Белый генерал

Отрывки из книги «Граф Келлер»

Последний седьмой месяц Русско-турецкой кампании после перехода Балкан, когда, по словам одного из выдающихся военных историков, «русское военное искусство пробуждается. Грозно и прекрасно оно в этом своем пробуждении!» «Тут в первый ряд выдвигаются три вождя: Гурко, Радецкий, Скобелев. Все трое — люди железной воли. Каждый, однако, по-своему: Гурко могуч и решителен; Радецкий — спокоен и непреклонен; Скобелев — блестящий, „сверкающий“. В свои энергичные руки принимают они ведение войны, сообщают ему свой неизгладимый отпечаток». Этот же отпечаток наложили они и на многих участников кампании, многие из которых, уже в эпоху Царя-Мученика, поведут Русскую Императорскую армию на последнюю ее войну, довести которую до конца, однако, им уже не придется… Среди этих военачальников-ветеранов будет и полный генерал граф Федор Артурович Келлер, близко наблюдавший за действиями всех трех названных выше вождей славной русской военной силы, служивший непосредственно под началом двух из них. Как тут не вспомнить совет непревзойденного Суворова: избрав себе героя, изучить его действия, следовать за ним, чтобы, наконец, превзойти его во славу Царя и Отечества!

Из сражений на Балканах Федор Артурович не мог не вынести того убеждения, что «те из начальников, которые сами шли на смерть с войсками, не вызывали упреков, какие бы ошибки не делали».

Таким генералом, которого, без всякого преувеличения, каждый солдат желал бы иметь своим начальником, был генерал М.Д. Скобелев. Вольноопределяющийся граф Ф.А. Келлер был свидетелем того объезда войск Белым генералом после завершения кровопролитнейшего сражения под Шипкой-Шейновым, которое художественно было закреплено на одном из полотен Верещагина: «Войска отвечали на его приветствие восторженно, бросали вверх шапки, кричали „ура“ до хрипоты, у многих были на глазах слезы. Глубоко взволнованным был и сам Скобелев. Несомненно, что эта минута была одной из лучших во всей его жизни».

Каким же был секрет этой солдатской любви, привязанности и веры этому генералу? — Прежде всего, этого он достиг заботой о войсках. «Он их кормил даже в горячем бою, — свидетельствовал ближайший его соратник генерал А.Н. Куропаткин. — В то время как другие начальники с началом боя засылали кухни своих частей возможно дальше, в опасении как бы они при отступлении не попали в руки противника, Скобелев, думая, прежде всего, об обеспечении победы, напротив, возможно продвигал кухни к боевым линиям, требовал, чтобы котлы с горячей пищей привозились даже на передовые позиции. Трудно представить себе, какое успокаивающее, бодрящее на войска впечатление производило появление на позиции ротной повозки с котлами, наполненными горячей пищей или бочки с водой. Утомленные, с надорванными уже нервами, бойцы оживали и не столько от радости, что вот утолят голод, сколько от сознания, что об них заботятся, что они не забыты.

Прибавим, что Скобелев умел появляться именно в такие минуты и ласковым словом, шуткой, заботливым участием еще более усиливал благотворное впечатление на войска своих распоряжений. Перед боем войска видели Скобелева в неустанной заботе по подготовке успеха боя. Они видели, что и ночью в ставке Скобелева не было отдыха.

В день боя Скобелев каждый раз представлялся войскам особенно радостным, веселым, симпатичным. При объезде войск Скобелев представлял собой, как бы олицетворение самой войны. Солдаты и офицеры весело и с доверием смотрели на его воинственную красивую фигуру, любовались им, радостно приветствовали его и от всего сердца отвечали ему „рады стараться“ на его пожелание, чтобы они были молодцами в предстоящем деле.

Встречаясь с частями, с которыми уже был в деле, Скобелев умел несколькими словами напомнить их общее боевое прошлое. […]

С началом боя Скобелев обыкновенно следовал с передовыми войсками до того пункта, откуда ему лучше всего было руководить боем и, насколько то возможно в сложной обстановке современного боя, действительно руководил им, употребляя для сего резервы и становясь во главу войск лично там, где резервов не хватало или где, по ходу боя, он считал необходимым свой личный пример».

Михаил Дмитриевич вообще рассматривал военного начальника не только как руководителя боем, но и как «последний резерв», что, как мы увидим впоследствии блестяще исполнил летом 1914 года в славном кавалерийском сражении под Ярославицами генерал граф Ф.А. Келлер.

«Надо помнить, — писал М.Д. Скобелев, — что мы, войска, понимаем по-своему победу и поражение и что в нашей оценке этих явлений всегда проглядывается известная доля поклонения преданию и искусству; в борьбе же с вооруженными массами надо кровью нагонять страх, нанести материальный ущерб».

Но было и еще нечто, подмеченное А.Н. Куропаткиным и даже выделенное, как самое главное: «Но все эти качества еще не сделали бы Скобелева любимцем войск и народным героем, если бы он не обладал в высокой степени таинственным даром влиять на массу, подчинять ее своей власти и внушать ей к себе стихийную любовь и доверие. […]

Отступавшие возвращались, лежавшие вставали и шли за ним на смерть.

Его громкое „вперед, ребята“ придавало всем новые силы… Трудно передать ту глубокую веру в Скобелева и любовь к нему, какая читалась даже во время боя на некоторых лицах солдат и офицеров. Приближенные Скобелева чувствовали к нему часто обожание, были влюблены в него, и каждый из молодежи, собранной им около себя, не задумываясь отдал бы за него жизнь свою.

Этот священный и таинственный дар — влиять на массу и передавать ей свою решимость создавал столь сильную нравственную связь между войсками и Скобелевым, что для них ничего не было невозможного, ничего потерянного, пока не сомневался в успехе сам Скобелев».

Когда впоследствии мы будем знакомиться с воспоминаниями участников кавалерийских атак, которые вел генерал Келлер на полях первой Мировой войны, многое из сказанного здесь о генерале Скобелеве у нас непременно всплывет в памяти…

Говоря о прославленном военачальнике, следует, однако, строго различать Скобелева, как кавалерийского генерала и полководца, от Скобелева-политика (ей он стал особенно увлекаться в последнее время Русско-турецкой войны). Именно в ту пору Михаил Дмитриевич, отмечал один из ближайших его друзей, «всецело отдался славянской идее, вытеснившей в его уме мысли о необходимости исключительной заботы о развитии нашего могущества в Азии, походе на Индию и проч.».

Об общественно-политических взглядах М.Д. Скобелева сохранилось свидетельство довольно близкого его знакомого В.В. Верещагина, писавшего, что генерал «был сторонником развития России и движения ее вперед, а не назад…», но, прибавлял он, «распространяться об этом неудобно».

А вот антинемецкие настроения, принимавшие в устах М.Д. Скобелева даже некоторый антидинастический оттенок, нашли в русской офицерской среде сочувствие и, по крайней мере, через посредство этой самой среды, оказали определенное влияние на графа Ф.А. Келлера.

Выступая в Петербурге перед офицерами, собравшимися в первую годовщину взятия Геок-Тепе, Скобелев, имея в виду вспыхнувшее в Боснии антиавстрийское восстание, заявил (12.1.1881): «Там, в родной нам славянской земле, немецко-мадьярские винтовки, направленные нам в груди…»

«Славяне и тевтоны, — высказывался он заграницей, — никогда не разделят мировую Империю. Одна из этих двух рас должна подчинить себе другую. Дай Бог, чтобы это была наша, которая вышла бы победительницей из этого страшного испытания, а я, как бы я хотел заставить немцев лизать пыль под нашими ногами».

«Мы не хозяева в своем собственном доме, — сказал он посетившим его в Париже сербским студентам 5 февраля 1882 года. — Да! Чужеземец у нас везде. Рука его проглядывает во всем. Мы игрушки его политики, жертвы его интриг, рабы его силы… Его бесчисленные и роковые влияния до такой степени властвуют над нами и парализуют нас, что если, как я надеюсь, нам удастся когда-нибудь избавиться от них, то не иначе как с оружием в руках. И если вы желаете узнать от меня, кто этот чужеземец, этот пролаз, этот интриган, этот столь опасный враг русских и славян, то я вам назову его. Это виновник „Drang nach Osten“ — вы все его знаете! — это немец! Повторяю вам и прошу не забывать, наш враг — немец! Борьба между славянами и тевтонами неизбежна… Она даже близка…»

Но, как отмечают современные исследователи, такие резкие речи Белого генерала были даже выгодны Бисмарку, как оправдание сколачиваемому им Тройственному Союзу (1882).

Давление извне на занявшегося политикой генерала очевидно. После известной петербургской речи 12 января 1882 года он признавался В.В. Верещагину: «они меня заставили…» «Кто „они“, — прибавлял художник, — я, конечно, промолчу». Так же отрицал он и «приписываемую» (как он выразился) ему речь перед сербскими студентами. Не отказался он от нее публично только благодаря настойчивым уговорам со стороны французского государственного деятеля Л.-М. Гамбетты. Как известно, последний буквально был одержим идеей реванша Франции после поражения ее во Франко-прусской войне 1870−1871 годов (идеей, приведшей впоследствии к первой мировой войне и Россию). Чтобы приобрести в лице прославленного русского генерала сторонника предполагавшегося им русско-французского сближения, Гамбетта подослал к Скобелеву своего политического друга, французскую писательницу г-жу Адан.

Однако, как справедливо писал советник русского посольства в Париже граф Капнист, «партия реванша» в то время во Франции состояла из «лиц, не имеющих никакого влияния и никакого политического значения». Повышенное же настроение во Франции в связи с речью русского генерала проистекало вовсе не из расчета на союз с Россией, о котором тогда люди реальной власти и не задумывались, а исходя из совершенно иных политических расчетов: «Чем сильнее будут подорваны взаимоотношения между Санкт-Петербургом и Берлином, тем более будет вынуждена Германия считаться с Францией и поступиться некоторыми приобретенными ею преимуществами. В случае же конфликта между Россией, с одной стороны, и Германией и Австрией, — с другой, положение Франции сделалось бы совсем выигрышным, так как при умелом использовании его она могла бы надеяться возвратить без боя часть того, что ею было утрачено в 1870 году».

Но, как бы то ни было, произнесение этих речей М.Д. Скобелевым, особенно последней, парижской, приобрело, как справедливо писал известный отечественный историк Е.В. Тарле, не только «значение первостепенного политического события, но и вообще уже никогда не было забыто ни европейскою дипломатиею, ни историками…

Русский посол в Париже князь Орлов в своих посланиях в Министерство иностранных дел Империи уподоблял Скобелева Гарибальди, особо подчеркивая: «Слова, произнесенные генералом Скобелевым, имеют вполне определенный и ясный смысл. В них от Государя требуется незамедлительное объявление войны, иначе Он, якобы, будет принужден к тому волей Своих подданных». Если учесть завязавшееся знакомство М.Д. Скобелева с И.С. Аксаковым (в начале января 1882 года, перед отъездом генерала во Францию) и вспомнить характер действий последнего с его Славянскими комитетами накануне Русско-турецкой войны, а также его резко-негативную демонстративную реакциею на итоги Берлинского конгресса, то тут действительно есть над чем задуматься…

Сама смерть М.Д. Скобелева в расцвете сил (в 49 лет) в московском отеле Дюссо, впрочем, как и гибель за два года до этого не чаявшей души в своем сыне Ольги Николаевны Скобелевой, заколотой кинжалом в болгарской Румелии, остаются все еще под покровом тайны. «Передовые» круги намекали на причастность к преждевременной кончине генерала чуть ли не членов Династии. Другие видели в этом действия германских агентов, что, учитывая заинтересованность Бисмарка в резких высказываниях генерала, также нелепо. С наибольшей долей вероятности, думается, можно говорить о заинтересованности в этом англичан, причастных, как известно, и к убийству Императора Павла I, и к устранению впоследствии от Престола Царя-Мученика, начавшегося убийством Царского Друга, в котором английские агенты также принимали непосредственное участие. Скобелев же, напомним, замахнулся на «святая святых» Английской короны — Индию.

«Потеря для Русской Армии, — писал в телеграмме сестре генерала Император Александр III, трудно заменимая и, конечно, всеми истинно военными сильно оплакиваемая. Грустно, очень грустно терять столь полезных и преданных Своему делу деятелей людей»

Некоторые высказывания М.Д. Скобелева поражают своим видением перспективы, приближаясь к зрению будущего. Сквозь легкую дымку в них проглядывают

Августовские леса, Галицийские поля ( Знакомясь с некоторыми размышлениями М.Д. Скобелева по поводу будущего столкновения с Германией и Австро-Венгрией, написанными еще до оформления Тройственного союза, с удивлением понимаешь, что содержавшееся в частных письмах, по большей части было принято к делу (см. напр.: Генерал М.Д. Скобелев: ?Мы не хозяева в своем доме? // Источник. 1993. N 5/6. С. 61−62).), Сталинград, Берлин 1945-го, Чечня начала XXI века и еще более отдаленное будущее:

«Несомненно, что организация немецкой армии превосходна; ее дисциплина и поведение выше всяких похвал; интендантство в своей организации достигло баснословного совершенства; но, несмотря на все эти преимущества, я все-таки полагаю, что в конце концов она не в состоянии будет победить нашу армию. Мы, без сомнения, будем разбиты во всех или почти во всех генеральных сражениях, но вместе с тем мы уничтожим все военные силы немецкой армии, которая, как все машины вообще, нуждается в постоянной смазке главных пружин… Итак, я не боюсь войны с военной точки зрения; мы будем сперва разбиты, но в конце концов останемся победителями».

«Риск войны не одинаков: для Австрии и Германии это вопрос быть или не быть; для нас нет ничего подобного».

«Я могу сойти за дикаря в глазах мирового общества, но я придерживаюсь того принципа, что покой или общее спокойствие в Азии прямо пропорциональны резне, на которую вызывают сами азиаты. Вы видели или слышали, как они обращаются с русскими, не только военнопленными, но и с мирными жителями? Я отвечаю им тем же: бей врага его же оружием, а азиата и по воображению. Чем сильнее их бьют, тем дольше они остаются тихими. Главный залог нашей силы в том, чтобы из этих дикарей сделать людей, это важнее победы».

«Вы скажете, что эта война будет безумна, что это самоубийство. Может быть. Но есть обстоятельства, когда самоубийство неизбежно».