 |
| Русский журнал | 25.04.2015 |
Одигитрия была в Смоленске всегда. Сознание мирянина просто воспринимало это как факт. Ну, пожалуй, стоит добавить, что мирянина обычного, особенно не обременяющего себя историческими штудиями. Останови на улице прохожего, спроси, и он примерно так и ответит, дескать, да, наша городская икона, Богоматерь Смоленская. И вся терминология искусствоведов, богословов, краеведов ему побоку, как говорится. Копия или оригинал в соборе на привычном месте — направо от входа, на возвышении, — многим, наверное, и невдомек, по крайней мере, было до недавних пор.
А сейчас-то в соборе можно услышать взволнованный рассказ немолодой женщины то ли случайным слушателям, то ли какой-то приехавшей из глубинки родне — о двух годах кропотливой работы под микроскопами, с пинцетами, скальпелями, кисточками, в хирургических перчатках, о шести и даже шестнадцати слоях краски, которые пришлось убрать, чтобы дойти до сути, о рентгеновских лучах, о специальной капсуле с датчиками и хитроумными регуляторами.
Новости о реставрации Смоленской Одигитрии густо пошли в начале этого — 2015 — года. В новостях обязательно совершались экскурсы в прошлое и уже наконец все уяснили, что древнюю икону в Смоленск привез Владимир Мономах, на холме для нее построили церковь каменную, сиречь собор. С иконы делались списки, и вот один из таких списков — так называемая годуновская икона, которая в четвертый раз покинула град с момента своего воцарения над Днепром в башне: первый раз ее возили на поновление в Москву в семнадцатом веке, второй раз она уходила из осажденного наполеоновской армией Смоленска вместе с солдатами, третий раз она шла с крестным ходом на Бородинское поле в честь 100-летия изгнания Наполеона, — после реставрации возвращается.
А древняя икона, та, что привез Мономах, в Великую Отечественную войну пропала, исчезла, скрылась.
Сообщалось, что перед возвращением в родной город годуновская икона навестит Храм Христа Спасителя. Датой возвращения сперва назывались дни в начале февраля, потом окончательно решили и всех оповестили, что это произойдет 15 февраля, в праздник Сретенья, то есть первого посещения Иисусом храма в Иерусалиме — еще на руках у Матери, ведь было Ему тогда сорок дней.
Город ждал.
Уже многие увидели последствия реставрации на фото в различных изданиях. Слышали о том, что, вероятно, прихожане будут удивлены, а то и шокированы несовпадением того, к чему они привыкли, с тем, что открылось.
Смоленские фотографы готовили свою технику. Все-таки да, событие само по себе незаурядное — икона, как подмечали, только раз в сто лет покидает город. А тут еще она и обновилась колоссально.
Наверное, кто-то надеялся стать свидетелем каких-то знаков, если говорить откровенно.
Одигитрию Смоленскую называют чудотворной. Какие чудеса именно этой, годуновской Одигитрии на слуху? Об одном пишет священник, историк Смоленска Никифор Мурзакевич: перед иконой исцелился от тяжелой болезни ельнинский помещик Пассек.
Одигитрию называют Защитницей Смоленска.
Но не вступают ли исторические факты в противоречие с этой метафорой?
Борис Годунов подарил икону, то есть список с древней Одигитрии Смоленску как символ построенной его радением крепости. Крепость после двадцатимесячного сопротивления польским войскам в 1609 — 1611 годах пала. Смоленск захватили враги на долгие несколько десятилетий. Наполеон тоже прорвал и символическую и каменную, людскую, плотяную, как говаривали раньше, пороховую защиту и вступил в Успенский собор. А потом сюда пришли и гитлеровцы, которые, кстати, возобновили службы в соборе, превращенном комсомольцами-коммунистами в атеистический музей. Тогда древняя Одигитрия и сокрылась. А годуновская Одигитрия оставалась, где-то таилась. Искусствовед Владимир Аникеев пишет, что ее случайно обнаружили среди мусора и водрузили на место древней. Сталин не решился снова закрыть Успенский собор и запретить возобновленные немцами службы. А вот за крестины перед Одигитрией какой-нибудь преподаватель, например, мог лишиться места. И поэтому можно и так сказать, что снова на десятилетия в городе воцарились, по крайней мере, недруги Одигитрии. И ничего с ними не происходило, ели-пили, произносили речи в собраниях, на праздник революции октября 1917 года текло краснознаменное шествие заднепровских предприятий как раз мимо собора, дома Одигитрии, проезжали черные «Волги».
Так что же в ней чудотворного?
Что ответить на эти сомнения? Не сообразишь сходу.
А день возвращения приближался. Бросая взгляд на привычный силуэт собора на горе, прохожий смолянин пытался вникнуть в суть предстоящего события. Думал: пока иконы там нет. А вот-вот вернется. И что-то же изменится?
Владелец фотоаппарата даже предпринимал такой опыт: фотографировал собор до возвращения, намереваясь сделать снимок собора и после возвращения и потом сравнить оба снимка.
Что поделать, таков человек информационной эпохи. Сейчас на камеру, телефон снимают все: свадьбу, наводнение, извержение вулкана, войну. И человек информационной эпохи только жалеет, что в дни строительства стены, или прибытия в Смоленск на княжение Владимира Мономаха, или броска смолянина Меркурия навстречу подступающему монголо-татарскому отряду по велению древней Одигитрии не было мобильников и самых простеньких «мыльниц».
И наконец день 15 февраля наступил. Начался он серым промозглым утром, того и гляди заморосит дождь. Хуже не придумаешь, как в толпе фотографировать с зонтом и треногой?
15 февраля еще и день, памятный всем, бывавшим за Амударьей, в Афганистане. Это день вывода советских войск. Поэтому по пути в собор зашел в часовню возле памятника «афганцам», поставил в песок подсвечника зажженные свечи. Прошел мимо куба с фамилиями погибших, выхватив одну. Я знал этого земляка.
В последнее время раздаются требования пересмотреть оценку Афганской кампании. Это обыкновенный реваншизм. И он уже никого не удивляет в новой России — на фоне других, живых и ужасных событий. А на самом деле эти вещи связаны, одно порождает другое.
Видя сюжеты с восточно-украинского фронта, работу гаубиц — с той и другой стороны — вспоминаю нашу батарею, состоявшую наполовину из украинских ребят, отпустивших на втором году службы усы и ставших похожими на гоголевских казаков, и украинца лейтенанта Старенького, и мне кажется, что я сплю наяву.
..По лестнице к собору поднимались утренние смоляне. Все проходили через конструкции металлоискателей, да еще полицейские заставляли раскрывать сумки. Молодой полицейский даже заинтересовался кармашками внутри моей фотосумки. Пробормотал, мол, нет ли там ножа? Ну, если там и мог бы поместиться нож, то всего лишь перочинный.
Не возражаю против мер разумной безопасности. Но — вновь давешние беспокойные мысли замелькали. Разве может что-то случиться в такой день и в таком месте? Ведь Одигитрия уже здесь. Ее доставили из Москвы, возможно, за несколько дней до торжества в это воскресенье.
Летом 1611 года в последний день обороны Смоленска от войска короля Речи Посполитой Сигизмунда Третьего собор был взорван то ли кем-то из смолян, то ли случайным попаданием ядра или огня в пороховые погреба, взорван вместе с молившимися в нем последними жителями, изнуренными двадцатимесячной осадой, голодом, болезнями. Наверное, это были дети, женщины, старики. Древнего образа Одигитрии в городе уже не было, еще до начала осады в 1609 году икону вывезли в Ярославль. Но годуновский список, надвратная чудотворная икона оставалась в крепости.
..И собор, заложенный Владимиром Мономахом, дарителем городу византийской древней Одигитрии, рухнул, прямо на воздетые руки, лица с лихорадочно сверкавшими глазами смолян и смолянок, пал каменными кусками. Так что даже враги были ошарашены. Никифор Мурзакевич, священник-историк, писал, что горожане «заперлись в соборной церкви в надежде испросить пощады», но якобы изменник Дедешин поджег пороховой склад. То есть добровольная жертва смолян под вопросом. Они хотели все жить. И возносили молитвы всем святым и Одигитрии тоже.
Это мгновение во время уже торжественной службы 15 февраля 2015 года внезапно представилось во всей беспощадной яркости.
Лица смолян за четыреста лет не изменились.
И все узрели наконец лик Одигитрии таким, каким он был четыреста лет назад. Это произошло. Во двор соборный вплыла большая икона под стеклом на руках курсантов. Народ охватывал ее волнами. Щелкали фотоаппараты, сверкали вспышки, кто-то опускался на колени на сырой асфальт, неловко поворачивались операторы с громоздкими камерами, кажется, звучали колокола, или нет? Да, соборная колокольня с часами звенела на разные лады. В воздухе было разлито всеобщее волнение. Икону курсанты вносили в ее дом, отстроенный заново после того далекого взрыва.
И все мы стали свидетелями этого феномена — коридора во времени. Лица смолян были обращены к лику, очищенному от столетних наслоений красок, событий, побед и поражений.
Сквозь эти четыреста лет проступали складки одежды, лик Богородицы (а лик Младенца был полностью утрачен и уже возобновлен современными мастерами), ее руки.
И лик Богородицы был суров, темен, он притягивал и отталкивал. В соборе под сводами пели хоры, говорят, было четыре хора. Звучали они чудесно. Но от лика Смоленской Одигитрии веяло резко, ознобно. Контраст с предыдущим ликом был ошеломительным. Вообще говоря, предыдущее изображение на этой же иконе было очень невнятным. И пока Одигитрию реставрировали в Москве, два года ее место занимала икона из сельского храма. Лик Богородицы из сельского храма был совсем другим.
На нем — полуулыбка. Богородица глядит светло и ободряюще. Как мне сообщали, эту икону писали во второй половине девятнадцатого века и находится она в церкви села Микулино, что в Руднянском районе.
А годуновскую писали в конце шестнадцатого или в начале семнадцатого века. Это было время после Грозного, царя, пролившего немало русских жизней в снег, в песок, в проруби Волхова. Время зарождения смерча гражданской войны, известного всем под наименованием Смуты. В кровавой пыли этого времени и явятся самозванцы, казаки, поляки и прочие шведы, воры и воренки. На самоцветы Московского царства слетятся ослепленные гарпии. Марину Мнишек, побывавшую в постелях обоих самозванцев, да и только ли в них, сияние московских богатств так загипнотизирует, что она потеряет чувство самосохранения, ни ребенок, прижитый с самозванцем, ни своя жизнь — никто и ничто уже не приведет ее в себя.
Не меньше, чем она, были заворожены и самозванцы, темные и хищные. Лжедмитрий второй писал указы против всяких иных самозванцев, видимо, считая, что самозванец должен быть в единственном числе, и точка: «За наши грехи в Московском государстве объявилось еретичество великое: вражьим советом, злокозненным умыслом многие называются царевичами московскими, природными царскими семенами!» [1] Донимали самозванцев всякие родственнички-царевичи, как, например, Петр с Терека, тайный, мол, сын Ирины Годуновой, сестры Бориса и жены Федора Иоанновича, укрытый из опасений, что Борис, будущий царь, прирежет его как соперника. И Лжедмитрий этого Петра с Терека казнил, а заодно вздернул и остальных пойманных «царьков» — Ивана-Августа, Лаврушку.
Марина Мнишек и после того, как татары из личной охраны порубали саблями ее второго Дмитрия, не хотела отказываться от московского престола, мотивируя свое желание тем, что Москва и остальной народ присягали ее первому Дмитрию, ему и ей, московской царице! А тут еще через несколько дней после гибели ее второго Дмитрия родился от него ребенок, «воренок», как его именовали трезвомыслящие люди, а Марина с приспешниками величали его «царевич Иван» в честь «деда» Грозного. Трехлетний сын ее будет повешен, и сама она сгинет в темнице.
Власть, богатство ослепляют. Пока не являются Минин с Пожарским.
Предчувствиями смутного времени словно и пронизан лик годуновской Одигитрии Смоленской.
Павел Флоренский писал в своем труде «Иконостас», что «в иконописи второй половины 16 века уже реет Смутное время как духовная болезнь русского общества» [2].
Создание иконы было делом долгим и проникновенно-молитвенным. Надо было подготовить доску, нанести потом на нее первый слой левкаса — жидкого клея, наклеить холст, снова залевкасить, после просушки нанести побел — смесь клея и мела и т. д. А после всего уже приступать к живописанию.
Вообще иконники были не просто живописцы, а особенные люди, ведь икона — это проповедь и зрение умного света, окно в мир горний, по Флоренскому. Иконостас о. Павел Флоренский, священник и философ, называет живой стеной на грани мира здешнего и мира горнего [3]. И богомазы-иконники — мастера этих окон. От них многое зависит. Будет ли свет из этих окон чист и ярок или, наоборот, смутен и жалок. Икона иконнику является. Иконника должен коснуться потусторонний мир, буквально дохнуть на него, повеять ему в лицо. Изображение, как предутренний сон, который, по убеждению Флоренского, способен нам что-то открыть, нисходит, и тогда это сродни откровению, как, например, «Троица» Рублева. И это откровение Рублева столь значительно, что о. Павел Флоренский чеканит следующую максиму: «Есть Троица Рублева, следовательно, есть Бог» [4]. Потому в Соборном определении и указывалось: «Подобает быти живописцу смирену кротку благоговейну непразднословцу несмехотворцу несварливу независтливу непьяницы неграбежнику неубиицы, наипаче же хранити чистоту душевную и телесную со всяцем опасением, не могущим же до конца тако пребыти по закону женитися и браком сочетатися..» [5]
Талант иконописцев, конечно, вступал в противоречие с другими требованиями — требованиями канона. Иконописец не мог своевольничать, но и не должен был рабски следовать первоявленной иконе. Копия была тем, что открылось ему в первоявленной иконе. И здесь «естественно в отношении к живой реальности живого человека появляются собственные углы зрения и отступление от каллиграфической верности подлиннику» [6]. Живая реальность, утверждает Флоренский, может и являться живо, по-разному.
Живая реальность древней Одигитрии явилась годуновскому иконописцу такой, какой мы сейчас ее и увидели: грозной и величественной. Если сравнивать с иными Одигитриями Смоленскими, а таких икон множество, то отличие нашей Вратарницы, как еще называли ее, ведь находилась она, напомню, над крепостными вратами, весьма существенное. Из просмотренных лишь одна оказалась чем-то похожей — Одигитрия Дисненская Витебская, написанная примерно в то же время, что и наша. Столь суровых Одигитрий, как наша, смоленская, больше, кажется, и нет.
Надо полагать, что эта икона над Днепровскими воротами у смолян, шедших на Днепр или выезжавших за городскую стену по каким-то надобностям, вызывала благоговение и ощущение крепости. Кстати, и цвета иконы кирпичные. Она дарована на завершение строительства крепости и сама, как крепость.
В живой реальности иконописцу предстал этот образ, сгущение предчувствий грозных лет. Да и память о минувших годах опричнины наверняка сказалась.
И эту реальность мы все сейчас — четыреста лет спустя — узрели обновленной.
Не хочется думать, что здесь и предчувствия нового смутного времени. Ведь власть и богатство ослепляют и поныне. И кровь сограждан новые правители ценят не более своих предшественников.
Не вливают новое вино в старые мехи. А нынешние руководители именно это и делают вопреки логике, вопреки ходу истории. Новое вино разорвет эти замшелые советские мехи.
..Служба продолжалась.
Когда епископ Исидор обратился с речью к пяти тысячам прихожан, заполнившим собор, и заговорил о врагах отечества, микрофон, пришпиленный к одежде иерарха, отключился, и он продолжал говорить так, возвышая голос, пока ему не поднесли другой микрофон.
Потом «первым лицам града», стоявшим поблизости от епископа Исидора, вручались деревянные иконы новой старой Одигитрии Смоленской, а реставраторам еще грамоты и награды. Всем прочим гражданам тоже дарили иконки, бумажные, величиной с пару спичечных коробков. Но — главное — все могли приблизиться к подлинной годуновской Одигитрии, протянуть руку или наклониться прямо к ней, прошептать какие-то слова надежды, любви, веры. Пять тысяч человек. И люди шли в последующие дни.
А сколько этих шепчущих губ трепетали перед иконой все четыреста русских лет — сквозь сизую поволоку ладана или пороховой дым, сквозь стройное пение акафиста или крики раненых, ржание лошадей, взрывы, лай немецких командиров или задорный комсомольский смех. Перед иконой молился воевода Борис Шеин, оборонявший Смоленск и плененный поляками в осажденной башне. Молился Кутузов на Бородинском поле. Молился и Николай Второй. И много еще безвестных жителей города, России.
На небесах нет политики. Скорее всего предсмертный возглас поляка под смоленской башней, взывающий к Деве Марии и крик смолянина, с башни сверзающегося, обращенный к Богородице, одинаковы на неких незримых чашах веры.
Четырехсотлетний шепот у иконы чего-то да стоит. Может быть, умозрительное слышание этого шепота и наполняет нас благоговением перед иконой. Наверное, многое из этого шепота выразил в своих стихах Иоанн Дамаскин:
«Плачу и рыдаю,
когда мыслию объемлю смерть
и вижу во гробах лежащую
человеческую нашу красоту,
по образу Божию сотворенную, безобразной, обесславленной,
не имущей вида!
О, таинство дивное,
Что над нами, людьми, совершается!" [7]
Одигитрия Смоленская — некая точка, где сходятся судьбы тысяч смолян и россиян, тех россиян, например, что молились вместе с Кутузовым на Бородинском поле. В этом изображении сфокусированы помыслы солдат и крестьян, генералов и мастеровых, неграмотных баб и высокородных девиц. «Матушка-Заступница», — говорили они.
Что еще? Подслушай самого себя у иконы.
Что же было с их пожеланиями дальше? Все ли выжили в огненные военные годы? В голод? В эпидемию холеры, разразившуюся одновременно с водружением Одигитрии Смоленской Вратарницы над крепостью во всей стране?
Нет, не все. От чего это зависело? От иконы? Или от каких-то людей, обстоятельств, даже вот от погоды? Ведь как раз тогда настали невиданные холода, уже в августе выпадал снег, хлеба вымерзали, шли затяжные дожди, на площадях Москвы, Смоленска, Пскова, Новгорода голодным толпам раздавали деньги и хлеб, а в деревнях ели просто сено и даже друг друга.
От чего и от кого зависело спасение и самого Смоленска, когда к его стенам приступили полки короля Сигизмунда Третьего?
И когда зубасто-сабельные полки Наполеона переправились через Неман и двинулись мощно по пыльным дорогам к городу на Днепре?
И когда самолеты с крестами, тяжелые от бомб, потянули в летних небесах в ту же сторону от западной границы — к Смоленску?
И всякий раз Смоленск лежал в руинах.
Но смоляне упорно называли Одигитрию чудотворной и Защитницей.
Почему?
Может, это и есть чудо веры? Веры вопреки всему, вопреки очевидному, фактам, фотографиям, свидетельствам? И сами смоляне вызывают сильное чувство удивления. «Верую, ибо абсурдно».
Но тут кое-что еще полезно вспомнить. Один из классиков мировой литературы толковал о двойниках городов, например, о небесном Лондоне. И нет ли и в нашем случае этой интуиции у смолян, представления о небесном Смоленске?
И что же можно сказать? Только одно: небесный Смоленск всегда был цел.
Да и этот — зримый Смоленск из кирпича, дерева и стекла — вот он на днепровских холмах под щедрыми залпами солнца, этой царь-пушки, вдруг выкатившейся на края туч над куполами и крышами после праздничной службы 15 февраля сего года. Погода переменилась. Задул ветер. Засинело небо.
Народ все поднимался по крыльцу, шел на поклон к Одигитрии, в которой и смыкаются оба Смоленска, шел, чтобы воочию узреть лик и прошептать молитвы и удивить своей верностью какого-нибудь наблюдателя из столетнего будущего.
Ведь небесный Смоленск не прейдет никогда, и Одигитрия тому порукой.
«Се, христолюбцы, утолив желание
И Божия пришествия сподобяся,
Животворящим ныне обновлением
Возрадованы, молят: благодать подай,
Да горней славе, Чистая, поклонимся"[8].
..Уже несколько дней спустя на соборном дворе пришлось мне познакомиться с женщиной средних лет, нищенствующей, хотя и вполне прилично одетой, с лицом, на котором, как говорится, запечатлелись воспоминания бурной молодости.
Женщина была странноватой. Наблюдала за манипуляциями с фотоаппаратом на треноге и рассказывала, что художества всякие ей по душе, в детстве она хорошо рисовала, но мало ее секли, вот и сбилась с пути. Жаловалась на память, совсем мало чего помнит с тех пор как закодировалась. На вопрос, от чего, реагировала с удивленным возмущением: от водки! Но жестокость «его» не может забыть, все помнит.
«Я была красивая, — сказала она, проводя рукой по лбу с бледным старым шрамом, — а все убила». Вдруг заговорила о бесовщине, что бывает, так и скачут, колдуют. На вопрос, где, ответила сбивчиво, махнула рукой: «Там особо». Выяснилось, что она и не местная вовсе, а из Починка, точнее, из деревни под Починком. И ей иногда снится поле, снится луг — и вся красота такая.
«Раньше было больше красоты», — заметила она. На возражение, что как же больше, если церкви стояли разрушенные или были складами, даже самые древние смоленские, а сейчас их не только отреставрировали, но и открыли, и вон Одигитрию, икону тоже тщательно отреставрировали, у нее вспыхнули глаза. В своей восторженно-сбивчивой манере она сообщила, что тут все клубилось, и черное вихрилось, а сейчас успокоилось. «Белые же облака это хорошо?» — спросила она вполне по-детски. В этот момент ее утверждение, что в детстве она хорошо рисовала, стало как-то особенно зримым, достоверным.
Спросил, понравилась ли ей отреставрированная икона. Она ответила, что надо с любовью к этому относиться. Ей захотелось посмотреть на дисплее фотоаппарата, какие у меня картинки получаются. Посмотрела и сказала, что плохо различает. Объектив был нацелен на арку, за которой стояло вечернее мартовское солнце в дымке. В арку входили люди. «Идут злые, — проговорила она, — а просят добра».
На этом мы с ней и расстались. И только позже, уже спускаясь с Соборной горы, оценил ее реплику, достойную, пожалуй, хоть и того же Иоанна Дамаскина.
А вечером в сборнике «От берегов Босфора до берегов Евфрата» читал у Ефрема Сирина:
«Украсилась матерь, как птица небес,
ибо перья ее — любимые ее;
но прияла сиротство и наготу,
исторгла и отбросила перья свои.." [9]
И этому гимну странным образом откликалось некое эхо с днепровских берегов.
«Напишу твой лик я на икону» — Сон Богородицы. Голубиная книга. Русские народные духовные стихи 11 — 19 веков. Московский рабочий, 1991, стр. 174
Примечания:
[1] Цит. по А. Широкорад. Портреты Смутного времени. «Феникс», 2013, стр. 290
[2] П. Флоренский. Иконостас, «Азбука», СПб, 2014, стр. 112
[3] Там же, стр. 39
[4] Там же, стр. 47
[5] Там же, стр. 78, 79
[6] Там же, стр. 54
[7] От берегов Босфора до берегов Евфрата. Антология ближневосточной литературы 1 тысячелетия н. э. в переводах С. С. Аверинцева. Мирос, М. 1994, стр. 285
[8] Иоанн Дамаскин, там же, стр. 289
[9] Ефрем Сирин, там же, стр. 155
Фото автора
http://www.russ.ru/Mirovaya-povestka/Napishu-tvoj-lik-ya-na-ikonu#_ftnref1
