 |
| Нескучный сад | Священник Василий Секачев | 30.08.2004 |
Матери и деду с материнской стороны мальчик был обязан своим христианским воспитанием. Дед пересказывал ему жития святых, и Георгий стремился сам стать святым, приучался к молитве, постам и благочестию.
Георгий был очень способным мальчиком. Когда он в семь лет пошел в школу, то сразу обратил на себя внимание священника, преподавателя Закона Божия, посоветовавшего родителям позаботиться о дальнейшем образовании сына. Посоветовавшись, они решили: пусть и Георгий станет батюшкой. Так мальчик попал в Полтавское духовное училище, а затем и в Полтавскую семинарию.
Однако уже в самой ранней юности Георгий почувствовал противоречие между Евангельским идеалом и реальным содержанием повседневной церковной жизни, в т. ч. духовного образования, богослужения, быта священников и т. п. Все это составляло предмет его постоянных душевных терзаний.
Разрешилось все это неожиданно просто. В последнем классе училища один из преподавателей (И. Трегубов) познакомил юношу с запрещенными книгами Л. Толстого о христианстве. «В первый раз мне стало ясно, — говорил впоследствии Гапон, — что суть религии не во внешних формах, а в духе, не в обрядностях, а в любви к ближнему».
В семинарии эти настроения поддержал еще один учитель-толстовец — И. Фейнерман. Как истинный неофит, Гапон стал всем вокруг рассказывать о наконец открывшейся ему истине, что не могло не навлечь на него прещений со стороны семинарского начальства, обвинившего его в ереси.
К сожалению, дух семинарии был таков, что никто не смог показать юноше ни на словах, ни тем более собственным примером, что подлинное христианство — это и есть религия любви, а не только лишь формы. Из семинарий того времени выходило немало революционеров, начиная с Чернышевского и Добролюбова и заканчивая Сталиным. Гапон же хотел все-таки оставаться верующим человеком, но не чувствовал необходимости пребывания в существующей Церкви.
Поставленный перед угрозой лишения стипендии, он сам решил от нее отказаться и жить собственным трудом. Гапон посвятил себя репетиторству, в чем добился определенных успехов. Его уроки нравились и детям, и их родителям. На занятиях он стал бывать меньше, проводя большую часть времени с босяками, больными, нуждающимися. Он всем старался помочь, ведь его вера требовала подлинной самоотдачи и любви.
В семинарии же Гапон, весьма горячий и заносчивый от природы (хотя ему с детства были присущи и серьезность, и вдумчивость), то подначивал на уроках одного священника, то позволял себе грубость и даже шантаж с преподавателем догматики. В результате в 1893 году он получил диплом второй степени и «неуд» по поведению, что создавало препятствия не только для получения сана, но и для дальнейшего обучения. Если бы не встреча с будущей женой, Гапон так бы, наверное, и не стал священником. Но невеста, девушка из богатой купеческой семьи, объяснила ему, что свое служение народу он сможет осуществить наилучшим образом именно как священник, а не как, предположим, врач, ведь врач лечит тело, а священник — душу, что несравненно важней. По словам Гапона, она говорила ему тогда, что «главное дело — быть верным не Православной Церкви, а Христу, который есть идеал служения человечеству».
Друг рабочих
Лечить души людей, поддерживать их, возвращать людям надежду — вот что ощутил своим призванием молодой человек.
Родители невесты наотрез отказались отдавать ее за бедняка, но полюбивший Гапона полтавский архиерей Илларион (рассматривавший когда-то дело о его толстовстве и получивший благосклонные отзывы о талантливом учителе от некоторых высокопоставленных родителей) предоставил ему доходное место в кладбищенской церкви. Самого же молодого священника привлекают, конечно, не деньги, а возможность помогать людям. На средства от треб о. Георгий устраивает братство для бедных. Людей покоряют утешительные проповеди Гапона, его горячее участие в судьбе каждого.
Однако после внезапной смерти жены и под влиянием крайнего недовольства других священников, негодовавших на то, что тот «уводит» у них прихожан, о. Георгий решает перебраться в Петербург и поступать в Духовную академию. Владыка Илларион и богатая помещица, в доме которой Гапон репетиторствовал, снабжают о. Георгия рекомендательными письмами, которые заставляют начальство академии забыть о его плохом дипломе и поведении.
Став студентом, Гапон ищет реализации своего стремления «служить правде и народу», но не находит его ни в стенах академии, ни в Обществе для распространения религиозного и нравственного просвещения, ни в миссии для рабочих, организованной еп. Вениамином (Муратовским). Какую-то надежду он получает от товарища обер-прокурора Св. Синода В.К. Саблера, предоставившего ему возможность проповедовать в Скорбященской церкви Галерной Гавани, где собиралось много рабочих и бедняков. Но предложение Гапона создать для них братство не встречает настоящего сочувствия.
Само собой напрашивается сопоставление рабочих домов Гапона с кронштадтским Домом трудолюбия. Однако отношение Гапона к о. Иоанну Кронштадтскому было негативным. Он считал его человеком «неискренним» и «ограниченным».
Только начав священствовать в приюте Синего креста и преподавать Закон Божий в Ольгинском приюте для бедных, о. Георгий хотя бы отчасти возвращается к тому служению, которое было у него в Полтаве. Его проповеди привлекают множество людей. После службы он посещает пристанища босяков — Гаванское и Девичье поля, — трактиры, где собираются рабочие, специально ночует в ночлежках, чтобы быть ближе к нищим и отщепенцам. Гапон будто исполняет завет свт. Феофана Затворника, данный им в 1890-е годы, — идти в народ и заново проповедовать Евангелие.
Примерно к этому же времени относился и его проект реабилитации босяков и бродяг посредством устройства рабочих домов в городах и рабочих колоний в деревне (проект вызвал немалый интерес даже при дворе, в т. ч. и у императрицы Александры Феодоровны).
Деятельность о. Георгия во многом напоминает служение о. Иоанна в Кронштадте и Петербурге. Часто о. Георгий, как и о. Иоанн, отдает нуждающимся последние деньги или одежду прямо с себя, самоотверженно поддерживает самых опустившихся босяков. Само собой напрашивается сопоставление рабочих домов Гапона с кронштадтским Домом трудолюбия.
Однако отношение Гапона к о. Иоанну было в общем-то негативным. Он высоко ценил проповеди кронштадтского пастыря, но в повседневной жизни считал его человеком «неискренним», «ограниченным» и даже политическим орудием «в руках правящих классов» — одним словом, таким же ханжой, каким, по мнению Гапона, было и большинство русских священников.
Так получилось потому, что Георгий Гапон был другого духа, совершенно противоположным было его отношение ко Христу. Христос для него, как и для его учителя Л. Толстого, лишь величайший человек, праведник. Гапон служит литургию только как воспоминание и повод для произнесения проповеди (что отличает, кстати, и большинство протестантов), о. Иоанн — для живого общения с Богом. О. Иоанн не может без этого жить — он служит ежедневно. И суть его служения — привести страждущих, нуждающихся непосредственно ко Христу. Гапону же совершенно чужд этой таинственный аспект социального служения. Утешение, которое несет Гапон, — от него самого. Он, если можно так сказать, дает людям себя, а не Христа. Цель Гапона в том, чтобы благодаря его братству и рабочим домам люди «попали в лучшие условия и обрели веру в себя» — это его собственные слова.
Уже очень давно он перестал понимать, что цель христианской жизни в покаянии, в борьбе со страстями. Если о. Иоанн Кронштадтский борется с греховными мыслями и, прежде всего, с помыслами гордыни, пребывая в постоянной «молитве покаяния» (как он называл Иисусову молитву), то Гапон решительно не понимает, в чем ему каяться. Он не предпринимает никаких усилий для борьбы со страстями — и в конце концов гибнет под их ударами.
Нравственное падение о. Георгия происходит летом 1902 года. Он совращает несовершеннолетнюю воспитанницу приюта Синего креста Александру Уздалеву. Еще до этого он любил бывать в покоях воспитанниц, писал нескромные стихи в их альбомы, грешил против целомудрия. Теперь же происходит самое страшное, из-за чего Гапон уже и не может продолжать священнослужение — по 25-му апостольскому правилу. Но он и не думает каяться, продолжая жить с Уздалевой и обвиняя в своем изгнании из приюта чиновников, будто бы опасавшихся успеха его проекта рабочих домов.
Гапон должен был быть лишен священного сана… но он продолжает быть священником! Петербургский митрополит Антоний (Вадковский) прощает его. Как это стало возможным — при том, что жить с Уздалевой Гапон продолжает до самой своей смерти в 1906 году?
Подручный полиции
Изучение документов российской тайной полиции — Охранного отделения — показывает, что прощение Гапона стало возможным благодаря вмешательству этой всесильной организации. Об этом говорит в своей автобиографии сам Гапон, не называя истинных причин своего увольнения.
Необычный священник попал в поле зрения полиции уже давно. Но именно летом 1902 года, когда министром внутренних дел стал В.К. Плеве, как раз такой «ходивший в народ» священнослужитель оказался нужен Министерству внутренних дел. Дело в том, что Плеве захотел ознаменовать начало своего министерства новой политикой в отношении рабочих. Он ознакомился с опытом начальника Московского охранного отделения С.В. Зубатова, создавшего в Москве при поддержке великого князя Сергея Александровича ряд легальных рабочих организаций, по типу западных профсоюзов, но при участии Церкви, и решил распространить этот опыт и на Петербург. Гапон был самой подходящей кандидатурой на место руководителя таких организаций и их духовника. Однако прежде «прогрессивные» убеждения полтавского батюшки делали контакты полиции с ним весьма затруднительными. Теперь же, после истории с Уздалевой, он оказывался всецело в полицейских руках. Его просто поставили перед выбором: или запрет в священнослужении, или переход на службу в полицию, сохранение священства и возможность помогать рабочим.
Гапон согласился.
В ноябре 1902 года рабочие Выборгской стороны получили от властей разрешение создать общество взаимопомощи. В декабре 1902 года на собраниях общества стал появляться Гапон. Всю первую половину 1903 года при его участии (а за его спиной — Зубатова, ставшего главой Петербургского охранного отделения) продолжалась работа по преобразованию общества в полноправную рабочую организацию, а также созданию более представительного «Собрания русских фабрично-заводских рабочих в С.-Петербурге».
Однако мы плохо знали бы Гапона, если бы решили, что он смирился с полицейским давлением. Напротив, он решил во что бы то ни стало вывести создающуюся рабочую организацию из-под опеки полиции. Обстоятельства тому благоприятствовали: в августе 1903 года неожиданно был уволен со своей должности Зубатов. В созданные им легальные рабочие организации на Юге России внедрились революционеры, спровоцировавшие грандиозную стачку. «Зубатовская катастрофа», как стали называть события 1903 года, лишний раз подтвердила, что нельзя добиваться благих целей, используя нечистые способы. Добром нарушение церковных канонов кончиться не могло.
Пешка революционеров
После отставки Зубатова Гапон удаляет всех зубатовских ставленников из «Собрания русских фабрично-заводских рабочих», и оно становится собственно гапоновской организацией. 11 апреля 1904 года произошло официальное открытие «Собрания». К 1905 году оно насчитывало 11 отделов в Петербурге и окрестностях и около 7−8 тыс. членов. Уже в мае 1904 года Плеве удостоился высочайшей благодарности за деятельность Гапона.
Довольны были и сами рабочие: они получили долгожданную свободу собраний и взаимопомощи, организацию досуга и самообразования. При отделениях «Собрания» устраивались библиотеки и бесплатные лектории. Отменялись незаконные штрафы и решения об увольнении. При отделениях «Собрания» были открыты потребительские лавки и чайные. Возникла мысль о создании широкой системы кооперации и дешевых рабочих мастерских. Был выдвинут проект рабочего банка.
В то же время внутри «Собрания» сложилась узкая группировка революционеров, т.н. штабных, которые под прикрытием легальной деятельности осуществляли революционную пропаганду (как это было и на Юге России летом 1903 года). Уже в феврале 1904 года в «штабе» прозвучали слова о возможном кровавом исходе борьбы. А в марте 1904 года «штабные» обязали Гапона выработать и принять тайную политическую программу «Собрания». Фактически это уже была та самая петиция, которую понесут царю рабочие 9 января 1905 года. Если брать шире, это была программа революции 1905 года: свобода слова, печати, собрания, свобода совести, ответственность министров перед народом, амнистия политических заключенных и ссыльных, постепенная передача земли народу, 8-часовой рабочий день и т. п.
Гапон, хотя и не разделял многих убеждений своих вынужденных друзей, усердно прикрывал их перед полицией, благодаря чему вплоть до января 1905 года МВД считало «Собрание» совершенно лояльным правительству. Между тем «штабные» только ждали подходящего времени для выдвижения своей программы. Такой момент, по их мнению, наступил во время «банкетной кампании» осенью 1904 года, когда многочисленные представители интеллигенции под видом ресторанных банкетов стали устраивать собрания, где выдвигали свои предложения реформ и направляли их царю.
Поводом для подачи петиции царю стало увольнение в декабре 1904 года четырех рабочих Путиловского завода. Когда заводская администрация отказалась удовлетворить ходатайство «Собрания» и Гапона, Нарвское отделение «Собрания» приняло решение начать забастовку в поддержку товарищей.
Гапон до самого последнего момента сохранял надежду, что шествие с петицией к царю удастся предотвратить: он хорошо понимал, что революция лишит его и рабочих всего, чего удалось добиться в 1904 году. 26 декабря даже произошел конфликт между ним и «штабными», которые потребовали немедленной подачи петиции. Гапон ответил решительным отказом. Но на следующий день, сломленный, он был вынужден уступить.
Тем временем движение набирает все большую силу, в забастовку включаются новые заводы. Видя размах происходящего, 4 января Гапон решает не просто примкнуть к «штабным», но встать во главе движения: ведь настоящий лидер «Собрания» все-таки он, рабочие знают и слушают его. В мечтах он видит себя вождем народной революции, который приходит к царю, рассказывает ему всю правду, и начинается новая, счастливая жизнь Русской земли; облагодетельствованный народ возносит хвалу своему царю и его советнику, доброму народному заступнику, батюшке Георгию Гапону.
Революционеры смотрят на Гапона более реалистично. «Пищу, чтоб прокормить себя, своих жен и детей, и оружие — разрешаю вам брать, где и как сможете. Бомбы, динамит — все разрешаю!»
(Из послания священника Георгия Гапона к рабочим, написанного в ночь после Кровавого воскресенья.)
Эсер П. Рутенберг, инженер Путиловского завода, уже давно и независимо от «штабных» приставленный своей партией к Гапону, откровенно говорит в эти дни: «Гапон — это пешка, и весь вопрос, кто эту пешку двигает».
Между тем государь, в целях личной безопасности и под давлением своего дяди Владимира Александровича, командующего Петербургским военным округом, который обещает сделать все для предотвращения беспорядков, покидает Петербург. Революционеры знают об этом, но все равно идут на Дворцовую площадь и ведут за собой народ. Чтобы разгорелось пламя революции, должна пролиться кровь.
Однако и взявшему на себя всю полноту власти в городе Владимиру Александровичу не терпится дать острастку смутьянам. По его мнению, смуту успокоит публичное повешение нескольких сотен недовольных. Он вытребовал введение военного положения, но в Петербурге об этом не объявил. Газетные листки с объявлением о запрете и незаконности шествия вывешиваются слишком поздно и где-то во дворах. Рабочие уверены, что их действия законны — ведь они идут со священником, с хоругвями и иконами. Революционеры же тем временем без ведома рабочих вносят в окончательный текст петиции требования о созыве народного представительства — Учредительного собрания, — а также об отделении Церкви от государства.
Развязка
В этот момент для священника было бы естественно отменить шествие, предотвратив тем самым пролитие крови. Но Гапон словно забывает о своем призвании примирять и прощать. Окрыленный своей ролью в происходящем, он мечется по различным отделениям «Собрания» и призывает к борьбе. Это он первый говорит о стрельбе и пролитии крови: «Если солдаты будут стрелять, мы будем сопротивляться. Эсеры обещали бомбы». 7 января на совещании с меньшевиками Гапон говорит: «Если нас будут бить, мы ответим тем же, будут жертвы… Устроим баррикады, разгромим оружейные магазины, разобьем тюрьму, займем телефон и телеграф — словом, устроим революцию…» 8 января Гапон пишет царю, что если он не выйдет к народу и не удовлетворит его требования, то «неповинная кровь ляжет между тобой и русскими людьми». Все дело революции Гапон исполняет как по нотам. Революционеры удивляются: откуда он все знает, как вдруг он стал таким, как им надо? Они не предполагают, что тот, кто ими руководит, тот и ему сам все подсказывает. Не служа литургии (это в воскресный-то день) и ограничившись только молебном, утром 9 января Гапон выводит людей на смерть.
Невольно вспоминаются строки В.С. Соловьева об Антихристе: «Он верил в Бога, но в глубине души невольно и безотчетно предпочитал Ему себя… Высочайшие проявления… деятельной благотворительности, казалось, достаточно оправдывали огромное самолюбие этого великого спиритуалиста… и филантропа».
Гапон достаточно взбудоражил народ. Дальнейшее довершили революционеры. По воспоминаниям Максимилиана Волошина, накануне шествия неизвестные, нагнетая напряженность, бегали по городу и били стекла в домах. Когда изо всех концов города двинулись к центру колонны 11 отделений «Собрания», то при их встрече с войсками из толпы народа раздавались выстрелы. (Подобная тактика была отработана эсерами в Москве во время беспорядков 5−6 декабря 1904 года; в конце 1905-го о ее преимуществах будет писать Лев Троцкий.) На Васильевском острове одной из колонн был захвачен оружейный склад, построены баррикады. В других местах действовал эффект разгоряченной толпы, которая не могла, а часто и не собиралась останавливаться на предупредительные выстрелы.
Увидев войска у Нарвских ворот, Гапон вместо того, чтобы, как подобало священнику, призвать народ разойтись, истерически призвал всех «к свободе или к смерти». От раздавшегося в ответ на это залпа о. Георгия спас шедший рядом с ним Рутенберг, который затащил его в подворотню, остриг и увел на квартиру к М. Горькому писать прокламацию, в которой были слова: «Так отомстим же проклятому народом царю!»
«Гапон каким-то чудом остался жив, — писал поздно вечером 9 января Горький, — лежит у меня и спит. Он теперь говорит, что царя больше нет, нет Бога и Церкви…»
По данным полиции, погибло 120 человек, около 300 было ранено. Либералы называли цифру в несколько тысяч пострадавших… Совершилось то, чего хотели революционеры. Люди шли к Зимнему дворцу, настроенные верноподданнически. Среди возвращавшихся в царя не верил никто. Началась революция 1905 года.
Гапона же ждала эмигрантская одиссея, во время которой он стал членом ряда русских революционных партий, в Женеве произвел глубокое впечатление на Ленина, в Лондоне снаряжал пароход с оружием для петербургских рабочих, в Париже стал завсегдатаем ресторанов и варьете, пока после амнистии октября 1905 года не вернулся на родину. Все, уже бывшее прежде, повторилось в виде фарса. Восстановив контакт с эсерами, Гапон одновременно поступил на службу в полицию и обещал выдать ей главных боевиков. Узнав об этом, Рутенберг заманил Гапона на дачу в Озерках и там убил его.
Литература:
Георгий Гапон. История моей жизни. М.: «Книга», 1990
9 января 1905 года: свидетельствуют жандармы. Публикация С. Калмыкова //Родина, 1993, N5−6, С.60−62
В. Ардаматский. Перед штормом. М.: Издательство полит. лит-ры, 1989
В. Кавторин. Первый шаг к катастрофе. 9 января 1905 года. Л.: Лениздат, 1992
Ф. Лурье. Полицейские и провокаторы: Политический сыск в России. 1649−1917. М.:"Терра", 1998, С.195−250 («Гапон и Зубатов»)
В. Соловьев. Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории //В.С. Соловьев, Сочинения, Т.2, М.:"Мысль", 1990, С.635−762
Д. Шеваров. Мы все еще идем к Зимнему дворцу… //Комсомольская правда, 9 января 1993, С. 3
N 8, 2004 г.
