Покорение Балкан

Отрывки из книги «Граф Келлер»

Узнав о падении Плевны, выдающийся военный ум, «великий молчальник», начальник германского Имперского Генерального штаба генерал-фельдмаршал Х.-К.-Б. фон Мольтке (1800−1891) объявил офицерам Большого Генерального штаба, изучавшим под его руководством русскую кампанию на Балканах, что теперь им вполне можно сложить все карты и спрятать их до весны, пока Русская армия будет зимовать в Северной Болгарии.

Но 30 ноября под председательством Государя Императора состоялся Военный совет, на котором Главнокомандующий на вопрос Державного своего Брата, что тот намерен делать, ответил: «То, чего никто не ожидает». Большинство генералов было против продолжения боевых действий в виду предстоявшей суровой зимы. И историческая заслуга Императора была в том, что Он еще раз поддержал немногих, веривших в дух русского солдата. Утвердив план Главнокомандующего, тем самым благословив Свои войска на предстоявший им невиданный в мировой истории подвиг, Император 5 декабря отбыл в Санкт-Петербург.

«Вчера слух дошел, — делился своими мыслями в частном письме свт. Феофан Затворник, — что Плевна наконец взята, и что побито 30 т[ысяч] турок. Хоть это вообще о выбывших из строя, но все же и это очень утешительное дело. Если это войско расстроят, то далее нигде не будет остановки… День другой и София наша… а там по дороге Филип-пополь — и Адрианополь… куда стягиваются турки… куда и наши верно потянутся в большем числе — чрез Шипку… Благослови, Господи… […] Помилуй нас, Господи, и вразуми!».

И Русские войска действительно двинулись к уходившим в небо горным вершинам. Преодолевали Балканы по восьми горным проходам.

Уже на южных склонах Балкан они сложили песню с такими словами:

Мы Балканы проходили,
Потому что был приказ .

Прекрасная самохарактеристика русского солдата.

К этому времени установились довольно сильные морозы. К 13 декабря, «к довершению всех неприятностей, мосты на Дунае сорвало ледоходом, почтовая и телеграфная корреспонденция с Россией прекратилась».

Наступление русских войск через Балканы для сковывания турецких сил и введения противника в заблуждение было разновременным. 13 декабря начал наступать отряд генерала Гурко; 23 декабря — отряд Карцева, 23 и 24 декабря центральный отряд Радецкого.

29 ноября и 1-й Лейб-драгунский Московский полк, входивший в состав общего резерва, начал движение через Ловчу и Сельви на Габрово, где 25 декабря был причислен к VIII армейскому корпусу генерал-лейтенанта Радецкого.

Его отряд, как известно, оборонял Шипку.

Отстоянием Шипки, по свидетельству генерала И.В. Гурко, «Россия обязана исключительно тому, что русский солдат не умеет отступать, ни один солдат мира не удержал бы Шипки с теми незначительными силами…».

Русские воины, оборонявшие в горах свои «орлиные гнезда», укрывались в землянках и палатках, которые нещадно трепали вьюги и метели. Изношенное обмундирование слабо защищало от установившихся сильных морозов, обувь была сбита. (Впоследствии в болгарском Габрове было отнято 2000 обмороженных ног.) Продовольствие доставлялось нерегулярно. Вокруг всё утопало в снегу.

Взору защитников Шипки открывались долины, по которым века назад шли фаланги Александра Македонского, римские легионы несли своих орлов, крестоносцы шли освобождать Гроб Господень. Сквозь вой метелей уходящего 1877-го, казалось, все еще доносилась их мерная поступь…

Пришло Рождество. И особым смыслом наполнялись слова Рождественской вечерни, служившейся в тот год на занесенных снегом русских бивуаках под звездами Балканскими.

Меж ними была и стихира, сложенная еще IX веке единственной между древними церковными песнописцами женщиной — царьградской аристократкой Кассией, заключающая в себе все богословие всемирной истории после пришествия Христа в мир:

Августу единоначальствующу на земли, многоначалие человеков преста: и Тебе вочеловечшуся от Чистыя, многобожие идолов упразднися. Под единем царством мирским гради быша, и во едино владычество Божества языцы вероваша. Написашася люд и с повелением кесаревым: написахомся вернии Именем Божества, Тебе вочеловечшагося Бога нашего. Велия Твоя милость, Господи слава Тебе [1].

Днем 27 декабря лейб-драгуны вошли в деревню Топлиш, непосредственно за которой начинался крутой горный подъем, и расположились на дневку. В восемь вечера тронулись в путь.

Вот полночь наступает,
Луна горит светло,
Отряд наш выступает
С бивака своего.
Идем мы тихо, стройно,
Подходим к высотам;
Вершины эти грозно
Показывались нам.

Подъем был страшно крут. Ехать верхом не представлялось никакой возможности. Лошадей вели в поводу. Тропа была узка. Справа и слева чередовались глубокие пропасти и глубокий многометровый снег. Замедляли движение попадавшаяся артиллерия и болгарские ополченцы.

«Шли налегке, — вспоминал впоследствии один из участников перехода, — батареи взяли только по четыре орудия, задки зарядных ящиков, а равно и все обозы были оставлены на месте; людям выдали на руки по пять фунтов вареного мяса. Дорога была страшно тяжелая — крутая и скользкая. Орудия тащила пехота; верховые должны были спешиться».

К часу ночи авангард был уже на перевале, где пришлось простоять в холод почти шесть часов. Дремали вполглаза. «Мороз крепко давал себя чувствовать, — писал офицер-преображенец, — но костры были строго воспрещены. […] Особенно тяжело было, что горячую пищу невозможно было давать нам, офицерам, и солдатам, чтобы не возбудить внимания турок разведенными кострами; пищу готовили только в маерках, укрывая огонь складками местности, да к тому же люди, крайне утомленные работой, поневоле довольствовались только сухарями. […] От постоянного пребывания на морозном воздухе почти все люди страдали катаром дыхательных путей, вследствие чего общий кашель в полку был неумолкаем; казалось, весь полк непрерывно кашлял. Железное нужно было здоровье, чтобы перенести все эти тяжкие испытания; но нужна была и сила воли, и безропотное перенесение всех трудов и лишений — эти люди были те же суворовские „чудо-богатыри“». И еще: «В этих условиях армия была действительно великим братством, и это доказывалось не трескучими фразами, а делом».

Спуск был не менее крут. Лошади скатывались на задах. Драгуны спускались, держась за поводья.

На смотру генерал Радецкий, от имени Главнокомандующего Великого Князя Николая Николаевича, за славный переход через Балканы пожаловал на каждый эскадрон Московского Лейб-драгунского полка по пять знаков отличия Военного ордена.

А другой военачальник, генерал Гурко, обратился в эти дни к своим воинам с такими словами: «Наконец, пришел час перехода через Балканы. Стойкость ваша, твердость в перенесении трудов и лишений и поразительные труды и терпение составят удивление всех, кто взглянет на эти дикие горы. […]

Занятием Софии окончился этот блестящий период настоящей кампании, переход через Балканы, в котором не знаешь чему более удивляться: храбрости ли и мужеству вашему в боях с неприятелем или же стойкости и терпению в перенесении тяжелых трудов в борьбе с горами, морозами и глубокими снегами.

Пройдут года, и потомки наши, посетив эти дикие горы, с гордостью и торжеством скажут: „Здесь прошли русские войска и воскресили славу суворовских и румянцевских чудо-богатырей“.

Спасибо вам, молодцы, за вашу геройскую службу, спасибо вам за то, что вы порадовали Царя и Россию и поднесли им столь блестящий подарок к празднику Рождества Христова».

И действительно, как писал другой участник похода: «Что за чудный богатырь русский солдат — ни холод, ни голод, ни горы, ни пропасти, ничто его не останавливает! Умейте его вести, и победа над целым миром обеспечена. Пред этим простым и безыскусственным созданием нельзя не благоговеть».

Перейдя Иметлийский перевал Московский Лейб-драгунский полк был присоединен к правой обходной колонне генерал-лейтенанта Скобелева 2-го и вместе с ней участвовал в знаменитом сражении под Шейновым и Шипкой.

О его предыстории писал начальник Скобелевского отряда генерал А.Н. Куропаткин: «Самый переход через Балканы вследствие встретившихся местных трудностей (глубокий снег, крутые подъемы и спуски и бой у Иметли) совершен головой войск согласно предположений, но подтягивание всего отряда к Иметли потребовало почти на сутки более времени, чем рассчитывалось.

Благодаря медленному подтягиванию всего отряда, Скобелев, вопреки отданным ему приказаниям и данным обещаниям, атаковал Шейново 28 декабря, т. е. днем позже, чем следовало, и этим подвергнул риску успех всей операции под Шипкой.

В оправдание Скобелева можно сказать лишь только одно: он глубоко веровал, что атакуй Шейново 27-го, он был бы отбит».

В подоплеку событий тех дней, о которых А.Н. Куропаткин, будучи раненым, знал с чужих слов, был, кроме самого М.Д. Скобелева, посвящен двоюродный брат перешедшего как раз в те дни Иметлийский перевал вольноопределяющегося графа Ф.А. Келлера — подполковник граф Федор Эдуардович Келлер [2].

«В многочисленных спорах по поводу указанного сражения под Иметли-Шейновым, — вспоминал А.Н. Витмер, — я всегда горячо защищал Скобелева […, а в 1903 году мне удалось услышать и подробное описание этого сражения от графа Келлера, бывшего с 27 декабря, после раны Куропаткина, начальником штаба Скобелевского отряда.

Граф Келлер был тогда, в 1903 году, губернатором в Екатеринославе [3]. Я заехал к нему, как к бывшему ученику по академии, и провел у него два вечера до позднего часа. Разумеется, заставил его не только рассказать во всех подробностях „Шейново“, но даже начертил план местности. Замечу, что граф Келлер, погибший через год на полях Маньчжурии, был рыцарем в полном смысле слова: благородный, блестяще храбрый, прямой, безхитростный, обаятельно симпатичный.

Келлер передавал мне весь эпизод с величайшим одушевлением и утверждал, что Скобелев, по пылкости натуры, непременно хотел атаковать 27-го и что он, граф Келлер, настоял на том, чтобы атака была отложена до 28-го.

Граф Келлер передал мне даже весь разговор его со Скобелевым, на французском языке.

Скобелев страшно волновался.

 — Нет, нет, — говорил он, — необходимо атаковать сегодня же (т.е. 27-го), а то, увидишь, меня будут упрекать, что я не исполнил диспозиции и этим подвергнул Мирского [4] отдельному поражению. Увидишь, что меня будут обвинять.

 — Ты, значит, — отвечал Келлер, — ставишь собственный интерес выше интереса дела. Извини, но я считаю, что, руководясь личным интересом, ты поступишь просто нечестно. Ты не имеешь права из личных побуждений рисковать успехом большого дела.

„Только этим доводом, — говорил мне Келлер, — мне удалось убедить Скобелева отложить атаку до 28-го, до сбора всего отряда. Таким образом, если кто упрекает Скобелева, я беру этот упрек всецело на себя“.

Зная Келлера за благороднейшего человека, я ни мало не сомневаюсь в истине его слов, и, тем не менее, отдавая должную справедливость основательности совета — честь решимости отложить атаку до 28-го всецело должна быть приписана Скобелеву: мало ли разнообразнейших советов приходится выслушивать военачальнику. Советовать не трудно. Трудно разобраться в советах, а, главное, — решиться принять тот или другой совет и взять на себя ответственность перед войсками, родиной и историей за принятое решение, от которого зависят иногда не только тысячи жизней, но участь сражения, исход целой войны…

В данном же случае представлялась следующая задача, разрешить которую было нелегко: атаковать немедленно, 27-го, теми частями, которые успели спуститься с гор — значило подвергнуться опасности быть разбитым по частям; но, с другой стороны, если не атаковать 27-го, то турки, свободные с этой стороны, могли всеми силами обрушиться на колонну Мирского, могли разбить его, заставить отступить и на другой день, освободясь от Мирского, опять-таки всеми силами ударить на Скобелева и, в свою очередь, подвергнуть его колонну отдельному поражению. Разобраться здесь было, повторяю, крайне трудно, и честь решения Скобелева, понадеявшегося на то, что Мирский выдержит до начала его атаки — безусловно должна быть приписана ему, Скобелеву, одному Скобелеву».

В результате этого ожесточенного и одного из самых славных сражений Русско-турецкой кампании под Шипкой-Шейновым, неоднократно описанного многими его участниками и подробнейшим образом разобранного военными историками, к концу второго его дня была пленена целая турецкая армия Веселя-паши (31 000 человек при 104 орудиях).

Все, как в песне 13-го стрелкового полка:

Было, братцы, трудновато,
Да помиловал нас Бог.
От рассвета до заката
Отдохнуть никто не мог.

Был ли этот бой для вольноопределяющегося графа Ф.А. Келлера первым, неизвестно. Во всяком случае, судя по записи в послужном списке, он в нем участвовал и «за отличие в делах под Шейновым награжден знаком отличия Военного ордена 4-й степени под N 52 741».

Поручик хвалит: «Молодчага!
С первой кровью!
Отбились, господа. А вольнопер каков?!
И не тушуйся, братец…»[5]

Испытывал он в бою, вероятно, то же, что и все. Храбрые называют это чувство трусостью, трусы инстинктом самосохранения. Севастопольский герой генерал-лейтенант С.А. Хрулев говорил, что «вначале героев нет, все трусы, а потом трусов уже нет ни одного, все герои».

«М.Д. Скобелев, — писал участник похода на Балканы генерал Н.А. Епанчин, — считается легендарным героем, но он сам говорил близким людям, что чувство страха на поле боя у него было сильное, но он побеждал его силою воли; те, кто его видел в боях, говорили мне, что лицо его страшно бледно; зная это, Скобелев всегда надевал белый китель, ездил на белом коне, чтобы менее заметна была необычная белизна лица, и казалось, что он совершенно спокоен. Но ведь это и есть настоящая храбрость — победить самого себя, победить свойственное человеку чувство самосохранения».

«Наши потери в Шейновском сражении, — писал русский военный историк, — 5679 убитых и раненых. Скобелев награжден шпагой с бриллиантами, Радецкому Великий Князь Главнокомандующий вручил свою Георгиевскую звезду. Пала не только линия Балкан — живой силе турок был нанесен непоправимый удар».

Примечания

1. «С единовластительством Августа на земле прекратилось многоначалие у людей. С вочеловечением Твоим от Чистой упразднилось многобожие идолов. Одному царству мирскому подчинились государства, и в одно владычество Божества племена уверовали. Переписаны народы указом кесаря, написаны мы, верные, Именем Божества, Именем Тебя, вочеловечившегося Бога нашего. Велика Твоя милость, Господи, слава Тебе».

2. К тому времени за боевые отличия он был награжден орденами Св. Владимира 4-й степени и Станислава 4-й степени (оба с мечами) и золотою саблею «за храбрость». 24 декабря 1877 года подполковник граф Ф.Э. Келлер был назначен исполняющим должность начальника штаба Иметлийского отряда генерала М.Д. Скобелева вместо раненого подполковника А.Н. Куропаткина. Именно он 24−27 декабря провел отряд Скобелева через перевал и за отличие под Шейновым был награжден орденом Св. Георгия 4-й степени. Впоследствии граф Ф.Э. Келлер был назначен начальником штаба Болгарского земского войска, а в 1878 году — начальником штаба 1-й Гренадерской дивизии. Произведенный в полковники и пожалованный флигель-адъютантом к Его Императорскому Величеству, в 1879 году он был командирован в Константинополь для участия в работах международной комиссии по определению границ Болгарского княжества.

3. В Царствование Императора Александра III граф Ф.Э. Келлер был назначен командиром Л.-Гв. 4-го Стрелкового Императорской Фамилии батальона (30.12.1882). Потом был заведующим мобилизационной частью Главного управления казачьих войск в чине генерал-майора (1890), директором Императорского Пажеского корпуса (1893−1899). Произведен в генерал-лейтенанты (1899) и назначен Екатеринославским губернатором, которым пребывал вплоть до марта 1904 года, когда отправился на театр военных действий против Японии. — С.Ф.

4. Начальник дивизии генерал-лейтенант Н.И. Святополк-Мирский (1833−1898) — С.Ф.ш

5. О. Анатолий Кузнецов