 |
| Фома | 21.03.2015 |
Страх, ощущение беспомощности, депрессия, раздражительность — вот последствия языкового барьера у человека, оказавшегося в чужой стране. К счастью, из этой атмосферы отчужденности есть выход — вернуться домой. Если только не оказывается, что и здесь тоже никто никого до конца не понимает.
Похоже, языковые барьеры теперь разделяют нас не только с иностранцами, но и с нашими соседями, коллегами, родственниками. Без бесконечных «ну» и «эээ» рассказать, что нас тревожит и чего мы хотим; понять собеседника в интернете или на улице и ответить ему, не прибегая к «помощи» нецензурной лексики и навешиванию ярлыков; прийти на исповедь не с заученным по книжке списком грехов, а с готовностью собственными словами описать священнику то, что происходит у тебя внутри — кажется, эти элементарые задачи становятся для нас все труднее.
«Абырвалг!» — кричал, вернее «прогавкивал» герой известной повести Булгакова, собачье прошлое которого не давало ему найти слова для выражения чувств. Да и чувства у него были. весьма своеобразные. «Границы моего языка означают границы моего мира», — говорил один из выдающихся мыслителей XX века Людвиг Витгенштейн. Получается, язык не только отражает наш внутренний мир, но и в какой-то степени его формирует, а условный Шариков говорит плохо не только потому, что обесчеловечивается, но и обесчеловечивается оттого, что язык его чрезвычайно беден и состоит в общем-то из лозунгов, штампов и брани.
Вопрос речи имеет и христианское измерение. Дело не только в исповеди «по бумажке». Апостол Петр прямо предписывает быть готовым всякому, требующему у вас отчета в вашем уповании, дать ответ с кротостью и благоговением (1 Пет 3:15). Каждый ли из нас сможет спокойно и понятно за несколько минут объяснить другому, в чем суть нашей веры? Или убедительно и без оскорблений ответить возмущенному собеседнику-атеисту, почему в Церкви «все не так»? Или в споре с единоверцем по острому вопросу стараться не унизить его, а найти правду с помощью слов? Достаточно посмотреть на пару дискуссий в соцсетях, чтобы понять: апостольского в нашей речи сегодня редко больше, чем шариковского.
Вероятно, излишним было бы устраивать панику и говорить, что с нашей речью происходит что-то катастрофическое. Любой филолог подтвердит, что язык всегда находится в движении, меняется набор используемых нами в повседневной жизни слов и нормы их употребления — это естественный процесс, а не обязательно симптомы болезни. Но нельзя отрицать и того, что наша речь все чаще устанавливает барьеры и границы между людьми, а не служит для их преодоления.
В той же булгаковской повести профессор Преображенский говорит, что разруха начинается не в клозетах, а в головах. Согласны? Но тогда очевидно, что, даже если и нет никакой катастрофы, поддерживать порядок в голове, а значит — и в собственной речи, нужно постоянно. Чтобы в голове (да и в клозетах) у нас была, как говорила Эллочка-людоедка, «кр-р-расота!».
