впечатлением этой встречи, я стал думать, что вот ведь храм-то у нас Покрова Божией Матери, а праздник этот учреждён на Руси во времена благоверного князя Андрея Боголюбского, и первый самый красивый наш храм — Покрова на Нерли — образец Владимиро-Суздальского стиля. И когда мы позже задумались о проекте нового храма, я вспомнил обо всём этом и попросил архитектора, чтобы эта преемственность, эта связь наша молитвенная, духовная и культурная с Владимиро-Суздальской Русью была как-то отражена в архитектурном решении. Не знаю, насколько это получилось, но замысел такой был, и возник он во многом благодаря встрече и беседе с бабой Клавой.

На вид она самая распростецкая русская бабушка: суховатая, очень уже преклонного возраста, но подвижная, с добрым лицом и приветливым ясным взглядом. И вот ещё интересная черта: она очень целеустремлённая, не скажу, что деятельная, а именно целеустремлённая. Не случайно я отделил одно от другого. Потому что можно быть деятельным, но бестолково, суетно, а можно быть целеустремлённым и немногими действиями добиваться многого. А баба Клава под этим «многим» именно и понимает, по заповеди Спасителя, «Царство Небесное», и все её силы направлены на церковное, на молитву, на участие в службе. И одна из главных её черт — это какое-то неистребимое и упорное стремление в храм. Честное слово, я просто изумляюсь иногда. Вот уж, кажется, кто бы мог пропустить воскресную службу по немощи, по множеству лет, так нет же — её-то я чаще всего и встречаю идущей в храм в какой-то внутренней собранности и непреклонной решимости дошагать от земли на небо. В любую погоду, в любое время года, в стужу, в мороз, в слякоть, в распутицу, в зимнюю предрассветную темень, в летний зной — она всё идёт и идёт, опираясь на свою неизменную палочку, в храм, чтобы там помолиться. Забавно, но я, набирая этот текст, допустил «очепятку» и вместо слова «помолиться» написал «посолиться».. Вот тот случай, когда случайность уж действительно не случайна, потому что достаточно убрать букву «п» — и останется именно то, что нужно, ибо баба Клава за тем и стремится в храм, чтобы, помолившись, осолиться Духом Святым.

Живёт она от храма километрах в пяти, в Новопавловке. Иногда, когда мне лень ждать автобуса после службы, я иду пешком до остановки этого села, откуда легче доехать до Симферополя. Так вот у меня при ходьбе довольно быстрым шагом эта дорога занимает минут сорок. А теперь представьте, сколько нужно времени, чтобы добраться до храма немощной, ветхой старушке. А в зимнюю стужу?.. А впотьмах и в гололёд?.. Ужас! Но она всё идёт и идёт, как нарочный со срочным донесением из штаба фронта. Василий, наш добрый таксист, как-то рассказывал: «Еду я в город ранним утром, зимой, ещё затемно, в гололёд и лютую стужу, и вдруг фары выхватывают из темноты странную картину: на ветру, ухватившись за какой-то куст, стоит баба Клава и с деловитой серьёзностью неспешно елозит ногами, точно паркет натирает..» Оказалось, под кустом — заледеневшая горка, и баба Клава, дойдя до неё, поняла, что никак не может эту преграду преодолеть. Но не сдалась, ухватилась за куст и принялась воевать со льдом, отстаивая своё законное право добраться-таки до храма.

И таких препятствий на пути бабы Клавы встречается немало, но она ими ничуть не смущается — просто делает то, в необходимости чего совершенно уверена, а именно: идёт с молитвою в храм, потому что так нужно. и она знает точно, что Господь ей поможет. И не было такого, чтобы не помог. Вот так всё просто, не на показ и по-настоящему. Верно. И сколько раз мы зимним тёмным и вьюжным утром, когда ехали с Василием из Симферополя на службу, подбирали бабу Клаву — когда в начале пути, на остановке, когда на полпути, если, не дождавшись автобуса, она отправлялась пешком, а когда и у самого уже храма.

Но раз она заболела и перестала ходить в храм: с ногами что-то стало совсем плохо. А для бабы Клавы это означало уже почти что прекращение жизни. Мы распереживались все, молились за неё, а потом отправились к ней на машине. Жила она не в самом доме, а в какой-то пристройке вроде флигеля, где у неё было что-то вроде своей келейки. Простая саманная белёная хатенка. Мы зашли ненадолго внутрь. Как удивительно там у неё было, светло и радостно! Мне подумалось тогда: вот хоть кино можно снимать об «уходящей натуре» простой русской жизни. Помню, всё у неё в келейке было чисто, аккуратно и аскетически просто. Круглые плетёные коврики из разноцветных верёвочек, иконы старенькие в углу, стол, тахта, буфет. — вот и весь интерьер. Баба Клава обрадовалась нам как родным, засуетилась, желая напоить чаем нежданных гостей, но мы не стали её обременять житейскими хлопотами, а вывели её во двор, на воздух, и стояли так, разговаривали. В какой-то момент зашла речь о её родине, и глаза у бабы Клавы засияли, она, воодушевившись, буквально побежала, насколько это было возможно в её положении, в келейку свою и вынесла нам фотографию. Старое, чёрно-белое фото шестидесятых, должно быть, годов. Далеко на заднем плане — монастырь: Свято-Никольский, как пояснила баба Клава. Перед ним — пространное поле спелой пшеницы, а на переднем плане — простые деревенские бабоньки с граблями, вилами и прочим сельскохозяйственным инвентарём. Бабоньки стоят, улыбаются во всю ширь, и зубы у них крепкие, улыбки простые, взгляды весёлые. и сами они такие дородные, сбитые. не худышки, прямо скажем. И вот что я ещё отметил: все одеты, как одевались, должно быть, сельские женщины на Руси и 100, и 300, и 500 лет назад, а именно: все в длинных юбках цветастых, в кофточках каких-то с длинными рукавами, в непременных косынках. И я смотрю на этих бабонек и понимаю, что они и есть те самые нормальные русские женщины, которых всё меньше у нас становится и которых уже днём с огнём не сыскать в наше рафинированное и капризное время. Бабоньки, которые запросто замуж выходят, детишек рожают, по хозяйству успевают, стряпают, стирают, люльки качают, колыбельные поют, сопли вытирают, подзатыльники раздают, коров доят, траву косят, мужей утешают. И живут себе, на жизнь не жалуясь и не ища для себя каких-то особенных привилегий и преференций. Уходящая натура. Как, впрочем, и мужики, которых на карточке этой не было, но которых очень легко себе представить: с серьёзными и даже суровыми на вид, степенными лицами, в простых рубахах, в парусиновых штанах, в непременных кепках на головах. Простые люди. Но за этой простотой чувствуется надёжность и сила христианской, устоявшейся жизни.

Однажды по пути в храм мы с бабой Клавой разговорились.

— Ермолаевы мы. — рассказывала она. — Семья у нас верующая была. Мама главным образом нас воспитывала. Труженица великая была. Честность и трудолюбие — вот её главные качества. Ну и верующая, конечно. Ещё до войны в колхозе её за трудолюбие, за порядочность и честность депутатом избрали. И нужно было на всякие собрания ходить коммунистические, а она не ходила, естественно. Стали возмущаться партийцы местные. А председатель колхоза тогдашний — её одноклассник был. Вот он и говорит им: «Слушайте, я Таню с детства знаю. не трогайте вы её. Ничего вы с ней не сделаете. только хуже будет». Так и оставили в покое.

Вообще знаете, батюшка. нам как-то повезло. У нас село-то особенное. Вот говорят: если храм есть, то — село, а если нет, то — деревня. Так у нас в Санино храм стоял и стоит, слава Богу, и даже не закрывался никогда, можете себе представить. Даже и в 1930-е годы, и в 1960-е, при Хрущёве. Только колокола поснимали. И нас всех в храме крестили, и на службы мы ходили сызмальства. А всё потому, что народ у нас такой, люди. Верные. Вот как-то сохранили благочестие и молитву в большинстве своём. и храм отстоять сумели. С Божией помощью, конечно, но именно потому, я думаю, что большинство православными оставались и от веры своей не отступали даже в самое трудное время.

А как мы хорошо жили, батюшка, до войны, если б вы знали! Пятеро детей было, бедненько, просто, матрасы соломой набиты, щи да каша, но хорошо жили, дружно, и любовь была настоящая. Сейчас такого мало совсем, каждый только о своём печётся, забором спешит отгородиться от всех, чтобы не видеть и не знать никого.

Мама, помню, всё говорила: в храм лучше пешком ходить, даже если далеко, — потрудиться надо, не искать специально транспорт попутный. И мы ходили. Причём не гурьбой, а по одиночке, то есть чтобы не болтать попусту. Так мама приучила. Но это когда подросли, а маленькими, помню, отец лошадку запрягал и на санях нас возил в храм на службу. Папа у нас тоже верующий был.

Тут я сделаю маленькое отступление. Отца Клавдии звали Евграфом. Простое русское имя. Но я запомнил его только с третьего раза и снова подумал: дожили! русские имена у нас уже в диковинку стали! всё больше Саши да Серёжи. Что ж, тоже имена хорошие, только остальные-то чем провинились? Совершенно непонятно. Вот и уходят, исчезают потихоньку с лица земли Русской Евграфы, Пафнутии, Савелии, Панкраты и Трифоны. Но дам опять слово бабе Клаве.

— Папа, — продолжала она, — в 45 лет заболел тяжело ревматизмом. Поболел да и помер. А перед смертью, когда лежал уже, всё просил, чтобы мама ему Псалтирь читала. Очень любил слушать. Мама пойдёт сенца коровкам подсыпать, а папа: «Ну что же она так долго ходит?!» То есть прервала чтение. Понимаете, он с интересом слушал, как книжку какую художественную, с пониманием, разумно. Вот так. Да и потом, когда уже папа помер, мама Псалтирь читала постоянно и нас приучала молиться, чтобы стояли смирно, не баловались. Да, окно, вот помню, одеялом занавешивали, чтобы с улицы не видно было. Всё-таки, как ни крути, времена-то были безбожные и соглядатаев хватало.

— А сейчас как, — вторгаюсь я в рассказ бабы Клавы, — живёт село? Или поразъехались все, поумирали?..

И как-то уже внутренне ожидаю горькое подтверждение, что да, мол. позаброшено село. Но слышу неожиданное:

— Нет, батюшка, живёт село, даже больше дворов стало. А знаете, за счёт чего? С Москвы едут. устали люди-то уже от сутолоки городской, вот и едут поближе к земле, к природе. Санино-то от Москвы недалече стоит. километрах в двухстах всего.

— Ну, о жизни чего сказать. — продолжает баба Клава. — Я, когда подросла, на торфяные разработки пошла работать. У нас там места равнинные, но красивые, и леса есть. с торфяниками. Вот там и работали, а потом война. Так что я всем говорю, что три жизни прожила. Первая, самая счастливая — это довоенная, потом война, ну и после войны. вот живу до сих пор. Вышла замуж за военного, переехали в Крым. Муж в невысоком чине был — сержант, но верующий. Может, потому и карьеру не сделал, что в коммунисты не пошёл. Ну, да мы и не сильно страдали от этого, жили себе скромно, но ладно. Хоть не часто, но муж в храм ходил. И исповедовался, причащался. А когда храм Свято-Троицкий в Симферополе ремонтировали, он даже работал там.

А на родине сестра осталась. вот в нашем доме так и живёт. Деревянный дом, до сих пор стоит. Хороший дом, крепкий. Давно я там уже не была. Скучаю ли?.. Да знаете, странно сказать — не очень. Привыкла уже, у меня ведь тут всё. То есть на кладбище большей частью. Муж Алексей, сыночек Валерий и дочь Людмила.

Я не спрашиваю, почему дети так рано умерли: не хочу бередить раны. Баба Клава молчит, вспоминая своё, давнее. Видно, что с могилами у неё уже родина связана. А я думаю: вот и суздальская жизнь перетекла в нашу землю Крымскую, и стала эта земля родной для суздальцев, а где-нибудь в тех краях и наши, крымские, обитают наверняка и тоже уже не хотят возвращаться. и косточками лягут в землю, и дай Бог, чтобы освятили её. В этом-то и есть простое наше предназначение, земное: пожить по-божески и землю доброй жизнью своей украсить. И так — по всем необъятным просторам нашей великой Родины: в Игарке — волынские, в Чернигове — псковские, в Москве — краснодарские, в Крыму — суздальские. Кто трудами, а кто костями уже. А души — уж все пред Богом. Так перемешивается, творится Русская земля, созидается Русский мир, особый состав, неразделимый, осоленный Духом единым. Вот только бы нам самим не забывать об этом, не лишать себя этого святого единства своей беспечностью и неверностью.

Тем более что враг не дремлет. Вот и у бабы Клавы сын последний, с которым она живёт, далёк от Церкви, а внук и вовсе оторвался от корней, мается в своей неприкаянности: в 38 лет ни жены, ни детей, выпивает, на бабушку покрикивает. Не знаю, каковы были дети умершие, но, судя по тому, что баба Клава так привязана к ним, судя по тому, что могилки их сделали для неё родной и нашу, крымскую землю, хорошие были дети. Да и об оставшемся сыне и о внуке, хоть и признаём, каково есть положение их, не станем делать выводы преждевременные. Всё переменчиво в этом мире, и для нас, «мнящих себя стоящими», пусть это будет поводом для особого трезвения, а для тех, кто не поднялся ещё, — источником чаяния и надежды. Всё ещё может измениться, пока мы живы. Только бы к лучшему, только бы не пренебрегать нам сокровищем веры, быть внимательными к бесценному опыту живой и действительно русской жизни.

Однажды баба Клава буднично, мимоходом объявила мне после исповеди: «Батюшка, вы благословите меня. у меня-то ведь это. 90 годочков сегодня стукнуло..» Я обнял её, поздравил сердечно, но и удивился, признаться. Вот уж никак не мог подумать! Как-то всё казалось: ну старушечка, да, но бойкая такая, подвижная. просто не думалось о её годах. а что ей 90 уже — даже в голову не приходило. Теперь я её всегда привожу в пример нашим крещёным молодым ленивцам, которые, почёсываясь, оправдываются тем, что, мол, трудноватенько это — на службу ходить и в храме стоять. каждую-то неделю. Вот я им и привожу в пример бабу Клаву, которая в храм спешит с настойчивостью первостепенной, «аки елень на источник вод».

И дай нам Бог поучиться этой простой и бесхитростной мудрости, не книжной, а опытной, неразрывно связанной с верностью Богу, с повседневным усердием в исполнении Его святых заповедей, с крепким намерением всю свою жизнь связать с Ним навечно.

В этом и есть основание русской жизни, а другого не было никогда, нет и не будет.

http://www.pravoslavie.ru/96 012.html