 |
| Богослов. Ru | Священник Александр Мазырин | 04.03.2015 |
В статье доктора церковной истории, кандидата исторических наук священника Александра Мазырина сравниваются церковно-политические позиции двух высших иерархов Русской Церкви 1920−1930-х гг. — Патриаршего Местоблюстителя митрополита Крутицкого Петра (Полянского) и его заместителя митрополита Нижегородского (затем Московского) Сергия (Страгородского). Автор стремится проследить, как близость взглядов обоих архиереев, выражавшаяся в приверженности аполитичности Церкви, в дальнейшем преобразилась до полного расхождения во мнениях. В публикации подчеркивается, как позиция каждого из митрополитов повлияла на их судьбы и на жизнь Русской Церкви в целом.
+ + +
История Русской Православной Церкви 1920−1930-х гг. сложилась таким образом, что большую часть этого времени во главе ее стоял один общепризнанный Первоиерарх — Патриарший Местоблюститель митрополит Петр (Полянский), а реально управлял ею другой — его заместитель митрополит Сергий (Страгородский). Ненормальность ситуации объяснялась репрессивной политикой государства: первый оказался для богоборческой власти менее угодным, чем второй. В результате митрополит Петр из двенадцати с половиной лет своего местоблюстительства почти двенадцать провел в заключении и окончил жизнь мученически на Уральской земле. Митрополит Сергий тоже не избежал заключения, но сравнительно краткосрочного (около четырех месяцев), после чего арестам уже не подвергался и умер в почете, будучи уже Патриархом Московским и всея Руси. Такая разница судеб в значительной степени стала следствием различия подходов двух иерархов к тому, как надлежало строить отношения Церкви и государства в условиях гонений. Причем изначально, в середине 1920-х гг., их позиции существенно не отличались, иначе бы митрополит Петр не назначил митрополита Сергия своим заместителем. Проследить возникновение расхождения, определить его смысл и оценить результат и является целью настоящей статьи [1].
Митрополит Сергий у вершин церковной власти оказался существенно раньше, чем митрополит Петр, который и священство принял только в 1920 г. (до этого в течение почти трех десятилетий свое служение Церкви он осуществлял в мирянском звании по линии духовно-учебного ведомства). С начала 1910-х гг. Высокопреосвященный Сергий, в то время архиепископ Финляндский, был практически бессменным членом Святейшего Синода, а затем, после восстановления патриаршества в 1917 г., вошел в состав Священного Синода, в котором даже нередко председательствовал, когда по каким-либо причинам Патриарх Тихон не мог этого делать. Соответственно, к середине 1920-х гг. митрополит Сергий был одним из самых опытных церковных политиков, и проблема церковно-государственных отношений была ему весьма близка.
В декабре 1924 г. митрополитом Сергием была подготовлена и передана в ОГПУ развернутая записка «Православная Русская Церковь и советская власть». В этой записке, с одной стороны, очерчивались границы допустимых уступок большевистской власти со стороны Церкви: «Ни подкрашивать нашей веры под коммунизм, ни переделывать чего-нибудь в ней, чтобы подогнать под советское миропонимание, мы не намерены. разрывая с контрреволюцией и всякими гражданскими противниками Советской власти, Церковь, однако, не может признать противления Советской власти и вообще преступлений политических церковными преступлениями и карать виновных своей анафемой, отлучением от таинств, лишением сана и др. церковными наказаниями. при всем своем желании быть лояльной по отношению к Советской власти, Церковь не может взять на себя жандармских обязанностей производить расследование политической карьеры и убеждений вновь приходящего к нам и следить за политической благонадежностью всех своих прихожан. У государства для этой цели достаточно своих агентов, более опытных и осведомленных» [2]. Эти слова прекрасно выражали церковное сознание тех лет. Глава Русской Церкви Патриарх Тихон в июле 1923 г. в том же ключе заявлял: «Российская Православная Церковь аполитична и не желает отныне быть ни „белой“, ни „красной“ Церковью. Она должна быть и будет Единою, Соборною, Апостольскою Церковью, и всякие попытки, с чьей бы стороны они ни исходили, ввергнуть Церковь в политическую борьбу должны быть отвергнуты и осуждены» [3].
Но существенное место в записке митрополита Сергия 1924 г. занимали и положения, призванные расположить, в меру возможного, советскую власть. Так, он предлагал соборно ввести правило, «чтобы внешняя жизнь и деятельность Русской Православной церкви, ее общественно-правовые отношения и хозяйственные дела сообразованы были с действующими гражданскими законами и распоряжениями Советской власти .. ни самим не участвовать ни в каких контрреволюционных предприятиях и замыслах, ни поддерживать таковых путем явной или тайной агитации и не допускать, чтобы православные храмы и другие церковные учреждения кем-либо были использованы в целях контрреволюционных». Нарушивший это правило, по мысли митрополита Сергия, «смотря по вине и упорству, будет подвергнут церковному наказанию, вплоть до лишения благословения занимать данную должность» [4]. Таким образом, получалось, что анафематствовать или лишить сана за «контрреволюцию» нельзя, но уволить за нее епископа или священника с должности, в принципе, можно. При этом факт наличия «контрреволюции», очевидно, должны были определять «компетентные органы» — те самые «агенты, более опытные и осведомленные». Соответственно, вслед за установлением ими, что тот или иной церковный деятель требуемой «политической благонадежности» не проявляет, в отношении него должно было последовать «церковное наказание, вплоть до лишения благословения занимать данную должность». Отсюда до установления полного контроля ОГПУ над Патриархией оставался один шаг. Через два с половиной года митрополит Сергий этот шаг сделал, но до того момента в жизни Церкви произошло еще много важных событий.
В апреле 1925 г. Патриарх Тихон скончался, и по его завещанию, утвержденному сонмом почти 60-ти архиереев, Местоблюстителем стал митрополит Крутицкий Петр. Первое, с чем он столкнулся во взаимоотношениях с властью, стала публикация в «Правде» и «Известиях» подложного «Предсмертного завещания Патриарха Тихона», якобы подписанного Святейшим в самый день кончины. Этим документом намечалась целая программа борьбы с «церковной контрреволюцией»: «Мы призываем. не допускать никаких поползновений неблагонамеренных людей в сторону антиправительственной деятельности, не питать надежд на возвращение монархического строя и убедиться в том, что Советская власть — действительно Народная Рабоче-Крестьянская власть, а потому прочная и непоколебимая. Мы призываем выбирать в церковноприходские советы людей достойных, честных и преданных Православной Церкви, не политиканствующих и искренне расположенных к Советской власти. .. Мы не можем не осуждать тех, кто в забвении Божьего, злоупотребляя своим церковным положением, отдается без меры человеческому, часто грубому политиканству, иногда носящему и преступный характер, и потому по долгу Первосвятительского служения Нашего благословляем открыть действия особой при Hac комиссии, возложив на нее обследование и, если понадобится, и отстранение в каноническом порядке от управления тех архипастырей и пастырей, кои упорствуют в своих заблуждениях и отказываются принести в них раскаяние перед Советской властью, предавая таковых суду Православного Собора».Особо в «Завещании"была прописана программа мер против «бежавших за границу архипастырей и пастырей» [5].
Митрополит Петр, как никто другой, знал, что Патриарх Тихон это «Завещания» не подписывал (хотя, как замечает показавший подложность опубликованного в советских газетах документа современный исследователь Д. В. Сафонов, «при его составлении и был использован патриарший вариант текста» [6]). Местоблюститель, который тогда находился под следствием по делу о мифической «шпионской организации церковников», не стал публично разоблачать подложность «Предсмертного завещания» (понятно, что это привело бы к его немедленному аресту), но и, вопреки требованиям ОГПУ, проводить его в жизнь не спешил. Никаких «особых комиссий» для «обследования и отстранение в каноническом порядке» нераскаянных перед советской властью архипастырей и пастырей митрополит Петр учреждать не стал. Он не пошел даже на то, чтобы формально уволить с Киевской кафедры главу «бежавших за границу архипастырей» митрополита Антония (Храповицкого), что вызвало уже крайнее негодование власти и стало поводом для его ареста в декабре 1925 г. [7]
Перед арестом митрополит Петр составил проект обращения к Совнаркому, в котором писал: «Возглавляя в настоящее время после почившего Патриарха Тихона правосл[авную] церковь на территории всего союза и свидетельствуя снова о политической лояльности со стороны правосл[авной] церкви и ее иерархии, я обращаюсь в Совнарком с просьбой, во имя объявленного лозунга о революционной законности сделать категорические распоряжения ко всем исполнительным органам Союза о прекращении административного давления на православную церковь и о точном выполнении ими изданных центральными органами власти узаконений, регулирующих религиозную жизнь населения и обеспечивающих всем верующим полную свободу религиозного самоопределения и самоуправления. В целях практического осуществления этого принципа, я прошу, не откладывая далее, зарегистрировать повсеместно на территории СССР староцерковные православные общества со всеми вытекающими из этого акта правовыми последствиями и проживающих в Москве архиереев возвратить на места. Вместе с этим беру на себя смелость возбудить ходатайство пред Совнаркомом о смягчении участи административно наказанных духовных лиц» [8]. Тон обращения Предстоятеля Православной Российской Церкви к «народным комиссарам» был таким, что становилось ясно: ни на какие компромиссы, роняющие достоинство Церкви перед богоборческой властью, Патриарший Местоблюститель не пойдет.
Спустя два с половиной года, когда обстоятельства церковной жизни существенно изменились, епископ Дамаскин (Цедрик) писал митрополиту Сергию: «Вспомните, в каких достойных тонах была выработана сообща иерархами в том же (1925-м — свящ. А. М.) году декларация правительству, которую чуть-чуть только не успел митр[ополит] Петр представить высшему правительству. Ведь сами Вы были на стороне выработанной тогда декларации» [9]. Действительно, в 1925 г. митрополит Сергий был вполне единомыслен митрополиту Петру. Более того, есть все основания полагать, что Местоблюститель опирался в выработке своей позиции на мысль митрополита Сергия из записки 1924 г. о том, что «Церковь не может признать противления Советской власти и вообще преступлений политических церковными преступлениями». Контрреволюция не грех, и не дело Церкви с ней бороться. Церковь — вне политики, как антисоветской, так и просоветской.
Свою приверженность церковной аполитичности митрополит Сергий еще раз публично засвидетельствовал летом 1926 г., уже в должности Заместителя Местоблюстителя. Тогда он обратился в НКВД с ходатайством о регистрации, а к заявлению приложил проект своего послания к Церкви. Как и обращение в НКВД, проект послания был выдержан в самом достойном ключе и, как потом обнаружилось, по своим основным положениям был очень близок написанному почти одновременно с ним «Соловецкому посланию» (обращению к правительству СССР православных епископов с Соловецких островов) [10]. «Будучи искренними до конца, — писал тогда митрополит Сергий, — мы не можем замалчивать того противоречия, какое существует между нами, православными, и коммунистами-большевиками, управляющими Союзом». Митрополит Сергий вновь отказывался «примирить непримиримое и подкрасить нашу веру под коммунизм». «Обещая полную лояльность, обязательную для всех граждан Союза, мы, представители церковной иерархии, не можем взять на себя каких-либо особых обязательств или доказательств нашей лояльности. Не можем взять на себя, например, наблюдение за политическим настроением наших единоверцев, хотя это наблюдение и ограничивалось бы тем, что за благонадежность одних мы ручаемся, а других будем лишать такого ручательства. Для этой цели у Советской власти есть орган более подходящий и средства более действенные. Тем паче не можем мы взять на себя функции экзекуторские и применять церковные кары для отмщения». Не обходил стороной митрополит Сергий и болезненного вопроса о русской зарубежной иерархии. «Обрушиться на заграничное духовенство за его неверность Советскому Союзу какими-нибудь церковными наказаниями было бы ни с чем несообразно и давало бы только лишний повод говорить о принуждении к тому Советской властью» [11].
Своим отказом усваивать Церкви «функции экзекуторские» заместитель Местоблюстителя выражал общую позицию той части «тихоновского» епископата, которая его в тот момент активно поддерживала. Так, епископа Павлина (Крошечкина) в декабре 1926 г. на следствии спросили: «По Вашему мнению, церковь, в целом, должна следить за политической благонадежностью своих членов?» Ответ, несколько сбивчивый по форме, по сути своей был предельно ясным: «Не должна, потому что она преследует религиозные цели, и если ее член подходит к ней с религиозной точки зрения, ей нет дела до его политической физиономии. Последнее является личным делом каждого, и дело государства иметь дело с его политической деятельностью» [12]. Можно не сомневаться, что примерно так же ответило бы тогда и большинство других православных архиереев с митрополитом Петром во главе. Такая позиция, однако, никак не устраивала власть, которая готова была «терпеть» Московскую Патриархию только в случае принятия ею на себя «жандармских обязанностей» и выполнения «экзекуторских функций». В декабре 1926 г., почти одновременно, митрополит Сергий был арестован и попал во Внутреннюю тюрьму ОГПУ в Москве на Лубянке, а митрополит Петр ее покинул и отправился в ссылку на Урал (первоначально в упраздненный Абалакский монастырь под Тобольском).
В апреле 1927 г. митрополит Сергий неожиданно для многих вышел на свободу и вернулся к управлению Церковью, что свидетельствовало о достижении им компромисса с властью. Освобождение митрополита Сергия практически совпало с новым арестом митрополита Петра. Несколько месяцев Местоблюститель провел в Тобольской тюрьме, а затем был отправлен в приполярный поселок Хэ в Обской губе, связь с которым была предельно затруднена. Митрополит Сергий тем временем приступил к проведению в жизнь новой церковной политики, символом которой стала печально знаменитая декларация от 29 июля 1927 г., возвестившая, что «церковные деятели не с врагами нашего Советского Государства и не с безумными орудиями их интриг, а с нашим народом и с нашим правительством» [13]. Декларация призывала членов Церкви «не на словах, а на деле» показать свою лояльность советской власти. На каком именно «деле» — не уточнялось. В записке трех неназванных ссыльных архиереев по этому поводу замечалось: «На местах мы неоднократно слыхали: „докажите вашу лояльность на деле“, причем это „на деле“ понималось в смысле доставления сведений о политической настроенности тех или иных лиц. Теперь, когда Первоиерарх всенародно приглашает всю Пр[авославную] Русскую Церковь на деле показать свою лояльность, не будет ли это истолковано как принятие для всех деятелей Православной Церкви известных обязательств и перед Государственным Политическим Управлением?» [14]«Только кабинетные мечтатели могут думать, что такое огромное общество, как наша Православная Церковь со всей Ее организацией, может существовать в государстве спокойно, закрывшись от власти», — писал митрополит Сергий в своей декларации. Кого из своих мыслимых оппонентов он поименовал «кабинетными мечтателями», вероятно, так и останется загадкой, но его призыв не закрываться от властилегко мог быть понят в том же смысле, как были поняты слова о «деле» тремя ссыльными епископами: именно с ОГПУ, как орудием власти, церковным деятелям в первую очередь приходилось иметь дело, и именно оно-то и предлагало им «раскрыться», то есть начать сотрудничать.
Ключевая мысль декларации была выражена в следующих словах: «Мы хотим быть Православными и в то же время сознавать Советский Союз нашей гражданской родиной, радости и успехи которой — наши радости и успехи, а неудачи — наши неудачи». Многих эта фраза вводила в большой соблазн. «Каковы радости и горести богоотступников и богоборцев, всем известно: это успехи и неудачи в борьбе с христианством. Известно и то, что радости и горести христиан как раз обратные: уничтожение богослужения для отступников — торжество, для нас — великое горе. Только слепые могут не видеть, что между святой, непорочной Невестой Христовой, Церковью, и партией, мерзкой блудницей, напоенной кровью свидетелей Христовых, не может быть общности интересов», — возглашалось в одном из полемических отзывов [15].
Конечно, митрополит Сергий мог возразить, что об общности интересов с партией («мерзкой блудницей») он ничего и не писал. Впоследствии (в своем Деянии от 29 марта 1928 г.) заместитель попытался дать фразе про «радости» вполне приемлемое для церковного сознания толкование: «Если под управлением советской власти наша родина будет преуспевать во внешнем благополучии, если условия народной жизни улучшатся, то, конечно, это не будет нас огорчать; и, наоборот, если нашу страну посетят голод, разные бедствия, это не будет нас радовать. В этом смысле радости нашей родины — наши радости, а неудачи — наши неудачи, и, конечно, мы не можем радоваться распространению неверия, если хотим быть православными, как о том совершенно определенно заявили в нашем послании» [16]. Однако в самой декларации акценты были расставлены иначе: «Всякий удар, направленный в Союз, будь то война, бойкот, какое-нибудь общественное бедствие или просто убийство из-за угла, подобное Варшавскому, сознается нами как удар, направленный в нас» [17]. «Варшавское убийство» — это убийство 7 июня 1927 г. советского полпреда в Польше П. Л. Войкова, одного из организаторов расстрела Царской семьи в Екатеринбурге. Верующие призывались разделить отношение большевистской власти к подобным событиям, всецело встать на ее сторону. «Наряду с требованием отказа от одних политических настроений декларация определенно предлагает нам запастись другими, — говорилось в отклике на нее из Киева. — Наш долг оказывается не только в том, чтобы отказаться от оппозиционных настроений к власти во время нашей ц[ерковной] работы, а наш долг и в том, чтобы обнаружить солидарность с этой властью» [18]. От прежней церковной аполитичности, таким образом, не оставалось и следа.
Значение момента определялось еще и тем, что, «решительно и бесповоротно» становясь на путь лояльности власти (в новом, весьма специфическом смысле, близком к полной политической солидарности с ней), митрополит Сергий вменял в обязанность это и всем остальным членам Русской Церкви. Тех же, кто не мог «переломить себя сразу», он призывал «по крайней мере, не мешать.., устранившись временно от дела». Остаться на прежнем пути, по которому шла Церковь десять лет, уже никто не мог. «Своим деянием, — говорилось по этому поводу в отклике из Киева, — м[итрополит] Сергий принимает на себя обязательство за всех членов Русской Ц[еркви], ставит нас в необходимость не просто прослушать его послание, как слушали мы прежде послания Патриарха, но он вынуждает нас или решительно встать на тот путь, которым идет он сам, путь легализаций и деклараций, или же встать на путь разделения с ним со всеми вытекающими отсюда церк[овными] и политическими последствиями» [19].
Митрополит Петр, находясь в приполярной глуши, не сразу смог получить достаточную информацию, чтобы определить свое отношение к новой политике своего заместителя. Лишь в 1929 г., благодаря самоотверженности епископа Дамаскина (Цедрика) и его помощников, доставивших в Хэ необходимые документы, Местоблюститель обрел возможность вполне сформулировать свою позицию. Сделал он это в письме митрополиту Сергию в декабре 1929 г. «Мне тяжело перечислять, — писал Местоблюститель заместителю, — все подробности отрицательного отношения к Вашему управлению, о чем раздаются протесты и вопли со стороны верующих, от иерархов до мирян. Картина церк[овного] разорения изображается потрясающая. Долг и совесть не позволяют мне оставаться безучастным к такому прискорбному явлению. Побуждаюсь обратиться к Вашему В[ысокопреосвященст]ву с убедительнейшей просьбой исправить допущенную ошибку, поставившую Ц[ерко]вь в унизительное положение, вызвавшую в ней раздоры и разделения, и омрачившую репутацию ее предстоятелей; равным образом прошу устранить и прочие мероприятия, превысившие Ваши полномочия». Митрополит Петр не указывал на какое-то конкретное действие митрополита Сергия, которое поставило Церковь в унизительное положение и вызвало в ней раздоры и разделения. Очевидно, имелся в виду весь комплекс мероприятий заместителя, проводимых им с 1927 г., на которые он никем не был уполномочен. Сосланный Местоблюститель оценивал политику заместителя как ошибку и убедительнейше просил ее исправить. Однако свое обращение он не облекал в директивную форму, пытаясь воздействовать на заместителя не административно, а нравственно.
Конечно, митрополит Петр не мог не понимать, что за действиями заместителя, в результате которых Церковь оказаласьв унизительном положении, стояла богоборческая власть. Ему предлагалось сделать все то же самое, но он отказался, за что и оказался в приполярной глуши. Стремление Местоблюстителя повлиять на заместителя, принявшего условия Тучкова, могло быть расценено властью как акт злостной контрреволюции. Понимая это, митрополит Петр попытался упредить в своем письме обвинение в нелояльности власти. «С моей стороны, — писал он, — как Первостоятель Ц[ерк]ви, призываю всех священнослужителей и церк[овных] деятелей проявить во всем, что касается гражданск[ого] законодательства и управления, полную лояльность. Они обязаны беспрекословно подчиняться правительств[енным] распоряжениям, если последние не нарушают св. веры и вообще не противны христианской совести; не должны заниматься какою-либо противоправит[ельственной] деятельностью. и вообще вмешиваться в дела, не относящиеся к Ц[ерк]ви». Митрополит Петр, как ранее и Патриарх Тихон, продолжал стоять на позиции церковной аполитичностии полагал, что никакой контрреволюцией Церковь и не занимается. «Смею, однако, надеяться, — продолжал он в своем письме, — что действительность едва ли может указать среди представителей епископата и клира случай подобной нелояльности. Ни в мое непосредственное управление, ни после не было слышно ни об одном политич[еском] преступлении со стороны дух[овных] лиц. Если бы эти преступления имели место, то, надо полагать, виновные подверглись бы гласному судебн[ому] процессу, но на судах политич[еских] преступников не упоминается о представителях духовенства. Я охотно готов признать, что и само Правительство давно уже убедилось в аполитичности Правосл[авной] Ц[ерк]ви» [20].
Проблема была в том, что власти не нужна была аполитичная Церковь. ОГПУ требовало от митрополита Сергия борьбы с «церковной контрреволюцией». В 1929 г. начальник 6-го («церковного») отделения Секретного отдела Е. А. Тучков похвалялся, что немалого в этом деле достиг: «Митрополит Сергий по-прежнему всецело находится под нашим влиянием и выполняет все наши указания. ..Сергиевским синодом выпущен циркуляр епархиальным архиереям с возложением на них ответственности за политическую благонадежность служителей культа и с предписанием репрессирования по церковной линии за а[нти]с[оветскую] деятельность. Сам Сергий также приступил к этому репрессированию, увольняя виновных попов» [21]. Упомянутый Тучковым циркуляр митрополита Сергия гласил: «Патриархия, изъявившая свою полную лояльность и покорность Соввласти, несет на себе перед правительством ответственность за лояльность всего духовенства, идущего за Патриархией, так и все Преосвященные Архипастыри, каждый в своей епархии, несут нравственную и служебную ответственность за лояльность подведомого им духовенства. .. К духовным лицам, не желающим или неспособным скоро усвоить себе правильное отношение к существующему государственному и общественному порядку, необходимо применять те или иные меры церковного воздействия» [22]. То есть церковные кары за политическую неблагонадежность, которые в 1926 г. митрополит Сергий считал недопустимыми, в 1929 г. им уже прямо предписывались.
Что касается собственно секретного сотрудничества митрополита Сергия с органами ОГПУ-НКВД, то оно на данный момент документально не установлено, но косвенные свидетельства на этот счет есть. Так, бывший управляющий делами Синода митрополита Сергия архиепископ Питирим (Крылов) показал на допросе в 1937 г., что «митрополит Сергий Страгородский сам давал установки архиереям не только не отказываться от секретного сотрудничества с НКВД, но даже искать этого сотрудничества». Злостных целей в отношении Церкви при этом заместитель, разумеется, не преследовал, и далее архиепископ Питирим пояснял: «Это делалось в интересах церкви, т. к. митрополит Страгородский понимал, что архиерей, заручившийся доверием местного органа НКВД, будет поставлен в более благоприятные условия по управлению подведомственной ему епархией, у него не будет особых неприятностей с регистрацией и вообще создастся какая-то гарантия от возможности ареста. .. Само собой разумеется, что архиереи понимали установки Страгородского как маневр, направленный к сохранению церкви в тяжелых для нее условиях» [23]. Своими «маневрами» в отношениях с властью заместитель пытался сохранить Церковь, хотя бы ее часть. Что-то, хотя и немногое, ему в этом плане удалось. Возникает, однако, вопрос, насколько подобного рода «маневры» приемлемы с духовно-нравственной точки зрения.
Митрополиту Петру тоже предлагалось специфическое сотрудничество с органами госбезопасности, и, согласившись, он, надо полагать, мог бы вернуться к управлению Церковью. Этому предложению предшествовал новый арест Местоблюстителя, поводом к которому стали его попытки повлиять на заместителя. Вслед за декабрьским письмом 1929 г. митрополит Петр направил митрополиту Сергию в феврале 1930 г. еще одно письмо. Поскольку никакой реакции со стороны Заместителя не последовало, Местоблюститель вновь направил ему копию своего декабрьского письма со следующей краткой запиской: «Высокопреосвященному Митрополиту Сергию. Долго не получаю сведений, достигли ли Ваших рук два моих заказных письма ..и что по ним предпринято, — собственно по первому письму, так как второе написано с тем, чтобы остановить Ваше внимание на этом письме. Копию последнего на всякий случай посылаю с оказией и прошу поглубже укоренить убеждение, что мое решение — предложить Вам исправить ошибку и устранить все мероприятия, превысившие Ваши полномочия, есть Богом благословенное и имеет обязательную силу. Патриарший Местоблюститель М[итрополит] Петр» [24]. Как видно, тон записки был весьма решительным. Можно полагать, что следующим шагом со стороны Местоблюстителя были бы столь не желаемые им административные меры в отношении заместителя. До этого шага, однако, дело не дошло: в развитие ситуации вмешалось ОГПУ. В августе 1930 г. Местоблюститель был вновь арестован (в Хэ) и отправлен в тюрьму города Свердловска. В подготовленной вскоре после этого сводке Секретного отдела ОГПУ «об антисоветской деятельности политических партий и церковников» было сказано: «Вокруг административно высланного митрополита Петра Полянского, проживающего на Урале, образовалась группировка. митрополит Петр решил потребовать от своего заместителя митрополита Сергия отчет о политической деятельности последнего, ставя ему в вину „соглашательскую“ по отношению к советской власти политику. Подготавливалось увольнение Сергия, взамен которого намечался целый список кандидатов (на случай ареста кого-либо из них). Приняты меры к ликвидации группировки. Митрополит Петр переводится в изолятор» [25].
В свердловском изоляторе митрополиту Петру предложили отказаться от местоблюстительства (очевидно, в пользу митрополита Сергия). Он отказался, сославшись на то, что не имеет права распоряжаться местоблюстительством по собственному усмотрению, и в случае его ухода и митрополит Сергий автоматически должен будет оставить свою должность. «Моя смена должна повлечь за собою и уход моего заместителя митрополита Сергия. .. К такому обстоятельству я не могу отнестись равнодушно. Наш одновременный уход не гарантирует церковную жизнь от возможных трений, и, конечно, вина ляжет на меня. Поэтому в данном случае необходимо наше совместное обсуждение, равно как и совместное разъяснение вопросов в связи с моим письмом митрополиту Сергию, датированным декабрем 1929 г.», — объяснил свою позицию митрополит Петр председателю ОГПУ В. Р. Менжинскому [26].
Тогда-то ОГПУ и предложило Местоблюстителю другой вариант: получить свободу в обмен на секретное сотрудничество с органами госбезопасности. С таким предложением к нему обратился Тучков, к тому времени переведенный по службе в Свердловск и назначенный полпредом ОГПУ по Уралу. Некоторые другие церковные деятели считали для себя принятие обязанностей осведомителя допустимым, тем более что сотрудничество с органами, как казалось, можно было и имитировать. Митрополит Петр, однако, совмещение служения Церкви и госбезопасности посчитал невозможным. От предложения Тучкова он отказался, предпочтя новые тюремные муки. В письме Менжинскому он так объяснил свой отказ: «Расстроенное здоровье и преклонный возраст не позволили бы мне со всею серьезностью и чуткостью отнестись к роли осведомителя, взяться за которую предлагал тов. Е. А. Тучков. Нечего и говорить, что подобного рода занятия несовместимы с моим званием и к тому же несходны моей натуре» [27]. Как видно, «натуры» у иерархов Русской Церкви были разные, как и представления о том, что совместимо со званием православного архиерея, а что — нет. В результате вся оставшаяся жизнь митрополита Петра прошла в одиночных камерах, и даже присужденный ему концлагерь стал казаться облегчением участи.
Где-то между февралем 1934 г. и июлем 1936-го митрополит Петр был переведен из Внутреннего изолятора ПП ОГПУ по Уралу в Свердловске в Верхнеуральский политизолятор — тюрьму для содержания особо опасных с точки зрения власти политических заключенных. Там в августе 1937 г. Патриаршего Местоблюстителя застиг «Большой террор», начальство политизолятора приступило к ускоренной фабрикации расстрельных дел. Не миновала эта участь и митрополита Петра. Помощником начальника тюрьмы был подан рапорт временно исполняющему должность начальника тюрьмы, в котором сообщалось, что «о настроении заключ[енного] № 114» (митрополита Петра): «Он. рассказал мне, что он до сего дня считает себя местоблюстителем патриаршего престола, что он за это-то и сидит, т. к. категорически отказался от предложения ОГПУ снять с себя этот сан в пользу „разных проходимцев, отлученных мною же от церкви“ — так сформулировал он причины своего отказа. Дальше он, стараясь всемерно удержаться от злобных выпадов, которые у заключенного — видно было — так и рвались наружу, заявил, что „в таких условиях гонения на церковь и ее деятельность вопреки государственной конституции“ он снял бы с себя обязанности местоблюстителя престола, но, будучи связан данною на всероссийском соборе клятвою — этого сделать не может. При этом заключенный выразил мысль, что Соввласть несправедлива, содержа его „невинного в заточении, добиваясь смерти“, т. к. из этого ничего не получится, ибо при его жизни уже назначено 3 заместителя в завещании, а каждый заместитель, в свою очередь, назначил 3-х заместителей и таким образом заместителей „хватит на 1000 лет“, как он выразился. Это, мне кажется, было сказано исключительно в том смысле, что данная им зарядка церковникам обеспечивает активную борьбу с Соввластью и к[онтр]р[еволюционную] деятельность их на бесконечно долгий срок». Автор рапорта заключал, что «закл[юченный] № 114 производит впечатление непримиримого врага существующего строя». Адресат рапорта (вр. и. д. начальника тюрьмы) в свою очередь приписал к нему: «Аналогичные рассуждения и его отношение к существующему строю он мне также высказывал неоднократно на обходах» [28].
На основании этого рапорта и приписки к нему была составлена справка на Полянского Петра Федоровича, что он, «отбывая заключение в В[ерхне]-Уральской тюрьме, проявляет себя непримиримым врагом Советского Государства. Клевещет на существующий государственный строй, якобы действующий вопреки конституции, обвиняя в „гонении на церковь и ее деятелей“. Клеветнически обвиняет органы НКВД в пристрастном к нему отношении, в результате чего якобы явилось его заключение в тюрьме, т. к. он не принял к исполнению требований НКВД отказаться от сана местоблюстителя патриаршего престола» [29]. Авторы справки, два лейтенанта госбезопасности, видимо, даже не понимали абсурдности своего обвинения: «Клевещет на существующий государственный строй, ..обвиняя в „гонении на церковь и ее деятелей“». Убедительнейшим доказательством гонения на Церковь и ее деятелей был сам находившийся у них перед глазами митрополит Петр, уже двенадцатый год не видевший свободы, но для них и факт пребывания главы Русской Церкви в их политизоляторе тоже, видимо, был «клеветой». Справка тюремного начальства послужила основанием для вынесения последнего приговора Патриаршему Местоблюстителю (его даже не стали допрашивать по этому делу): «Полянского Петра Федоровича, он же митрополит Крутицкий, расстрелять» [30]. 10 октября священномученик Петр был расстрелян (вероятнее всего, на территории той же Верхнеуральской тюрьмы).
Митрополит Сергий, к тому времени уже объявивший себя Местоблюстителем, несмотря на все свои уступки власти, вполне мог разделить в 1937 г. участь митрополита Петра (сотрудничество с НКВД в период «Большого террора» не спасало, сами кадровые чекисты расстреливались тогда тысячами). Обвинительные материалы на митрополита Сергия в июле 1937 г. были выделены в отдельное следственное дело, по которому также должен был пройти и митрополит Ленинградский Алексий (Симанский) — в то время второй в иерархии Московской Патриархии. Другие сподвижники митрополита Сергия почти все были репрессированы [31]. Однако сам он в итоге уцелел, а с ним митрополит Алексий и еще два викария, вскоре также ставшие митрополитами. Довести до конца дело уничтожения Церкви Сталин не решился. В годы Великой Отечественной войны политика власти изменилась, и иерархия Московской Патриархии смогла восстановиться.
Можно задаться вопросом, кто из двух Предстоятелей внес больший вклад в сохранение Русской Церкви в условиях гонений: митрополит Сергий своей политикой компромиссов или митрополит Петр, производивший на власть «впечатление непримиримого врага существующего строя». На первый взгляд ответ кажется очевидным. Митрополит Сергий, пусть и ценой немалых репутационных потерь, смог найти своего рода modus vivendi во взаимоотношениях с атеистической властью и тем самым обеспечил выживаемость Церкви, а сам заслуженно увенчался саном Патриарха. Однако, как видно из событий 1937−1938 гг., безоговорочная лояльность на грани угодничества не спасала «церковников» от террора (особенно показательна в этом плане судьба «красных» обновленцев, которые в массе своей также были подвергнуты тогда жестоким репрессиям). Механизм сохранения Церкви через приспособление к власти не работал.
Зато проявил себя другой механизм. Несмотря на все усилия богоборцев, как показала Всесоюзная перепись населения, проведенная в январе 1937 г., Россия вовсе не стала атеистической страной. По инициативе Сталина в вопросы переписи был внесен вопрос об отношении к религии. Несмотря на слухи о том, что «всех, кто записался верующим, должны забрать», неверующими себя поименовали лишь 42% от общего числа опрошенных. Примерно столько же назвали себя православными. Остальные 16% пришлись на другие конфессии и сумели уклониться от ответа [32]. Реальный же процент верующих, несомненно, был ощутимо выше, чем показала перепись, поскольку далеко не все отваживались открыто исповедовать свою веру. В такой ситуации полная ликвидация легально действовавших церковных структур толкнула бы миллионы верующих советских граждан в церковное подполье, контролировать которое власти было куда сложнее, чем остававшиеся приходы Московской Патриархии. Церковь как организация, таким образом, выживала не благодаря какому-то расположению власти к ее руководству в лице митрополита Сергия: в глазах коммунистов он тоже был врагом. Но власть должна была считаться с массовой религиозностью населения и в силу этого была вынуждена идти на дальнейшее сохранение Патриархии.
Но почему же народ в России оставался к концу 1930-х гг. в большинстве своем верующим? Неправильно было бы объяснять это лишь инерцией прежних многовековых традиций. Перед глазами простых верующих людей тогда стоял многотысячный сонм духовно несломленных мучеников и исповедников, который вдохновлял и миллионы других на сохранение верности Православию. И во главе этого сонма вместе со своим великим предшественником святым Патриархом Тихоном стоял Патриарший Местоблюститель священномученик митрополит Петр, значение которого в сохранении Русской Церкви от уничтожения, таким образом, невозможно переоценить.
Доклад опубликован в сборнике: Церковь. Богословие. История: Материалы III Международной научно-богословской конференции (Екатеринбург, 6−7 февраля 2015 г.). Екатеринбург: Екатеринбургская духовная семинария, 2015. С. 342−361.
[1] Статья представляет собой доклад, который был опубликован в сборнике материалов III Международной научно-богословской конференции: Церковь. Богословие. История: Материалы III Международной научно-богословской конференции. Екатеринбург: Екатеринбургская духовная семинария, 2015. С. 342−361. Конференция прошла в Екатеринбурге 6−7 февраля 2015 г. и была посвящена 130-летию Екатеринбургской епархии и памяти Собора новомучеников и исповедников Церкви Русской.
[2] [Сергий (Страгородский), митр.]Православная Русская Церковь и советская власть (к созыву Поместного Собора Православной Церкви) / Публ. Ю. Л. Ореханова, Т. Х. Терентьевой, А. В. Постернака // Богословский сборник ПСТБИ. Вып. 1. М., 1997.С. 241, 246, 248.
[3] Акты Святейшего Тихона, Патриарха Московского и всея России, позднейшие документы и переписка о каноническом преемстве высшей церковной власти, 1917−1943 / Сост. М. Е. Губонин. М., 1994. С. 287.
[4] [Сергий (Страгородский), митр.]Православная Русская Церковь и советская власть. С. 249−250. Подчеркнуто в источнике.
[5] Известия ЦИК. 1925. 15 апр.
[6] Сафонов Д. В. К вопросу о подлинности «Завещательного послания» св. Патриарха Тихона // Богословский вестник. Сергиев Посад, 2004. № 4. С. 297.
[7] См.: Мазырин А., свящ. Вопрос о замещении Киевской кафедры в 1920-е годы // Вестник ПСТГУ. II: История. История Русской Православной Церкви. 2007. Вып. 3 (24). С. 118−131.
[8] Кифа — Патриарший Местоблюститель священномученик Петр, митрополит Крутицкий (1862−1937) / Отв. ред. прот. В. Воробьев. М., 2012. С. 792.
[9] «Совершается суд Божий над Церковью и народом русским..»: Архивные материалы к житию священномученика Дамаскина, епископа Стародубского (1877−1937) / Публ., предисл. и примеч. О. В. Косик // Богословский сборник. 2002. Вып. 9. С. 362.
[10] См.: Церковная жизнь в России: К правительству СССР. (Обращение православных епископов с Соловецких островов) // Вестник РСХД. 1927. № 7. С. 19−26.
[11] Акты Святейшего Тихона. С. 474.
[12] ЦА ФСБ РФ. Д. Р-31 639. Л. 69.
[13] Известия ЦИК. 1927. 19 авг.
[14] ГА РФ. Ф. Р-5919. Оп. 1. Д. 1. Л. 55.
[15] О Церкви и государстве: Материалы полемики конца 1920-х годов / Публ., вступл. и примеч. А. Мазырина // Богословский сборник ПСТБИ. 2002. Вып. 10. С. 359−360.
[16] Акты Святейшего Тихона. С. 599.
[17] Известия ЦИК. 1927. 19 авг.
[18] Шкаровский М. В. Иосифлянство: течение в Русской Православной Церкви. СПб., 1999. С. 209.
[19] Там же. С. 205.
[20] Воробьев В., прот., Косик О. В. Слово Местоблюстителя: Письма Местоблюстителя священномученика митрополита Петра (Полянского) к митрополиту Сергию (Страгородскому) из Тобольской ссылки и люди, послужившие появлению этих документов // Вестник ПСТГУ. II: История. История Русской Православной Церкви. 2009. Вып. 3 (32). С. 61.
[21] Сафонов Д. В."Завещательное послание" Патриарха Тихона и «Декларация» Заместителя Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия // http://www.pravoslavie.ru/archiv/patrtikhon-zaveschanie3.htm
[22] Архив Санкт-Петербургской митрополии. Ф. 3. Оп. 3 а. Д. 90. Л. 2.
[23] ЦА ФСБ РФ. Д. Р-49 429. Л. 151−152.
[24] Воробьев В., прот., Косик О. В. Слово Местоблюстителя. С. 62.
[25] «Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину о положении в стране (1922−1934 гг.) М., 2008. Т. 8: 1930 г. Ч. 2. С. 1426.
[26] Акты Святейшего Тихона. С. 881.
[27] Там же. С. 883.
[28] Кифа — Патриарший Местоблюститель священномученик Петр, митрополит Крутицкий. С. 834−835.
[29] Там же. С. 835−836.
[30] Там же. С. 836.
[31] См.: Мазырин А., свящ. Большой террор и Московская Патриархия: репрессии против ближайших сотрудников митрополита Сергия (Страгородского) // XХIII Ежегодная Богословская конференция ПСТГУ. М., 2013. С. 28−35.
[32] Всесоюзная перепись населения 1937 года: Общие итоги. Сборник документов и материалов / Сост. В. Б. Жиромская, Ю. А. Поляков. М., 2007. С. 16, 118−119.
|
|
