Советские дипломаты и разведчики на рандеву с заграницей, 1945−1953 гг.

Советское государство и общество в период позднего сталинизма. 1945−1953 гг.: Материалы VII международной научной конференции. Тверь, 4−6 декабря 2014 г. — М.: Политическая энциклопедия; Президентский центр Б.Н. Ельцина, 2015. С. 252−260.

+ + +

Мир советских колоний за рубежом, инфильтрованных агентурой спецслужб — малоизвестная тема, в особенности применительно к гораздо хуже фундированному открытыми источниками послевоенному периоду. Здесь можно отметить вклад Н. В. Петрова, рассмотревшего огромную роль чекистов в советизации подконтрольных европейских стран[1]. После 1945 г. численность дипломатических и специальных работников за границей значительно увеличилась, однако качество отправляемого персонала по-прежнему являлось огромной проблемой, сказывавшейся и в политической лояльности, и служебной эффективности. Изучение заграничной части советской номенклатуры на основе сплошного просмотра архива Комитета партийного контроля при ЦК ВКП (б)-КПСС позволяет не только наблюдать интенсивное проникновение сотрудников спецслужб в представительства СССР за рубежом, но также увидеть широкий спектр претензий власти к укрывавшимся под дипломатической личиной разведчикам и контрразведчикам.

Среди апелляционных дел в фонде КПК при ЦК ВКП (б)-КПСС[2] второй половины 1940-х — первой половины 1950-х гг. много тех, которые касались проступков номенклатурных лиц. Немалая часть наказанных в партийном отношении заграничных работников была осуждена по разнообразным статьям Уголовного кодекса. Часть получила уголовное наказание за «антисоветскую деятельность», часть — за служебные преступления, часть — отозвана по причинам политическим и бытовым.

Плотная слежка МГБ за разведчиками и дипломатами приводила к частым случаям осуждения их по ст. 58 УК. Так, второй секретарь посольства СССР в Турции азербайджанец К. Гасанов в декабре 1947 г. был арестован МГБ за то, что «способствовал своей жене, проживавшей с ним в г. Анкаре, в измене родине», и осуждён на 10 лет ИТЛ[3]. В 1950 г. была проведена чистка разведчиков в Иране. Бывший сотрудник ОГПУ Н. Н. Денисов, консул в Ширазе и советник посольства СССР в Иране, в апреле 1950 г. был арестован и осуждён за антисоветскую агитацию на 10 лет ИТЛ по показаниям коллег (вице-консула, военного атташе), обвинявших его в антисоветской клевете и восхвалении порядков и условий жизни в Англии и США. Но передопрошенные в 1954 г. эти же свидетели по делу заявили, что со стороны Денисова антисоветских разговоров не было[4]. Выпускник, преподаватель и секретарь парткома Московского института философии, литературы и искусства Д. С. Комиссаров с февраля 1949 г. находился «в спецкомандировке» 1-м секретарём посольства СССР в Иране, где «не оправдал… доверия и в 1950 г. был отозван» и арестован МГБ по обвинению в измене родине. Его жена, Юлия Панышева, была арестована 7 апреля 1950 г. по обвинению в передаче иностранцам секретных сведений, но осуждена в марте 1952 г. на срок предварительного заключения, что говорило о крайней шаткости обвинения даже по меркам сталинской эпохи[5].

Из-за холодной войны с бывшими союзниками надолго оказался в тюрьме военный разведчик М. И. Костринский — замначальника отдела внешних сношений наркомата ВМФ СССР. Его арестовали в январе 1948 г. по обвинению в преступной связи с английскими разведчиками в бытность работы в Великобритании в 1936—1939 гг. секретарём советского военно-морского атташе, а также в том, что, работая в 1942—1946 гг. в отделе внешних сношений НК ВМФ, систематически сообщал американцам и англичанам секретные сведения, и осудили на 25 лет заключения. В годы войны Костринский действительно передал союзникам более 1000 гидрографических карт Белого, Северного, Балтийского и Чёрного морей, поскольку англо-американские корабли часто базировались на советских морских базах, но к 1948 г. это уже стало составом преступления. Реабилитировали офицера только в августе 1954 г. и вскоре восстановили в партии[6].

В. Н. Храмелашвили, выпускник Тбилисского института иностранных языков, знавший английский, немецкий и французский, в 1941—1942 гг. находился на оперативной работе в НКВД Дагестана, с 1944 г. был помощником министра иностранных дел Грузии. С ноября 1947 г. он работал сначала вторым, а затем первым секретарём посольства СССР в Великобритании и «был привлечённым сотрудником лондонской резидентуры Комитета информации». В ноябре 1951 г. Храмелашвили отозвали в СССР и 10 декабря арестовали по подозрению в измене. Вины он не признал, а доказательств измены следствием добыто не было, в связи с чем 30 марта 1953 г. разведчик был реабилитирован. Л. П. Берия зачислил его в резерв назначения 2-го Главного управления МВД СССР на должность помощника начальника сектора. В июне 1953 г. Храмелашвили вызывал к себе Берия, которому он затем написал благодарственное письмо с выражением желания работать в области дипломатии и разведки: «Для меня не может быть большей чести, чем Ваше доверие. Эту честь я буду беречь больше своей жизни». После этого письма Храмелашвили был снова вызван к Берии и назначен старшим инспектором контрольной инспекции при министре МВД СССР с предоставлением квартиры в Москве. Но уже через месяц после ареста Берии его уволили из МВД. Храмелашвили характеризовался как хорошо подготовленный дипломат со значительными связями в журналистских, политических и дипломатических кругах Лондона, но факт контактов с Берией привёл к тому, что 29 октября 1954 г. КПК постановил отложить рассмотрение его апелляции на исключение из КПСС после ареста[7]. Впоследствии Храмелашвили работал в системе Академии наук СССР.

Дело военного атташе в Финляндии генерала С.Ф. Токарева, арестованного в мае 1950 г., заключало обвинения в преступной связи с иностранцами, антисоветской агитации, служебных злоупотреблениях и халатном отношении к хранению секретных документов. Генерал скупал в Финляндии и отправлял в Ленинград жене — через офицеров разведотдела Ленинградского военного округа — меха, шубы, отрезы, продовольствие. Но поводом к аресту генерала послужили не эти обыденные для номенклатуры излишества, а то, что в начале 1950 г., Токарев, живший в хельсинкской гостинице, получил агентурное донесение и забыл его в номере. Минут через 15−20 генерал за ним вернулся. О своём проступке он не сообщил в ГРУ, мотивируя незначительностью происшествия (донесение было в конверте и зашифровано) и боязнью быть привлечённым к ответственности. Однако о крайне недолгой генеральской рассеянности узнали органы МГБ, державшие под колпаком и главу резидентуры военной разведки. В итоге Токарев получил 7 лет заключения за злоупотребление служебным положением[8].

Военный атташе в Канаде полковник Н. И. Заботин был осуждён на 10 лет за то, что задержал откомандирование шифровальщика С. Гузенко, который 6 сентября 1945 г., «выкрав три агентурных дела секретных сотрудников и 25 совершенно секретных документов, вместе с женой и ребёнком перешёл к канадским властям». Этот эпизод давно известен исследователям[9], но интересно, что Заботина амнистировали и 29 января 1954 г. вернули в армию, отказав при этом в восстановлении в членах КПСС[10].

Бытовые излишества не всегда ставили крест на карьере. Работник НКВД Ф. Д. Садыков в 1946—1947 гг. находился в Иране «по спецзаданию» и за счёт оперативных средств нанял себе пятикомнатную квартиру, двух домработниц и слугу, выпивал, уничтожил часть оперативных документов и даже «отказался от встречи с работником, специально приехавшим из СССР. по его делам». В итоге Садыков был отозван, переведён в резерв МГБ СССР и в марте 1948 г. исключён в КПК из партии, после чего работал в горной отрасли Азербайджанской ССР. Известный своим активным участием в Большом терроре В. А. Боярский, являясь советником МГБ СССР в Чехословакии с июля 1950 по ноябрь 1951 г., допускал излишества в расходе средств на бытовое обслуживание себя и своего аппарата, за что был переведён на службу в МГБ Литвы и в феврале 1952 г. в КПК получил выговор[11].

Часть обвинений в недостойном поведении носила смешанный характер. Так, сотрудник МГБ СССР Я. Л. Хайкин, работавший в 1946 г. в Маньчжурии под «крышей» начальника общего отдела Мукденского отделения Китайско-Чаньчунской железной дороги, не выполнил своего спецзадания; напротив, вместе с руководством отделения дороги он присваивал крупные суммы государственных средств, пьянствовал, сожительствовал с японками и т. д. Мало того, что Хайкин обменял 300 американских долларов на 19 тыс. рублей, так на таможне у него и матери было изъято 25 тыс. рублей, зашитых в бельё и брюках, а также альбом с вырезками из белоэмигрантских газет, где были и «карикатуры на руководителей нашей партии». За все эти грехи в августе 1947 г. чекист был исключён из партии[12].

Недопустимым являлось и участие в религиозных обрядах. Иосаф Сергеевич Петров, коммунист с 1944 г., в феврале 1946 г. был направлен МГБ СССР в Синьцзян под «крышей» начальника связи авиакомпании «Хамиата». Вместе с ним выехали в Китай жена и дочь; в пути дочь умерла и была похоронена в Алма-Ате с приглашением священника. За этот проступок Иванов уже в мае был отозван МГБ в СССР и недолгое время работал в 1-м Главном управлении МГБ СССР, откуда был уволен после исключения из партии в июле 1946 г. «за совершение религиозного обряда»[13].

Очень часто подводила спецработников привычка пьянствовать. В 1947 г. были откомандированы на родину помощники военных атташе в Афганистане и Швеции В. А. Суворов и А. М. Таустоб, скомпрометированные пьяными скандалами, но если первый был изгнан из разведки, то Таустоб, показавший себя «хорошим и способным работником», остался в кадрах ГРУ[14]. Сотрудник Комитета информации П. И. Чернонёбов, чекист с 1919 г., в августе 1947 г. был послан на ответственную секретную работу в Китай. В Шанхае он «..неудовлетворительно руководил резидентурой, вследствие чего последняя не выполняла поставленных перед нею задач. Вопреки запрещению центра, установил связи с одним из местных коммерсантов „Дачником“, подозревавшимся в связях с иностранными разведками, и пьянствовал с ним. Кроме того, пьянствовал со своими подчинёнными, чем скомпрометировал себя перед всеми сотрудниками советской колонии». За это в январе 1949 г. Чернонёбов был отстранён от работы, отозван и в 1950 г. уволен на пенсию. Вину он признал, однако партком Первого Главного управления (разведка) КГБ в письме в КПК от 4 августа 1954 г. указывал, что проступки Чернонёбова «за истёкший период никакого влияния на оперативную работу управления не оказали»; в итоге строгий партийный выговор с пенсионера КГБ сняли[15].

До 1956 г. СССР имел консульские отношения с ЮАС-ЮАР. Под «крышей» советского генконсульства в Южно-Африканском Союзе находилась разведывательная сеть, которую в 1949—1953 гг. возглавлял полковник МГБ А. А. Хрипуновым, ветеран госбезопасности. В апреле 1953 г. его отозвали и вывели за штат. А вскоре сотрудники генконсульства обвинили Хрипунова в том, что он злоупотреблял спиртным, втянул в пьянство подчинённых, что разложило дисциплину в консульстве и привело к многочисленным «аморальным поступкам». Мало того, Хрипунов не только разрешил жене и сыну прокатиться на рикше, но вдобавок это постыдное зрелище не погнушался запечатлеть на фотоплёнку. КПК в июле 1954 г. исключил Хрипунова из партии за недостойное поведение и даже поставил вопрос о пересмотре его высокой военной пенсии[16].

Заведующий консульским отделом посольства в Лондоне опытный чекист А. Верёвкин летом 1952 г. был отозван на родину и исключён из КПСС за аморальное поведение, выразившееся в связях с проститутками. Любопытным товарищам из КПК Верёвкин честно рассказал о вполне доступных расценках, практикуемых лондонскими жрицами свободной любви в столице Альбиона: «в Гайд-парке я платил десять шиллингов или фунт, а в комнате — от одного фунта до двух». Каясь изо всех сил, Верёвкин признавался: «Мне было поручено расследовать аналогичный случай связи с женщинами лёгкого поведения повара посольства Егорова и истопника посольства Сальникова. Я провёл это расследование и по заданию из Москвы организовал их отправку в Союз. Когда я выполнял это указание, я испытал острое чувство угрызения совести. Мне было очень и очень стыдно». Хотя Верёвкин во всём признался, из МГБ его уволили[17].

Некоторым чекистам советские оккупационные власти предъявляли претензии за излишнее рвение при арестах местного населения. Генерал М. И. Белкин, являвшийся заместителем начальника ПГУ МГБ СССР и начальником Управления контрразведки МГБ СССР Центральной группы войск (Австрия, Венгрия), в характеристике от 30 ноября 1948 г., подписанной Главкомом Центральной группы войск Курасовым и его замом по политчасти Прониным, получил порицание за то, что «в некоторых случаях задержания и аресты иностранцев производятся без тщательно продуманного и разработанного плана, что даёт лишний повод для выступлений реакционной прессы против Советских оккупационных войск»[18].

Разведчиков нередко обвиняли в провоцировании коллег, болтливости, нарушении правил провоза ценностей. Вице-консул консульства СССР в Познани А. М. Михайлов в 1947 г. пьяным открыл стрельбу по собаке возле здания консульства, а на дипломатическом приёме заявил одному из руководителей Познаньского воеводства: «Я вас давно знаю, я ещё в 1939 г. наблюдал за Вами». Проверяющие инстанции отметили: «Это неуместное заявление насторожило поляков и поставило в неудобное положение консула». Помощник военного атташе при посольстве СССР в Польше майор Кириченко сообщал, что в разговорах с ним Михайлов критиковал советскую действительность и восхвалял высокий уровень жизни на Западе, заявлял, что голод 1946 г. — результат «якобы неправильного руководства деревней со стороны партии… старался дать понять, что имеет отношение к органам государственной безопасности». По словам Кириченко, «все эти фразы он применял скорее для „изучения“ моей идеологической устойчивости…» Михайлов в 1948 г. получил выговор и был уволен с дипломатическо-чекистской службы, затем работал в министерстве машиностроения СССР[19].

Сравнительно легко отделался военный разведчик Г. А. Вартанов, работавший под видом корреспондента ТАСС в Уругвае и Аргентине. В августе 1948 г. он был исключён из ВКП (б) за невыполнение заданий руководства, нарушение конспирации и скандалы с женой: «…Находясь в нетрезвом виде, имел разговор с военным атташе по оперативным вопросам в присутствии своей жены… В 1946 г., возвращаясь на автомашине с именин местного богача, Вартанов сшиб одного гражданина. Собравшаяся… толпа разбила стёкла автомашины, а на следующий день в ряде уругвайских газет было помещено сообщение об этом происшествии». Вартанов был переведён в резерв Министерства Вооружённых Сил СССР, а несколько недель спустя в КПК при ЦК ВКП (б) был восстановлен со строгим выговором[20].

Карьера другого военного разведчика оказалась под вопросом из-за фирменной бдительности органов МГБ. Только что принятый в ГРУ Г. В. Подопригора с июня 1946 г. по июль 1947 г. работал в Швеции под «крышей» представителя «Интуриста». В марте 1947 г. он посетил ночной клуб, где познакомился с женщинами и после возлияний отправился к ним на квартиру, так что в гостиницу явился только к половине третьего ночи, объяснив выпивку «служебной необходимостью». Разведчики пытались выручить своего подопечного, но отследившие его отлучку сотрудники МГБ оказались сильнее и, похоже, сделали Подопригору невыездным. Руководитель разведчика полковник Н. И. Никитушев отмечал, что Подопригора «за время работы в ГРУ, включая и зарубежную командировку… успешно выполнял поставленные задания. С иностранцами вёл себя умело и с достоинством. Ему разрешалось проводить знакомства с иностранцами, организовывать встречи с ними с целью их изучения, а также посещать рестораны, кино, театры. Решив поехать с датчанками на квартиру, имел, видимо, цель выяснить их поведение и положение. действовал [здесь] неумело и неосторожно». Начальник 2-го Управления Комитета Информации полковник И. И. Агаянц также указывал, что по работе в ГРУ молодой разведчик характеризовался положительно. Однако в июле 1948 г. Подопригора для острастки был вызван в КПК исключён из партии, но уже в октябре восстановлен со строгим выговором, который был снят только в 1952 г., в бытность работы во 2-м Главном (разведывательном) управлении Генштаба[21].

Нельзя не видеть, что значительная часть претензий к разведчикам носила абсолютно надуманный характер и явно имела своей причиной какие-то внутренние конфликты. Видный разведчик Н. Н. Ершов учился в Массачусетском технологическом институте США в 1938—1940 гг., одновременно находясь в распоряжении резидентуры Г. Б. Овакимяна[22]. Чекисты обвиняли его в нарушении правил поведения за рубежом и нелояльности к органам НКВД: «В период пребывания за рубежом Ершов вступил в интимную связь с двумя женщинами, одна из них иностранка, а другая — работник наших специальных органов, с которой Ершов был связан по спецработе. Кроме того, Ершов стремился уйти из органов НКВД, добиваясь получения руководящего поста в советских учреждениях за границей, мотивируя это своей склонностью к крупной хозяйственной работе и наличием советского и иностранного высшего образования. В силу этого недостаточно проявлял инициативу в выполнении спецработы». Летом 1945 г. КПК утвердила строгий выговор для Ершова, к тому времени работавшего в 1-м (Разведывательном) управлении НКГБ СССР, но, несмотря на партийное взыскание, год спустя чекист был повышен до начальника 3-го отделения 3-го отдела 1-го управления НКГБ и считался одним из лучших начальников отделений в отделе[23].

С апреля 1943 по август 1947 г. вторым секретарём советской миссии на Кубе был военный разведчик П. Ф. Кузнецов (по заграничному паспорту В. П. Ястребов). Вся его вина заключалась в том, что на приёме у чилийского посла он потчевал, как бармен, гостей хозяйскими спиртными напитками, вызвав их неудовольствие, а также познакомился с неким бразильским графом, который «громко произносил непристойности о женщинах». Будучи парторгом миссии, Кузнецов запустил партийную работу и не проводил собрания. Эти «свои ошибки» он объяснял в КПК тем, что «имел ещё специальное задание». Однако его уволили из ГРУ, а в январе 1948 г. в КПК при ЦК ВКП (б) подполковник получил строгий выговор[24].

Таким образом, апелляционные материалы КПК при ЦК партии дают большой пласт уникальной информации о целом ряде малоизвестных бойцов невидимого фронта (внешней разведки НКГБ-МГБ, военной разведки Генштаба Советской армии и Комитета информации при Совете министров СССР), игравших существенную роль и в добыче государственных секретов, и в продвижении советской политики через различные официальные и неофициальные структуры. Если эффективные работники спецслужб действительно самоотверженно добывали значительные объёмы информации, важной для государственных интересов, то большинство их коллег демонстрировало имитацию деятельности, занималось грубой слежкой за своими и доносами, нарушало конспирацию, злоупотребляло служебным положением и демонстрировало широкий спектр моральных девиаций. Заметная часть разведчиков стала в послевоенные годы жертвами политических репрессий. Предлагаемый материал позволяет увидеть черты коллективного портрета наиболее закрытой и элитарной части послевоенного чиновничества. Следует отметить, что негативные элементы кадровой политики (семейственность, блат, рассматривание заграничной работы как награды за лояльность) остаются актуальными для отечественной разведки и сегодня, демонстрируя преемственность с традиционной системой кормлений.