Красный террор в Крыму: от «классовой мести» к системе государственного насилия

Воссоединение Севастополя и Крыма с Россией в марте 2014 г. стало событием, повлёкшим за собой не только обширные изменения в статусе полуострова и города, в экономических и социальных вопросах. Включение в состав РФ новых субъектов вызвало также значительный общественный интерес к их истории. Удовлетворяя его, средства массовой информации делают акцент главным образом на героических и славных страницах прошлого Крыма: Крымской и Великой Отечественной войнах, первой (1854−1855 гг.) и второй (1941−1942 гг.) оборонах Севастополя.

Но летопись края состоит не только из военных побед и мирных свершений. Познавая минувшее, нельзя обойти стороной и трагические эпизоды. Одной из таких ужасных страниц в истории Крыма и Севастополя является период революции 1917 г. и Гражданской войны в России. Именно тогда полуостров из мирного курортного региона сделался не только ареной кровопролития, но стал испытательным полем, где идеологи и практики коммунизма опробовали многое из того, что стало в дальнейшем повседневной реальностью в порабощённой ими стране.

Начало террора

Отсчёт преступлений большевизма в Крыму исследователи ведут с конца 1917 г. Проводниками террора на данном этапе были распропагандированные соответствующим образом моряки и солдаты, а также примкнувшие к ним люмпенизированные и уголовные элементы. Руководствуясь «революционной сознательностью» и чувством «классовой мести», они производили аресты и расстрелы «буржуев», часто безо всякой оглядки на формирующиеся советские и партийные органы. Однако при всей своей кажущейся стихийности акты насилия в этот период объективно способствовали всё большему укреплению позиций большевиков, вытеснению их противников из властных структур и установлению на полуострове режима военно-коммунистической диктатуры. Одновременно террор являлся действенным средством устрашения общества, способом заставить подчиниться все потенциально «враждебные» элементы. В первую очередь это касалось офицеров, в том числе давно ушедших в отставку. Таким образом «революционные» власти решали сразу две важных задачи: избавлялись от тех, кто, обладая волей к сопротивлению, а также необходимыми организаторскими и военными навыками — с оружием в руках выступил против них (или в ближайшее время мог это сделать) — с одной стороны, и обеспечивали лояльность и покорность остальных офицеров — с другой.

Антивоенная агитация, ведущаяся ленинцами и другими левыми партиями в межреволюционный период, в соединении с проповедью экстремизма и классовой ненависти дала свои всходы. Деятельность большевистских организаций в Крыму накануне Октябрьского переворота служит наглядным примером того, каких потрясающих результатов можно достичь, если в условиях дезорганизации и слабости власти уверенно продвигать свои лозунги, внедряя их в широкие массы. Более чем где бы то ни было уступавшие другим политическим партиям численно, не имевшие своего печатного органа и не располагавшие поначалу грамотными пропагандистами и ораторами, крымские большевики за считанные месяцы совершили качественный рывок вперёд: уже летом 1917 г. они получили широкое представительство в местных органах власти и обрели заметное влияние. Свои программные цели большевики уже тогда определили со всей откровенностью. Это: передача власти Советам, национализация земли, всеобщая трудовая повинность, «долой империалистическую войну, да здравствует война гражданская», отказ от государственных долгов. Ближайшей же задачей ставился «подрыв доверия массы к Временному правительству и оборонческим партиям»[1].

В условиях прогрессирующей смуты эта агитация постепенно делала своё дело. Наиболее сильные позиции у ленинцев накануне Октябрьского переворота были в Севастополе. Именно этот город как база Черноморского флота стал главной мишенью их пропагандистской активности. Задачу «превратить Севастополь в революционный базис Черноморского побережья», в «Кронштадт Юга»[2] перед местными функционерами ставило высшее партийное большевистское руководство в лице секретаря ЦК РСДРП (б), Якова Свердлова. В остальном Крыму влияние коммунистов и других левых радикалов было ещё слабым. Как следствие, именно с Севастополя началось распространение в регионе идей «мировой революции». Одновременно город стал первым, открывшим на полуострове мрачную страницу террора.

Ещё в ноябре 1917 г. сторонники партии Ленина сумели провести резолюцию о формировании и последующей отправке на Дон для помощи «ростовскому пролетариату» отрядов вооружённых матросов. Но эта затея не увенчалась успехом. Встретив ожесточённое сопротивление со стороны офицерских и казачьих частей, понеся потери, 11 декабря 1917 г. ушедший на Дон красногвардейский десант возвратился обратно. Озлобленные поражением и гибелью своих товарищей по оружию вернувшиеся в Крым моряки жаждали мести. В этих условиях офицеры Черноморского флота были фактически обречены на расправу. Их, морально унижаемых в предыдущие месяцы, начиная с декабря 1917 г., стали уничтожать физически.

10 декабря 1917 г. в Севастополь были доставлены тела 18 красногвардейцев, погибших в сражении под Белгородом. Их похороны вылились в мощную демонстрацию, в ходе которой раздавались призывы к немедленному избиению «буржуазии». Несколькими днями позже, 15−16 декабря, полуостров потрясли «ужасы, которые пережило население Севастополя». Разгулявшаяся матросская вольница, устроив самосуды, истребила, как минимум, 23 (по другим данным — 32) офицера[3].

В этих условиях большевики захватили власть в городе и сформировали Временный военно-революционный комитет (ВРК, военревком). И хотя новые правители выступили с осуждением бессудных расправ, и выпустили ряд воззваний с призывами «сохранения революционной дисциплины», виновники не только не были наказаны, но не было проведено никакого расследования. Бессудные расправы продолжались: в ночь с 19 на 20 декабря было убито ещё семеро. Таким образом, следует согласиться с мнением современника — морского офицера Гаральда Графа, считавшего, что принятые меры к прекращению самосудов «конечно, не помогли бы, если бы они не прекратились сами собой»[4].

Стараниями новой власти, террор, первоначально носивший неуправляемый «классово-стихийный» характер, стремительно начал приобретать всё более организованные, «революционно целесообразные» формы[5]. В конце декабря в Севастополе стал выносить приговоры суд революционного трибунала. А в начале января 1918 г. была принята резолюция, в которой указывалось, что «Севастополь не остановится ни перед какими средствами для того, чтобы довести дело революции до победного конца»[6].

Излишни пояснения, какие именно средства большевики и их тогдашние союзники (левые эсеры и анархисты) намеревались использовать для выполнения этой задачи. Располагая значительными материальными и людскими ресурсами, в том числе и огневой мощью Черноморского флота, севастопольские «борцы с буржуазией» за считанные недели сломили сопротивление противников большевизма и взяли под контроль другие крымские города.

Установление советской власти на полуострове зимой 1918 г. сопровождалось арестами и казнями «вражеских элементов», грабежами, насилием. В Евпатории в январе 1918 г. красногвардейцы и матросы схватили и замучили около 300; в Ялте — более 100; в Феодосии — свыше 60 человек. В Симферополе число погибших в результате развязанного большевиками террора составляет от нескольких сотен человек в январе до 170 в следующем месяце.

Преследовались члены небольшевистских политических партий, офицеры, дворяне. Репрессиям подверглось и крымскотатарское население, которое, в основном, не приняло большевизма. Активно практиковались национализация, мобилизации, реквизиции и конфискации. Одной из характерных черт военно-коммунистического правления стало взимание контрибуций, которыми облагались имущие классы. В одном только в Севастополе местную «буржуазию» обязали выплатить 10 млн. рублей. Несвоевременное внесение денежных средств нередко становилось поводом для расправы. Ещё более жёстко эти мероприятия проводились в деревне. Вначале крестьянам приказали сдать все недоимки за последние несколько лет, начиная с дореволюционных времён. Поскольку долги прежней власти, в силу обстоятельств военного времени, были огромными, а денег, чтобы немедленно оплатить их, у сельского населения не было, по Крыму снова прокатилась волна репрессий.

Часто убийства совершались со зверской жестокостью. Так, в Евпатории обречённых на смерть доставляли на гидрокрейсер «Румыния» и транспортное судно «Трувор». Некоторых несчастных сжигали в корабельных топках живьём. Немало людей были «просто» утоплены с привязанным к ногам грузом.

Сопровождавшие весь январь всплески насилия померкли перед лицом ужасной трагедии, произошедшей в Севастополе в конце февраля 1918 г. Только за две ночи 22−24 февраля 1918 г. революционные матросы истребили от 250 до 600−800 человек. В том числе женщин, стариков и детей. Так, в ночь на 23 февраля расправились с отставным контр-адмиралом Николаем Саксом, одновременно не пощадили его жену Лидию, а также детей: 21-летнюю дочь Ольгу и 15-летнего сына Николая[7].

Жестокие убийства, погромы и грабежи прекратились лишь после изгнания большевиков с территории полуострова войсками кайзеровской Германии в апреле-мае 1918 г. Просуществовав сравнительно недолгое время, установившийся в Таврической губернии зимой 1918 г. левоэкстремистский режим на момент своего падения в основном воплотил все присущие ленинскому большевизму специфические черты. В короткие сроки эволюционировав от самосудов к относительно упорядоченным формам расправ, революционное насилие использовалось режимом не только как средство подавления и устрашения реальных, потенциальных и мнимых противников, но и как способ управления общественно-экономической жизнью.

Неудивительно, что в трудный для советской власти момент жители полуострова (в подавляющем своём большинстве) не оказали режиму серьёзной поддержки, и встретили наступающих немцев — недавних противников России в Первой мировой войне — как освободителей. Больше того, пережитые ужасы побудили многих крымчан встать на путь активной борьбы с большевизмом, пополнив ряды зарождающейся Белой армии и других антибольшевистских формирований. Ввиду чего Гражданская война принимала всё более ожесточённый характер.

Вторая «красная» волна

Красные вновь заняли Крым весной 1919 г. Очередной период пребывания полуострова под властью большевиков продлился всего 75 дней. Тем не менее, за это время сторонники диктатуры пролетариата сумели продемонстрировать населению, какими методами и средствами будут проведены в жизнь провозглашённые ими задачи и цели. К этому времени красные уже представляли собой организованную сплочённую силу, обладали огромным карательно-террористическим опытом, а также имели в своём распоряжении мощнейший аппарат подавления.

Одним из первых шагов рабоче-крестьянской власти стало образование Таврической губернской ЧК, которая располагалась и работала в Симферополе. Кроме неё, на территории полуострова действовали 6 прифронтовых ЧК и несколько особых отделов. А уже 14 апреля (т.е. спустя всего три дня после вступления красных войск в Симферополь) была образована Крымская республиканская комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем на полуострове (КрымЧК). Одновременно были созданы городские и уездные ЧК.

Как и в других регионах страны, контролируемых большевиками, в задачи крымских чекистов входила ликвидация «контрреволюционных заговоров», они должны были обеспечить выполнение распоряжений советских органов власти, «не останавливаясь перед применением насилия»[8]. Кроме ЧК и особых отделов, карательные функции (с правом расстрела) осуществляли военные коменданты.

Как и в 1917—1918 гг., имущие слои населения были обложены денежной контрибуцией. Национализировались банки, кредитные учреждения, промышленные предприятия, железнодорожный и водный транспорт, флот, монастырские хозяйства, курорты. В сельской местности национализировались хозяйства зажиточных крестьян. Имущество эмигрантов подлежало конфискации. Взламывались банковские сейфы, вклады частных лиц переходили в доход государства. Широкое распространение получила принудительная мобилизация «буржуазии», вне зависимости от состояния здоровья, пола и возраста, на проведение работ «для помощи фронту»: строительство земляных укреплений, рытьё траншей и окопов. Для поддержания «трудовой дисциплины» при этом нередко применялись телесные наказания. С целью заполучить в своё распоряжение и в необходимом количестве рабочие руки, власти устраивали облавы. Для того чтобы попасть в число отбывающих трудовую повинность, достаточно было просто случайно оказаться на улице в неподходящем месте и в неподходящее время.

Обеспечение Красной армии всем необходимым провозглашалось приоритетной задачей. Население было вынуждено снова кормить многочисленные армейские подразделения, посылать продовольствие в центральные губернии. В сёла направлялись продотряды, занимавшиеся изъятием у местного населения «излишков» хлеба. Только в Евпаторийском уезде в мае 1919 г. было реквизировано 262 829 пудов хлеба[9]. Помимо хлеба, реквизировались и другие сельскохозяйственные продукты и продовольственные товары.

Назначаемые непосредственно красным командованием и лично наркомвоенмором провозглашённой на полуострове Крымской советской социалистической республики (КССР) Павлом Дыбенко, военные коменданты действовали по своему усмотрению, без оглядки на ревкомы. Доходило до того, что некоторые военкомы сами распускали или собирали ревкомы. Также были отмечены случаи присвоения комендантами чужого имущества и денежных средств (включая и те, которые были уже реквизированы).

Склонен был поживиться за счёт конфискованного и трофейного имущества и сам наркомвоенмор. Бывший матрос Балтийского флота П.Е. Дыбенко ещё в дни Февральской революции участвовал в убийствах морских офицеров в Кронштадте и продолжал оставаться в дальнейшем сторонником самых решительных (то есть террористических) мер. С подачи лично его и его окружения прифронтовыми ЧК и особыми отделами активно применялись расстрелы. Расстреливали за самовольный уход с работы, за «распространение слухов», «паникёрство». Были случаи, когда расстреливали даже партийных и советских работников.

По этой причине вопрос о «массовых неоправданных расстрелах, проведённых органами ЧК в Крыму», стал предметом обсуждения на одном из заседаний Совнаркома КССР в мае 1919 г. По факту расстрелов, произведённых органами ЧК, было проведено расследование. Но это едва ли положило конец злоупотреблениям в работе советских карательных органов. Самим же потенциальным жертвам режима было глубоко безразлично, по приговору какого органа их расстреливают и вынесен ли приговор.

Не упускали случая расправиться с «классовыми врагами» и рядовые красноармейцы. Так, в апреле 1919 г., за несколько дней до наступления Пасхи, они зверски убили настоятеля храма великомученика Георгия Победоносца в Армянске протоиерея Владимира Веселицкого. Священника отвели на пустырь, верёвками привязали к столбу и стали подвергать мучительным пыткам. После многочасовых истязаний обезображенное тело священника бросили на городской площади и запретили хоронить. Но православные жители Армянска нарушили этот запрет и на следующий день, перед заходом солнца, погрузили останки о. Владимира на телегу, укрыли от посторонних глаз травой и соломой и похоронили на городском кладбище.

Тем не менее, хотя революционное насилие по-прежнему оставалось доминирующим принципом советской политики, репрессии большевиков на территории Крыма, осуществляемые в этот период, не были такими масштабными, как в 1917—1918 гг. и последующие годы.

Торжество победителей

Оставив полуостров под натиском деникинских войск в июне 1919 г., красные вновь (на этот раз окончательно) заняли его осенью 1920 г. Ликвидировав последний оплот организованного сопротивления большевизму на Юге России, победители продолжили войну, теперь уже — с поверженным и безоружным врагом. Начатая ими кампания всеобщего истребления приобрела поистине апокалипсические масштабы, оставив далеко позади все прежние ужасы.

Никем не контролируемые массовые убийства военнослужащих Русской армии генерала Петра Врангеля, гражданских лиц начались ещё в момент отступления белых к крымским портам. Террор в это время осуществляли красные партизаны. Пленных белогвардейцев обезоруживали, раздевали, забирали всё ценное и расстреливали. Характерное описание одной такой расправы приводит в своих воспоминаниях красный партизан Г. Кулиш: «..Шоссейная дорога была не плохая, но грязная. По дороге и всё время встречаются белогвардейцы — солдаты и офицеры. Солдат, не желающих вступать в наши полки, раздевали до гола и босиком пускали по грязи; офицеры оставались лежащими на дожде в кювете; за счёт раздетых солдат одевали своих партизан. Наступал вечер; пехота въезжала в город Карасубазар (ныне-Белогорск — Д.С.) по кривым улицам, загромождённым трупами белогвардейцев. Подводы не объезжали свежие трупы юнкеров, разбросанные по улицам города, и кровь их смешалась с грязью, слегка прихваченная наступившим морозом. Работа Сычёва (один из партизан — Д.С.) и нашей кавалерии в городе была видна. Жители от ужаса и страха уличного боя наспех закрыли ставни и ворота»[10].

Также Кулиш вспоминал, что только после захвата Карасубазара в ноябре 1920 г. было арестовано около ста «вредных советской власти элементов», большинство из которых тут же расстреляли. А в Феодосии в период безвластия всего за одну ночь расстреляли 600−700 человек[11]. При этом уничтожались не только офицеры, но и вообще все «подозрительные» из почти не оказывавших сопротивления повстанцам белых частей, которым «приказывали сдаваться». Всего, по оценке члена Крымревкома Юрия Гавена, в ноябре 1920 г. крымские партизаны расстреляли не менее 3 тыс. человек.

Свой вклад в стихийную фазу террора также внесли и наступающие красноармейские части, и действовавшие в союзе с ними отряды анархистов-махновцев. Немногочисленные дошедшие до нас свидетельства современников рисуют бесчинства победителей. Занимая какой-нибудь город, «освободители Крыма от Врангеля» тотчас предавались грабежу и насилию. Как и бойцы партизанских отрядов, солдаты регулярных красных частей совершали расправы над побеждёнными.

Так, в ночь с 16 на 17 ноября 1920 г. в Феодосии на железнодорожном вокзале были расстреляны не успевшие эвакуироваться раненые офицеры и солдаты 52-го пехотного Виленского полка 13-й пехотной дивизии Русской армии — всего около 100 человек[12].

После окончательного установления советской власти в Крыму насилие приняло упорядоченные и более жуткие формы. Тотальная «зачистка» полуострова от «вражеских элементов» стартовала 17 ноября 1920 г. Именно тогда был издан приказ Крымревкома № 4 об обязательной регистрации всех иностранно-подданных; лиц, «прибывших на территорию Крыма после ухода советской власти в июне 1919 года», офицеров, чиновников военного времени, солдат, работников гражданских учреждений. Не явившиеся рассматривались как «шпионы, подлежащие высшей мере наказания по всем строгостям законов военного времени»[13].

Поначалу людей регистрировали и распускали по домам. Но вскоре всё изменилось. Спустя два-три дня после окончания первой регистрации была назначена новая. На этот раз ей подлежали уже не только военные и беженцы, но также буржуазия, священники, юристы и прочие непролетарии. Все военные, только что амнистированные, вновь были обязаны явиться на регистрацию, которая продолжалась несколько дней. Не явившиеся были арестованы, и затем сразу же после регистрации начались массовые расстрелы. Расправы происходили по всему Крыму. Особенно широкий размах развёрнутые репрессии приобрели в Феодосии, Ялте, Севастополе и Керчи, а также в Симферополе, откуда в связи с удалённостью от моря, выезд во время эвакуации оказался практически невозможным.

Задача «зачистить» полуостров от «буржуазии» была возложена на «чрезвычайные органы диктатуры пролетариата» — особые отделы, военные трибуналы, ЧК. Ещё до взятия полуострова была создана Крымская ударная группа, начальником которой был назначен заместитель начальника Особого отдела Южного и Юго-западного фронтов Ефим Евдокимов.

При Крымской ударной группе создавались чрезвычайные «тройки» особых отделов, наделённые правом вынесения смертных приговоров. Процедура ведения следствия была максимально упрощена. В подавляющем большинстве случаев людей не допрашивали. Приговоры выносились в отсутствие обвиняемых, на основании анкет, заполненных ими при регистрации. В графе «В чём обвиняется?» чекистские следователи, не сомневаясь, писали: «казак», «подпоручик», «чиновник военного времени», «штабс-капитан», «доброволец» и т. п. Этого было достаточно. Выслушав краткий доклад начальника Особого отдела, участники «тройки» подписывали заранее заготовленное постановление о расстреле и передавали его к исполнению. Однако и это подобие следствия чекисты сочли чересчур долгим. Не утруждая себя бюрократической волокитой, «вершители революционного правосудия» поступали просто. Составив список лиц, намеченных к истреблению, писали на нём резолюцию, единым росчерком пера решая судьбу десятков и сотен людей.

Практически сразу террор перекинулся на мирное население. Уничтожались дворяне, священники, врачи, медсёстры, учителя, инженеры, юристы, предприниматели, журналисты, студенты. По мнению поэта Максимилиана Волошина, из каждых трёх крымских интеллигентов погибло двое. Расстреливались также рабочие — те, во имя которых большевики делали революцию и проводили в жизнь свои декреты. Так, железнодорожников, ушедших из Курска вместе с отступающими частями Добровольческой армии и обосновавшихся в походном лагере неподалёку от Феодосии, в ночь с 19 на 20 ноября 1920 г. вывели вместе с семьями на мыс Св. Ильи и там расстреляли[14]. По данным, приведённым историком Сергеем Мельгуновым, в Севастополе казнили около 500 портовых рабочих, обеспечивавших погрузку на корабли врангелевских войск[15].

Для массовых казней чекисты, как правило, избирали места на окраинах городов, удалённые от посторонних глаз. В Севастополе расстрелы происходили в районе Максимовой дачи (усадьбы севастопольского градоначальника Алексея Максимова), территории современного Херсонесского заповедника, городском, Английском и Французском кладбищах; в Феодосии — на мысе Св. Ильи, Карантине, Чумной и Лысой горах; в Симферополе — в усадьбе Крымтаева (ныне затоплена водами Симферопольского водохранилища), районе еврейского кладбища и за железнодорожным вокзалом; в Алупке — в районе т.н. «убитого места» — на опушке леса возле бассейна Шаан-Канского водопровода. Тела расстрелянных сбрасывали в этот бассейн, но не спешили предать останки земле: изголодавшиеся собаки терзали тела несчастных.[16]

Наиболее известным местом расстрелов и одновременно одним из символов Крымской трагедии является бывшая усадьба ялтинского нотариуса Алексея Фролова-Багреева (расстрелянного здесь же вместе с супругой) — «Багреевка». Расположенное у подножия горы Ай-Петри, имение Фролова-Багреева стало единой братской могилой для сотен людей. Как и в окрестностях Алупки, трупы казнённых сваливали в парковый бассейн. Сотни тел вытеснили из него воду, а яму регулярно присыпали землёй. Однако дожди и грунтовые воды помешали чекистам надёжно сокрыть следы преступления. Окрашенная кровью вода просочилась сквозь почву и хлынула вниз, к дороге Ялта — Учан-Су. Чтобы предотвратить опасность эпидемии, в Багреевку пришлось везти подводы с хлоркой, которой стали засыпать и обеззараживать стоки.

Несмотря на то, что в ходе красного террора в Крыму в начале 1920-х гг. расстрел оставался наиболее часто практикуемым способом лишения жизни, вершители революционного правосудия не ограничивались им. Так, согласно сообщению берлинской газеты «Руль», основанном на показаниях очевидцев, помимо того, что партии приговорённых «в 200—300—500 человек расстреливались пачками из пулемётов», несчастные также «зверски умерщвлялись будёновцами, практиковавшимися в рубке… На месте страшных расправ чекисты при свете факелов торопливо делили содранное со своих жертв обмундирование»[17]. Нередко убийствам предшествовали пытки. Известны также свидетельства о повешениях, закапывании в землю живьём, утоплении. Последнее применялось не только как способ умерщвления, но и как способ избавления от тел. Так, в одном из своих выпусков за 1992 г. газета «Слава Севастополя» опубликовала выдержку из письма, поступившего в редакцию от жительницы города И. Квятковской: «Мне 90 лет, — писала Квятковская, — я потомственная уроженка Севастополя (от прадеда, участника обороны Севастополя 1854−1855 гг.): сама очевидец всех этих событий. <…> Помню: как долго мертвецы всплывали к берегам бухты, как ещё долго севастопольцы не ловили и не ели рыбу»[18]. То же происходило в Керчи. Здесь партии смертников вывозили на баржах в море и топили. Это называлось «устроить десант на Кубань»[19].

Террор в Крыму достиг своего апогея в период с конца ноября 1920 г. по март 1921 г., затем пошёл на спад. Точное количество жертв этой трагедии едва ли когда-нибудь будет известно. Называются разные цифры: 12, 20, 50, 70, 80, 120, 150 тыс. человек. Неоспоримо одно: по числу убийств и по степени жестокости и организованности крымский террор 1920−1921 гг. оставил далеко позади репрессии всех прежних режимов (включая «первый» и «второй» большевизм). Даже карательные акции коммунистов конца 1920—1930-х гг. на крымской земле имели, вероятно, меньший размах. Впереди многострадальную землю Тавриды ждало новое страшное бедствие — голод 1921−1923 гг.

Необходимые пояснения

С момента первого установления в регионе режима военно-коммунистической диктатуры в декабре 1917 — январе-мае 1918 г. и до полного подчинения Крыма осенью 1920 г. красный террор на территории полуострова прошёл определённую эволюцию — от внешней «стихийных» всплесков насилия до возникновения системы тотального подавления.

Важно при этом отметить, что классовое насилие в политике коммунистов не было ответной реакцией на «сопротивление эксплуататорских классов», но происходило из сущности большевистской идеологии, положенной в её основу концепции «классовой борьбы», которая, являлась, по сути, ничем иным, как противопоставлением одной части народа — другой, доктриной гражданской войны. Понимание этого позволяет правильно взглянуть на события «Русской Смуты» начала ХХ в.

В вооружённом противоборстве сошлись не просто различные политические силы. Сторонники сохранения государственности (именно государственности, не формы правления), существовавшей до февральско — мартовских/октябрьских потрясений 1917 г., а также мечтающие о построении своей государственности (или обретении широкой автономии в рамках единого государства) национальные силы, — столкнулись лицом к лицу с новорождённой идеократией, отрицающей прежний общественный уклад и вековые традиционные ценности, ставящей своей целью строительство «земшарной республики», рассматривая территорию и население исторической России лишь в качестве хвороста для разжигания пожара мировой революции.

Разница в поставленных целях неизбежно приводила к разным подходам в применении насилия. Если у противников большевизма акты жестокости носили преимущественно стихийный характер, официально не поощрялись верховным командованием и структурами власти, то с красной стороны террор планомерно и централизованно насаждался самой властью. Больше того — под массовое уничтожение или дискриминацию неугодных режиму людей советское руководство подводило обширную теоретическую основу. Освобождение социума от моральных запретов было важной задачей большевистских вождей, понимавших, что революцию могут делать люди, лишённые «химеры совести», и соблазнённые призраком безграничной власти над себе подобными.

Террор в руках коммунистов был не столько инструментом подавления потенциальных, реальных и мнимых противников, сколько универсальным способом решения всех насущных вопросов, включая управление экономической жизнью.

Деятельность советских правительств на территории Крыма в годы Гражданской войны служит тому красноречивым примером.