 |
| Православие.Ru | Наталья Нарочницкая | 21.04.2001 |
РЕЛИГИОЗНО-ФИЛОСОФСКИЕ ОСНОВЫ МОНДИАЛИЗМА И ПАЦИФИЗМА
Примечательной особенностью происхождения идей навязывания единых мировоззренческих основ во втором тысячелетии является тот факт, что они предлагались в христианском мире либо тайными либо явными врагами христианской Церкви, исключительно неапостольскими христианами — протестантами или их предшественниками или «диссидентскими» кругами в католических странах, после Возрождения и Просвещения — представителями нарождающегося либерализма, многие из которых уже тогда были атеистами. Пацифизм как система взглядов также явился частью мировоззрения, которое было плодом либерализма в основном в протестантских странах, будучи порождением периода апостасии христианской культуры.
Почти всегда пацифизм так или иначе апеллирует к элементам христианского учения, оперирует его категориями и постулатами, однако вырывая их из контекста, из традиции и истории. Его пафос обращен к миру, воспитанному в ожидании, что волк будет жить вместе с ягненком, и барс будет лежать вместе с козленком… и лев, как вол будет есть солому, И младенец будет играть над норою аспида, и дитя протянет руку свою на гнездо змеи (Исаия. 11. 6−8). Хилиастическое ожидание побуждает буквально — материалистически прочитывать эти строки, опуская указание на мир иной, ибо лишь в нем «земля будет наполнена ведением Господа». Как организованное движение пацифизм является продуктом сугубо современной секулярной цивилизации, основанной среди прочего на ереси хилиазма.
Пацифизм не имеет позитивного определения мира, который трактуется от противного — как состояние без войны, что в философском смысле вообще не является определением. Война же имеет ясное определение, не нуждающееся в понятии мира. Философ Драгош Калаич справедливо подметил, что пацифизм никогда не был автономным явлением, но составной частью мировоззренческих систем левого толка, основанных на превознесении системы материалистического демонизма, идолов истории и «исторического прогресса», добавим, и тезиса о земной жизни как главной ценности. В этом смысле он предстает антитезой библейской роли войн, которые были одной из движущих сил истории, поскольку отражали земное воплощение борьбы сил Бога и силами зла. Вне зависимости от самых благородных побуждений его адвокатов пацифизм как основа мондиализма становится формой антиисторических устремлений, ориентированных на «конец истории», в чем нетрудно распознать секуляристски извращенное отражение христианской эсхатологии, которое поддерживают буддисты, для которых «жизнь — божественное ничто», а «добро и зло, истина и ложь относительны и лишь стороны иллюзии», за которые не стоит умирать.
Ложность апелляции к христианскому миролюбию была бы очевидна, если бы секулярное образование не привело к примитивизации и приземленности понимания христианства как «религии мира», которой якобы противоречит готовность противостоять силой злу и моральному и физическому давлению. Однако мир, который провозглашает и дарует своим Пришествием Христос — «не от мира сего», это отнюдь не мир между людьми или народами, но вертикальный мир между человеком и Богом: «Мир оставляю вам, мир Мой даю вам: не так как мир дает» (Иоан. 14, 27). Тем же, кто ожидает от Сына Божия безоблачного счастья и дара мира горизонтального, невозможного в силу греховной природы человека и его гордыни, Христос недвусмысленно поясняет: «не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч» (Мф. 10, 34). Меч принесен не для обретения мира от мiра сего, но ради обретения метафизического мира, для достижения которого человек, идя правым путем — с помощью Господа, не должен уклоняться от борьбы против зла, неправды и несвободы в себе и вокруг себя. Поэтому «миротворцы» из Нагорной проповеди — это не пацифисты, а приводящие мiр в соответствие с божественной истиной В противном случае, если бы мир означал горизонтальное измерение, оно обязывало бы христиан полностью капитулировать перед всяким натиском зла, лишь бы обрести земной материальный мир и комфорт.
Для христианина мир есть арена борьбы добра и зла, которая проявляется во всех областях человеческой жизни на личном, семейном, общественном, национальном и всемирном уровне. Различать добро и зло нас научил Господь своим Откровением, дав нам при этом свободную волю. Не отчуждение от этого противоборства, не бегство и уклонение от этой борьбы — доблесть и смысл жизни христианина. «Знаю твои дела, и что ты живешь там, где престол сатаны, и что содержишь имя Мое, и не отрекся от веры Моей» (Откр., 2.13), — говорится в наставлении для Пергамской Церкви, которая в Апокалипсисе символизирует период союза христианской церкви с государством, выход и христиан, и Церкви из замкнутых общин в центр мирских попечений и житейских интересов, где и орудует враг человеческий. Л. Тихомиров в своем фундаментальном труде «Религиозно-философские основы истории» из этого наставления выводит, что верность истине при объективном пребывании у престола сатаны усугубляет подвиг твердости в вере.
Святой Амвросий подметил, что существуют две основные формы несправедливости: чинить неправду самому и допускать, чтобы ее чинили другие, не принимая под защиту тех, кому она угрожает. Св. Амвросий заключает, что есть войны, не вести которые есть грех и долг Церкви — как хранителя справедливости определять какая война является праведной, и какая неправедной, что также есть указание на вопрос об отношении Церкви к политике, к общественным явлениям и проблемам — война является лишь крайней формой политических столкновений. Карл Шмитт, исследуя суть политики, отметил, что ни одному христианину в ходе тысячелетнего наступления мусульман на Европу не взбрело в голову ради любви к ближнему отдать ее туркам без боя или перестать оборонять и защищать свои церкви от поругания.
Пацифистское и мондиалистское извращение почти всех евангельских заповедей имеет успех в силу падения образования и обеднения языков. В них сегодня одним словом обозначают и личного врага, и врага общественного, врага истины, добра, чести. Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас (Мф. 5. 44 и Лк. 6, 27−28) вовсе не означает буквальный призыв возлюбить любых врагов, в число которых входит и сам сатана. В древнегреческой и латинской версии этот призыв означал «возлюбить» личных — inimicos, но не общественных или военных врагов — hostes. Римские христиане не трактовали призыв «diligite inimicos vestros» как возлюбите вообще врага, как «diligite hostes vestros», однако понимали, что враг в политическом, духовном смысле не предполагает личную ненависть, и солдат не имеет морального права использовать оружие для мщения за личные обиды, отсюда вытекает и осуждение неоправданной жестокости во войнах, ненужной для военной победы, и негуманности к пленным и некомбатантам — гражданскому населению, аморальность личной жестокости и злобы стражника к узнику. Еще блаженный Августин весьма убедительно разъяснил другую «пацифистскую» заповедь — подставлять противнику левую щеку после того, как он ударить тебя по правой (Мф. 5, 39). Это относится к душе, но не к телу, и речь идет о моральной дисциплине и удержании от греха гнева, когда на вызовы ненависти должно отвечать не ненавистью, но возвышением суверенного и непоколебимого духа".
Среди первых христиан тщетно искать тех, кто бы бунтовал против государства и его законов, заметим, государства языческого, глубоко враждебного им, гонящего их. Апостол Павел недвусмысленно учил служить «не за страх, а за совесть». Никто не призывал к дезертирству, «к поражению своего правительства в войне» как делали большевики или к голому пацифизму — равнодушному отношению к врагам своего госдуарства ради земной жизни. Первохристиане не были «антигосударственниками», подобно современным поборникам абстрактных «прав человека» (С.Ковалев), откровенно сочувствующим чеченским бандитам и даже ведущим пропаганду в пользу противника в ходе войны за территориальную целостность России. До какого же абсурдного извращения должно дойти либеральное сознанике, чтобы подобные поступки, за которые во время прошлых войн в любом государстве — Франции, Англии, Италии считали предателями, предавали суду и даже расстреливали, стали кумирами общечеловеков!
Доблестные воины — христиане святой Георгий Победоносец, Андрей Стратилат, Прокопий, Феодор Стратилат, не сомневаясь, служат своим мечом римскому государству и императору и столь же принципиально отказываются обнажить меч в свою собственную защиту. Однако искушения дословного толкования и интерпретации евангельских начал ради отказа от воинской службы и участия в боевых действиях все же одолевали Христианскую Церковь главным образом до принятия императором Константином знаменитого эдикта о веротерпимости. До этого история действительно свидетельствует об отказах некоторых христиан даже ценой мученичества от воинской обязанности. Показательно, что это было в основном связано с отвращением не к оружию, но к обязанности участвовать в языческих обрядах, бывших неотъемлемой частью службы, охране храмов и культе императора, который был и Augustus, и Imperator, и Pontifex maximus — бог, царь и первосвященник — «кумир», лояльность и присяга которому фактически означала грех идолопоклонничества.
Острую дискуссию по этому вопросу внутри Церкви отражают пламенные отрицания службы Тертуллианом, ненавидившим Римскую империю и сменившим вначале умеренное отношение к воинской службе на бескомпромиссно отрицательное. Ориген признавал гражданский долг перед государством, но предлагал язычникам служить в армии, а христианами альтернативную службу без оружия. Все это кончилось после Константинова эдикта. Уже в 314 году церковный собор в Арле кроме осуждения донатистской ереси, постановил отлучать всех верующих, которые отвергали воинскую повинность или дезертировали. Третий канон церковного собора в Арле зафиксировал отношение Церкви к войне, которое отныне стало определяться квалифицированными оценками ее праведности или неправедности.
Было бы ошибочным обвинять христианство, которое не отрицает насилие, но, безусловно, не предписывает его (как Ветхий завет и ислам) в том, что оно не сумело переодолеть войны, которые могут исчезнуть лишь в эсхатологичской перспективе, равно как и в том, что Церковь не осуждает, но освящает национальные чувства и любовь к Отечеству, что противоположно марксистскому: «у пролетариев нет отечества» и либеральному столь же космополитическому тезису «ubi bene ibi patria» — «где хорошо, там и отечество». Здесь мондиализм извращает еще один евангельский канон — «не будет ни эллина, ни иудея, ни обрезанного ни необрезанного, ни мужчины, ни женщины», поскольку отсекает эти слова от следующих: «везде и во всем один Христос», что лишь означает опять мир иной, в котором после принятия Христовой истины для Бога равны все христиане разной национальности и пола. Однако в мире земном далеко не везде и не во всем один Христос, и весьма велика разница между теми, кто Его признает, и не признает.
Заметим, что именно Православная Церковь внесла тем не менее наибольший вклад в обуздание военных страстей и выработку гуманного отношения к противнику. В сравнении трех христианских конфессий — православной, католической и протестантской, именно православное учение достигло больших высот в проповеди самообуздания и универсализма, что проявилось в очевидно отличном отношении к народам, входившим по мере расширения в православное государство. Католическая церковь всерьез вела дискуссии о том, являются ли южноамериканские туземцы людьми, к которым применими христианские заповеди и проповедь, а конкиста стала символом бесчеловечности и алчности завоевателя. Однако именно армии протестанских стран в новое и новейшее время отличаются наибольшей жесткостью и освобожденностью от всяких моральных ограничений по отношению к неприятелю, особенно к туземцам или представителям «второсортных неисторичных» народов. Английские колониальные повадки в Ост-Индии, равно как и кальвинистская мораль пуритан в Вест-Индии де факто следовали отнюдь не евангельским заповедям миролюбия, а примитивно трактуемым ветхозаветным образцам геноцида в отношении тех, кто не предназначен ко Спасению.
Протестантизму свойственно наиболее самонадеянное отношение к собственной непогрешимости и чувство снисходительного сожаления к другим, что отнюдь не случайно и не проявление свойств личного характера, но вытекает из протестантского учения о спасении. В протестанизме отходит на второй план преодоление собственных грехов, по сравнению с фиксированностью на подсчете своих добрых поступков (такой «реестр добродетелей» вел Б. Франклин, однако сравним это с притчей о мытаре и фарисее), и провозглашено достижение спасения уже по принятию протестансткого учения, а не как возможность заслужить его с Божьей помощью выполнением девяти заповедей блаженств — Нагорной проповеди («Блаженны нищие духом…), всесторонней аскезой и покаянием. Духовно-психологический строй протестантизма — приподнято удовлетворенный, исполненный не только уверенности в том, что им гарантировано спасение, но и ожидания, что уже в земной жизни Бог им воздаст за правильную веру. Деловой успех и богатство не вызывают смущения и, в частности, у кальвинистов — пуритан прямо расценивается как показатель их богоизбранности. Подобные элементы избирательно выхвачены из разных мест Ветхого завета, но если апостольские христиане интерпретируют Ветхий завет Евангелием, то протестантизм, особенно англосаксонский пуританизм — это максимальный отход от Нового завета к Ветхому, это осознанный выбор в пользу власти и хлеба.
Уверенность в своей непогрешимости и превосходстве во многом является религиозно-философской основой мессианства собственной роли и своих идей мироустройства, в которых с незапамятных времен была идея учреждения всемирной организации, навязывающей не только духовно, но и в практической жизни единые и вечные стандарты, которые должны обеспечить мир. Именно англо-саксонские религиозные и общественные организации, а также политические круги в ХХ веке стали лидером в разработке и агрессивном и настойчивом продвижении „мира как концепции международных отношений“ и идеи глобальных институтов, которые бы осуществляли бы контроль и обеспечение установленных ими правил, даже применяя насилие. Нетрудно распознать в этом механизм для осуществления древней идеи мирового господства, соблазн которой проявлял себя в различных религиях и сектах, открытых мировоззренческих и политических доктринах и в тайных обществах на протяжении веков и возродился с невиданной силой на пороге III тысячелетия.
Даже в либеральной парадигме любой мировой орган, прямо посягающий на суверенность государства-нации, на ее право иметь внутреннюю национально-религиозную жизнь со своими понятиями и защищать ее — прямо противоречит основополагающим постулатам „демократического правового государства“. Тот, кто дирижирует мировым правительством будет сам вырабатывать и назначать критерии, сам судить об их исполнении и сам карать нарушения. Это антипод пресловутому разделению властей, которое служит системой сдержек и противовесов в обществе, где верховная власть интерпретируется как власть от народа, а государство как общественный договор. Но в христианских критериях это полная апостасия.
ИДЕЯ ВСЕМИРНОЙ ОРГАНИЗАЦИИ ДЛЯ „ГЛОБАЛЬНОГО УПРАВЛЕНИЯ“ МИРОМ ПОСЛЕ ВТОРОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ
Страшная война в середине ХХ столетия поставила мир на грань выживания и на время вернула государства к национальной политике. Однако, и в этот период плелась паутина глобализации и создавались предпосылки для новой роли англосаксонских держав в новом послевоенном мире. Политические усилия англосаксонских стран и идеологические концепции либерального глобализма развивались по двум направлениям, отчасти напоминающим их поведение и стратегию в Первой мировой войне, что все же подтверждает наличие некой специфики в международном поведении англосаксов — сил „океана“ — отделенных от „континента“ — евразийского материка. Одним из них было всемерное поощрение СССР на борьбу с Гитлером причем до полной победы. Геополитической стратегией военных действий при этом была извечная схема: — истощение тевтонов и славян между собой, расчленение немецкого потенциала и создание между ними мелких государств, задача не пустить Россию-СССР в Средиземное море и на Балканы, через которые Британия гарантировала свою империю к востоку от Суэца.
Почти в самом начале войны была выдвинуты некие идеологические и правовые параметры для послевоенного мира, а также идея создания всемирной универсальной организации для „глобального управления“ будущим, корни которой уходят в ХХ веке в Программу из 14 пунктов Вудро Вильсона, разработанную в 1916—1918 годах его загадочным alter ego полковником Хаузом, имевшим широчайшие и интенсивнейшие контакты с масонскими кругами по обе стороны океана.
Идея глобального управления породила два типа универсалистских структур. Первый тип — это ООН, в которой дальновидность советской дипломатии уравновесила универсалистские постулаты классическими элементами международного права. Второй — это паневропейские структуры вроде Совета Европы. Его сегодняшняя роль доказывает, что в нее и были собраны до „лучших“ времен неудавшиеся универсалистские претензии мирового правительства и единого мира на основе „вечных“ стандартов, имевших корни в космополитических и мондиалитсских учениях прошлого, а из межвоенного периода идеи Пан-Европы австрийского графа Куденхове-Каллерги.
Из этого питательного бульона выросла целая культура мышления „граждан мира“, „Совета Европы“, который целенаправленно выращен в арбитра. Совет Европы — организация сугубо идеологическая, которая призвана давать ярлык на соответствие „прогрессивному стандарту“ глобализирующего либерализма, подобно тому, как III Интернационал делал это для коммунистической версии глобализации. СЕ был создан как стратегический резерв и долгое время практически оставался за пределами орбиты, в которой обращались все серьезные проблемы и аспекты мировой политики.
Пока в мире никто не смел оспаривать принципы классического международного права — невмешательство, суверенитет, право на собственную цивилизацию со своими ценностями и целями национального бытия и представлениями о грехе, преступлении и добродетели, Совет Европы не играл никакой роли в международной политике и даже не был в солидном списке разнообразных международных организаций, которые в первую очередь изучались на факультетах междуннродных отношений и международного права. Но как только наступил момент, когда идеологическая подготовка сознания позволила подвергнуть сомнению суверенитет государства-нации и начать реализовать идею мирового правительства и глобализацию через управление и „арбитраж“ наднациональных структур, наступил момент и для СВ.
Примечательно, что эмблемой Совета Европы как и всего так называемого „европейского процесса“ был избран венок из пенгаграмм. Мало кто знает, что именно этот символ выложен на потолке главного масонского храма в Лондоне. Истинные результаты западных планов, и задуманная роль этих мондиалистских и универсалистских органов стала очевидной лишь сегодня и осуществляются в самом конце ХХ века.
ВСЕМИРНАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ МИРА ИЛИ ДЛЯ „ГЛОБАЛЬНОГО УПРАВЛЕНИЯ“ МIРОМ?
В 1990-е годы рассекречены рабочие документы, проекты, переписка, обмен меморандумами по созданию в 1945 году „всемирной организации безопасности“, которые весьма ясно демонстрируют отличие мондиалистской англосаксонской концепции мироустройства и основанной на классическом международном праве и его центральном понятии суверенности государства-нации концепции СССР. Очевидно и полное отсутствие всякой эйфории в отношении будущей роли ООН у внешнеполитического ведомства СССР.
В целом советские крупные дипломаты нового призыва врядли задумывались о глубинном смысле и происхождении замыслов Ф. Рузвельта — убежденного и последовательного продолжателя вильсонианского направления. Материалы архивов скорее говорят об отсутствии у советской дипломатии осознания универсалистского философского смысла и, главное, нацеленного в далекое будущее, рузвельтовского плана переустройства послевоенного мира глобализации. Такому недопониманию весьма способствовала ограниченность марксистско-ленинского анализа, а в ряде случаев и просто бросающаяся в глаза вульгаризация политического процесса в духе институтов „красной профессуры“.
В качестве наиболее уязвимого места советского подхода к послевоенному урегулированию можно считать недостаточно адекватное прочтение американских намерений за пределами политических банальностей о сотрудничестве, взаимодействии и кооперации, навеянных „товариществом по оружию“ в период войны, хотя за рузвельтовским „the Grand Design“ стоял извечный англосаксонский геополитический план раздела мира и Евразии на сферы влияния и ведущей роли США, прикрытый лишь вильсонианской фразеологией и многосторонними инициативами международного органа.
Добавим, что вильсонианскую идеологию расшифровать с помощью марксистских классовых схем еще труднее, чем геополитику. В историческом материализме глобализация, эрозия суверенитета и рационализированное мировое правление — такой же конечный идеал и естественное развитие коммунистического универсалистского проекта, что замыкает критику в обвинениях всемирного монополистического капитала и его ставленников.
Так, по косвенным признакам М. Литвинов, судя по тону и ссылках в его записках (именно его комиссия занималась вопросом будущей „организации безопасности“) понимал суть замысла и его глубинные исторические истоки, и мондиалистская философия и видение мира ему явно импонировали. Он весьма аккуратно подмечал лишь чисто правовые и геополитические импликации, хотя мог бы более глубоко вскрыть связь либеральной программы Вильсона, Версальской системы, американского замысла Лиги Наций, будущей ООН и угрозы суверенитету как основе международных отношений.
В аналитической записке М. Литвинова, весьма загадочной фигуры и антигерманского и английского лобби в НКИД, неизвестно для чего приведены мало известные и, по-видимому, специально затребованные у историков данные о самых древних проектах идеи и перечислены не без симпатии имена первых пропагандистов. Вообще тексты за подписью Литвинова, хотя и фиксируют столкновение с интересами СССР, свидетельствуют об идеологическом родстве самой философии универсализма, ее корням и столпам в истории. Сейчас уже, наверное, не узнать, какая религиозно-философская парадигма исторического мышления побудила Литвинова упомянуть странный список родоначальников универсалистской идеи и организации.
Первая ссылка на Пьера Дюбуа — деятеля при дворе короля Филиппа Красивого, который вступил в окрытое стокновение с Орденом тамплиеров и в 1310 г. казнил его Великого магистра — Якова де Моле. Вполне возможно, что Дюбуа был сам тамплиером — шпионом при дворе, ибо Л.А.Тихомиров в разделе о тайных обществах, на основе глубокого изучения имеющихся источников и литературы, утверждает, что идеей тамплиеров было нечто вроде „соединенных штатов Европы“ под их финансовым и иным контролем. Следующие имена не менее характерны — Генрих Наваррский и крупнейшая фигура при его дворе герцог Сюлли — гугеноты, то есть кальвинисты, полагавшие целесообразным создание всеевропейского „совета государств“, который занимался бы „не только урегулированием споров, но и проводил бы в жизнь свои решения при помощи международных сил“. Примечательно, что Сюлли полагал Московию варварской страной, несмотря на шесть веков христианства, и считал, что ее нужно будет отбросить в Азию, если она не подчинится решению Совета.
Далее следуют более известные авторы „трактатов о вечном мире“ — квакер В. Пенн (1693), француз — просветитель и бывший аббат де Сен-Пьер — церковный диссидент, труд которого дошел до нас в изложении Мотескье, автор „contrat social“ — Ж-Ж.Руссо (1761), И. Бентам (1786). И. Кант (1795). В ХХ веке рупором этой идеи становятся в основном англосаксы, если не считать из серьезных фигур австрийского аристократа и члена всевозможных загадочных лож и обществ Куденхова-Каллерги, пытавшегося активно создать „Пан-Европу“. После Первой мировой войны — В. Вильсон с его Лигой Наций, затем Ф. Рузвельт, У. Черчилль, А. Иден, С. Уэллес, Берли.
Немалую роль в продвижении этой идеи играл американский Совет по внешним сношениям, сделавший вывод о необходимости замены Лиги Наций. В приводимых высказываниях англосаксонских политиков и влиятельных общественных фигур как с критикой Лиги Наций, так и о будущей организации, очевидна концепция — управлять мировыми отношениями. По суждению Самнера Уэллеса, „Лига Наций лишь была средством для поддержания статус-кво, ей никогда не дано было действовать в качестве эластичного и беспристрастного орудия“. Лорд Дэвис в книге „Федерированная Европа“ сожалел о равенстве голосов, когда голос Гаити равен голосу Великобритании…», американец Спикмэн называет «единогласие — абсурдным выражением суверенитета, которое парализует», против чего выступает и будущий протагонист интеграции и Пан-Европы бельгиец П.А.Спаак.
В НКИД действительно куда более системно на основе классического подхода разбирались геополитические конфигурации, возможности благоприятного для СССР изменения одних границ и международного признания других, репарации с Германии и возможности американского займа для нужд восстановления СССР. В то же время Ф. Рузвельт, будучи меньшим идеалистом чем его кумир Вильсон, хотя и признавал серезность военных побед, стоящих перед союзниками, большинство замечаний делал относительно отдаленного будущего, задач послевоенного времени, включая положение колоний и зависимых территорий.
Однако не стоит слишком категорично судить о недопонимании рузвельтовского замысла глобализации с помощью универсальной организации. Если идейная суть вильсонианства ускользала от внимания принимающих решения, то практические международно-правовые следствия американского плана в СССР поняли прекрасно. С самого начала шла острейшая борьба двух проектов устава по разным разделам и пунктам, которая фактически отражала совершенно разные концепции будущей организации. СССР вообще с большой осторожностью, если не сказать, с недоверием рассматривал эту инициативу, однако в кончном итоге был готов пойти на создание организации, которая не посягала бы на суверенность государства, и решения которой имели бы скорее морально-политическое значение, и реализовались классическими методами дипломатии, должны были приниматься заинтересованными странами абсолютно добровольно, и не могли бы быть навязаны военной силой.
В самом первом аналитическом обзоре политического и юридического опыта Лиги Наций (причем как «законотворческого» так и правоприменительного) датированном 16 декабря 1943 года, советская сторона уже предполагала, что англосаксонские проекты послевоенного мира будут содержать замаскированное вмешательство во внутренние дела в государствах, особенно многонациональных. В проектах, что представлялись союзникам, СССР делал акцент на суверенности государства-нации, указывая, что «международная организация будет тщательно воздерживаться от какого бы то ни было вмешательства во внутренние дела отдельных государств и, в частности, во взаимоотношения между тем или иным национальным меньшинством и государством, в котором это меньшинство проживает».
В обзоре НКИД указывалось на опыт Лиги Наций, подтвердившей, что конфликты в этой области обычно искусственно раздуваются государствами, которым выгодно было покровительствовать национальным меньшинствам в других государствах и этим их ослаблять. «За время своего существования Лига Наций не разрешила ни одного спора между национальным меньшинством и государством его проживания… Поэтому международная организация объявит, что взаимоотношения внутри государства между его различными национальными группами являются внутренним делом каждого государства и не подлежат ее компетенции», а «конфликтом, подлежащим обсуждению Международной Организацией, является такой спор между государствами, продолжение которого представляет угрозу для всех».
В аналитических выводах советского внешнеполитического ведомства предлагалось «признать, что взаимоотношения внутри государства между его различными группами не могут быть предметом заботы другого государства». Осознанная установка на незыблемость суверенитета побуждала советскую дипломатию к максимальной осторожности. Поскольку было «совершенно очевидно, что исключить из функций Международной Организации улаживание международных конфликтов не представляется возможным», «необходимо будет детально разработать наиболее удовлетворительные для нас процедуры, например, уточнить категории вопросов, подлежащих такого рода разбирательству, предусмотреть максимально высокое квалифицированное большинство для вынесения решений и всячески ослаблять обязательность этих решений».
УСТАВ ОРГАНИЗАЦИИ ГЛОБАЛЬНОГО УПРАВЛЕНИЯ
США и Великобритания исходили совсем из другой концепции, пытаясь создать наднациональную универсальную организацию, которая бы не просто сдерживала своим авторитетом и моральными санкциями грубых нарушителей права, но управляла бы политикой суверенных государств, при чем не только внешней, но и внутренней, самостоятельно определяя какие события во внутренней жизни того или иного государства представляют «угрозу международному миру». Примечательно, что предлагаемые англосаксонские проекты совершенно определенно интерпретировали «универсальность» будущего органа. В момент, когда еще совершенно неясно было, сколько стран войдут в эту организацию, «универсальность» англосаксами понималась как обязательность ее решений для всех и вся, даже для тех, кто не пожелал бы войти в организацию.
Англосаксонские официальные проекты разрабатывались в обстановке вакханалии глобалистских настроений среди многочисленных общественных и прежде всего протестантско-религиозных организаций и «филантропических» обществ в Англии и США. Они буквально обрушили на союзников, включая и советское внешнеполитическое ведомство, многочисленные и, зачастую, бредовые проекты мироустройства, зерном которых было «утверждение», гарантированное угрозой применения коллективной силы, единых стандартов жизни, которые якобы обеспечили бы вечный мир. Многие из них были подшиты в папки Комиссии Литвинова, и представляют собой интересный документ эпохи.
Проекты «Города мира» от имени Международной дипломатической академии в Париже, «реферат «О вечном мире» вообще предлагали построить мир по рецептам коммунистов-утопистов с регламентацией жизни народов по чисто рационалистическим критериям. Страны с большим доходом и успехами в области экономического развития имели бы больше прав, чем страны неуспешные. В этом проекте даже предполагалась процедура для периодического пересмотра границ и территорий государств в зависимости от изменения численности населения, которая определяла бы и количество голосов в предлагаемой организации. На фоне сегодняшних претензий США и их готовности применять силу в регионах поставок сырья, такие идеи представляются уже не столь утопичными. Можно легко представить себе ситуацию, что в случае гипотетического ограничения суверенными странами доступа к своему сырью, США объявят мировые ресурсы собственностью «мирового сообщества» — того фантома, от имени которого они примут решение силой взять эти ресурсы.
Проекты британских общественных организаций были менее курьезными и экзотическими и совсем не наивными, поскольку содержали соблазнительную системную философию «нового общества». В достаточно детально разработанном проекте «Условия конструктивного мира», представленном от имени более чем сорока британских национальных организаций вице-президентом «Национального Совета мира неким С. Бэйли, целью всемирной организации был определен «не отпор агрессии, а создание человеческого общества, в котором факторы, порождающие агрессию будут устранены путем удовлетворения народов». Разумеется для успеха предлагаемого нового типа отношений, «все должны отказаться от права действовать исключительно в собственных интересах в вопросах, затрагивающих благополучие человечества в целом». При этом необходимо будет обеспечить служение политической машины личности, чтобы «предотвратить сознание, которое угрожает духу и основам демократии».
«Национальный Совет мира» считал необходимым «подчинение общественной и национальной жизни международному управлению и принципам вечных стандартов». Страны должны были бы безоговорочно признать авторитет всемирной организации и передавать на ее рассмотрение все споры, речь также шла об «унифицированной Европе» и о «воспитании мирового гражданства» и практического интернационализма. Параллелизм мировоззрения крайне либеральных концепций с коммунистическими весьма нагляден, как и само дерзание — принудительно «творить» нового человека и навязывать новое человеческое общество под единым управлением. В разработках комиссии НКИД, свободных от пропагандистской шелухи, в ответ на приведенные суждения, просто указано: «утопично думать, что представители отдельных суверенных стран могут в Международной Организации забыть свои национальные интересы, совершенно отказаться от национального эгоизма и действовать исключительно в духе интересов человечества».
США пытались также заложить механизм принудительного ограничения национальных вооружений стран под контролем будущей организации. В меморандуме Государственного департамента от 21 мая 1944 г содержался тезис о том, что «международное сотрудничество должно включать эвентуальное урегулирование вопроса о национальных вооружениях таким путем, чтобы не было возможности с успехом бросать вызов закону, и чтобы в то же время бремя вооружений было сокращено до минимума». Это вызвало категорическое неприятие СССР. В анализе НКИД выражалась крайняя осторожность в отношении как вопроса о вооружениях, так и предполагаемого Международного суда, который не должен был стать вершителем судеб суверенных государств. В ссылке на опыт Лиги Наций говорилось, что «обязательная юрисдикция Палаты международного суда ЛН существовала исключительно по отношению к государствам, которые приняли так называемую «факультативную клаузулу» (ст. 36 статута Лиги Наций), то есть добровольно приняли над собой его юрисдикцию.
На основании самого начального анализа идеи всемирной организации и первых американских предложений НКИД сделал вывод о «желательности» международной организации с задачами поддержания всеобщего мира и безопасности и принятия с этой целью коллективных мер для предотвращения агрессии и отпора осуществлению агрессии.» Но в связи с «опасностью решений по мирному разрешению споров, и «учитывая враждебность к СССР» записка предлагала вопросы юридического характера вывести из системы будущей организации и отвергнуть предложение о вооруженных силах, настаивать на исключении из функций МО экономических и социальных проблем, (чтобы не соучаствовать в продвижении американского капитала по всему миру). Главный акцент был сделан на принципе единогласия в Совете и квалифицированном большинстве в 2/3 голосов в Собрании (будущей Генеральной Ассамблее).
Когда 18 июня 1944 года на имя Молотова были получены американские предварительные предложения, то концептуальное различие проектов было разительным. В разделе, где советская сторона говорила «о мерах против агрессии», то есть исходила из того, что организация будет реагировать на уже случившиеся нарушения мира, США предлагали наделить будущий орган правом самолично «определять наличие угрозы миру или нарушений мира… разрешать споры, переданные ей сторонами, или же таковые, которые она по своей инициативе считает подлежащими ее юрисдикции».
Государства же в американском проекте лишались даже средств сопротивления непрошеному участию нового мирового правительства: «Организация должна быть уполномочена осуществлять принципы, согласно которому ни одной нации не будет разрешено содержать или применять вооруженную силу… каким-то образом, несовместимым с целями, предусмотренными в основном документе международной организации, или оказывать помощь какому-либо государству вопреки превентивной или принудительной акции, предпринятой международной организацией». (США сегодня именно в этом ключе считают себя вправе позволять или не позволять, скажем, Ираку, иметь ядерное оружие).
В американской проекте также предполагалась максимальная универсализация МО, создание разветвленной сети региональных учреждений, структур, занимающихся экономическими проблемами. Региональные органы должны «поощрять передачу вопросов юридического характера Международному Суду, статут которого должен стать частью основного документа МО — положение, против которого изначально выступали советские эксперты. Что касается прав Исполнительного совета — будущего Совета Безопасности, то он в концепции США обретал черты наднационального правительства, ибо наделялся правом «принятия на себя по собственной инициативе или в случае передачи ему юрисдикции над спором».
В отношении суверенных государств выдвигалось уставное требование: «все государства, независимо от того, являются они членом международной организации или нет (!!!), должны а) улаживать споры только лишь мирными способами и б) воздерживаться в своих международных отношениях от угрозы силой или от применения силы каким-либо образом, несовместимым с целями…» Перечислив дозволенные возможности урегулирования споров как арбитраж, посредничество, переговоры, передача спора на рассмотрение международного суда «по своему выбору», американский проект далее постулирует, что в случае неудачи, стороны «обязаны передать этот спор на рассмотрение Исполнительного Совета».
Полномочия Совета простирались еще дальше: «Когда Исполнительный Совет по своей собственной инициативе определит, что между государствами-членами существует спор, который создает угрозу безопасности и миру, который не находится в стадии соответствующего разрешения, он должен быть облечен правом юрисдикции для осуществления урегулирования спора». Представим себе процесс демаркации границы между Россией и каким-либо государством, а мировое правительство по собственной инициативе определит, что некий вариант есть угроза миру и назначит свое решение!
Венцом этой концепции универсального мирового порядка и господства над миром является серия положений о распространении юрисдикции МО на государства-нечлены: «В случае спора государства-члена и государства-не-члена, или государств-не-членов Совет должен быть уполномочен взять на себя юрисдикцию либо по своей собственной инициативе, либо по просьбе какой-либо стороны».
В своем проекте США наделили Исполнительный совет правом «устанавливать существование любой угрозы миру или любое нарушение мира и решать», что может быть поводом для его вмешательства. Таковыми поводами признавались: «применение военных сил одним государством в пределах юрисдикции другого государства, не разрешенное международной организацией» (стало быть именно МО может разрешать или не разрешать такое применение военной силы, то есть агрессию); «невыполнение предложения И.С. принять процедуру мирного разрешения какого-либо спора»; «непринятие условий разрешения спора, установленных МО или по ее уполномочию»; «невыполнение предложения ИС сохранить существующее положение». Остальные государства вне зависимости от того, являются ли они членами МО или нет, «должны воздерживаться от оказания помощи любому государству, если бы это нарушило предупредительные или принудительные действия». Но Совет при этом «уполномочен предложить государствам-членам предоставить право прохода войск и средств, включая базы, необходимые» для принудительных мер. Таким образом суверенные государства даже лишены права на нейтралитет в конфликте.
Советские предложения принципиально отличались и были далеки от идеи создания мирового правительства. В качестве целей МО, советский меморандум определил «поддержание всеобщего мира и безопасности и принятие с этой целью коллективных мер для предотвращения агрессии и организации подавления осуществления агрессии… разрешение и устранение мирными способами международных конфликтов, могущих привести к нарушению мира». Примечательно, что в советском проекте в разделе «меры против агрессора», именно очевидный агрессор является объектом всех мер. Что касается вооруженных сил, то перспектива их использования «по уполномочию» Совета в американском проекте, еще более охладила отношение к этой форме, и в советском проекте допускались лишь «вооруженные силы для поддержания безопасности и мира, предоставляемые в распоряжение Организации государствами-членами на основе особого соглашения».
НИКАКИХ ИЛЛЮЗИЙ
Комиссия НКИД сделала весьма скептические выводы о перспективах будущей Организации. Они дают совсем иное представление об обстановке вокруг этой организации, чем-то, что тиражируется. «Если малые нации, как и после Первой мировой войны могут видеть в создании организации гарантию своей безопасности», то правительства Англии и Америки, по суждению НКИД идут на это «по необходимости, главным образом по соображениям внутренней политики для удовлетворения своего общественного мнения, которое готово приписывать организации значение чуть ли не панацеи от войн».
Особенно впечатляет главный вывод советской дипломатии о будущих отношениях с другими великими державами через призму создаваемой организации: «Можно представить мало случаев и положений, когда организация могла бы быть использована нами в наших интересах, между тем как у Америки, а еще больше у Англии имеется много шансов поставить организацию в определенных случаях на службу своим интересам». «Проект директив по переговорам о создании международной организации безопасности» НКИД прямо указывал: «В создании Организации безопасности мы в значительной меньшей степени заинтересованы, чем США, Англия и другие государства. Нам необходимо, во всяком случае, заботиться о том, чтобы организация не могла быть использована против наших интересов, и это соображение является мерой наших уступок при предстоящих переговорах».
В директивах подчеркивалось то преимущество перед США и Англией, что «возможный срыв переговоров был бы более неприятен для них по своим последствиям», однако широкая популярность лозунга Организации в странах антигитлеровской коалиции, надежды и упования заставляют СССР избегать впечатления, будто он выдвигает помехи. Для этого были перечислены вопросы принципиального характера, по которым следовало стоять непоколебимо — единогласие великих держав в вопросах компетенции Совета — то есть в вопросах безопасности и формулирование ситуаций и форм для вмешательства организации в споры и конфликты. По другим же вопросам допускались уступки, в том числе и по процедуре голосования в других органах.
«Мы придаем значение деятельности будущей организации в области непосредственного предупреждения и подавления агрессии». Но «необходимо при этом учитывать, что нам приходится ожидать мало пользы для себя от разрешения организацией или созданными ею органами споров, затрагивающих наши интересы, и, что, наоборот, могут быть создаваемы для нас весьма неудобные положения». Поэтому, рекомендовалось сделать «процедуру сложной», «усилить полномочия Совета» при единогласии постоянных членов, в противовес другим органам, где большинство будет идти в фарватере США. Главной задачей делегации определено «не допустить такого положения, при котором организация или отдельные ее органы могли бы принимать обязательные для нас решения без нашего согласия». Мы должны добиться того, что «никакие решения Организации не получали обязательной силы без одобрения или утверждения их руководящим органом, в котором вопросы решаются единогласием».
Главная битва развернулась на конференции в Думбартон-Оксе, о которой в литературе фигурируют легенды, совершенно не соответствующие действительному положению. Историография и сегодняшние ссылки официальных лиц как России, так и США в связи с периодическими юбилейными датами ООН, характеризуют Думбартон-Окс как триумф идей мира и обоюдных надежд на сотрудничество. На деле острота разногласий была так велика, столкновение мондиалистской и традиционалистской концепций мира столь принципиальным, что стороны едва находили в себе силы ради общественности выходить к прессе.
США настаивали на том, чтобы решения Совета по урегулированию конфликтов принимались без участия «виновных» — то есть заинтересованных стран. СССР полагал, что для этого случая следовало бы выработать особую процедуру, причем постоянные государства-члены должны сохранять право голоса в любых обстоятельствах. На это американский представитель Пазвольский заявил, что «принятие советского предложения равносильно решению, что Соединенные Штаты готовы вступить в войну со всем остальным миром». По мнению американской делегации «невыгоды от неучастия великих держав в голосовании при решении вопросов, в которых они заинтересованы, перевешиваются выгодами, вытекающими из усиления международной организации» — выгодами для США! Стеттиниус и лорд Кадоган даже заявили, что «если конференция не придет к этому соглашению, то сам план Международной Организации может оказаться в опасности».
Тем не менее СССР выстоял, и доктрина мирового правительства и глобального управления были отложены до 90-х годов. Если бы твердость советской делегации была меньше, то гуманитарные интервенции вроде косовской были бы узаконены в самом Уставе ООН как «действия по сохранению мира», а соседние государства обязаны были бы по уставу предоставить свои территории для прохода вооруженных сил «мирового правительства».
ДЖОН ФОСТЕР ДАЛЛЕС — ПРЕДСТАВИТЕЛЬ «ОБЩЕСТВЕННОГО МНЕНИЯ»
Обзор дискуссии внутри влиятельных общественных и религиозных организаций США, сделанный для внутреннего пользования в НКИД, показывает отчетливо совершенно мондиалистский менталитет самих этих организаций, а также тот интересный для понимания пружин политической жизни США факт, что лидерами этих внешне далеких от политики форумов, «случайно» оказывались весьма искушенные специалисты в мировых делах и юридических тонкостях. Так «Совет по вопросам послевоенного мира» подверг итоги конференции критике за «диктат трех держав победителей» — единогласие постоянных членов. Примечательно, что все американские упреки в адрес этого принципа сочетались с тревогой по поводу пунктов о вооруженном вмешательстве, но не с заботой об объекте такого вмешательства, а лишь с точки зрения примата американской конституции и исключительного права конгресса США принимать решение об объявлении войны.
Крупные протестантские организации, весьма активные в общественной жизни США, также оказались на удивление сведущими в международно-правовых нюансах и чутко распознали суть итоговой концепции устава, согласованного в Думбартон-Оксе. Федеральный совет Церквей Христа, основанный еще в 1908 году, выразил резкое недовольство принципом единогласия. Эта «неполитическая» организация, имеющая огромное количество отделений и членов, создала даже специальную «комиссию о справедливом и длительном мире». Но ее возглавил отнюдь не священник или староста прихода.
Во главе комиссии «оказался» ни кто иной как будущий Государственный секретарь США пика «холодной войны» Джон Фостер Даллес! Этот «религиозный и «неполитический» деятель занимал важные посты во внешнеполитических механизмах США и уже в 1907 году был секретарем американской делегации на 2-ой Гаагской конференции мира, а также юридическим советником делегации США на Парижской мирной конференции, готовившей Версальский мир. Такое вот случайное переплетение кадров влиятельных «неполитических», «внепартийных» организаций, отражающих «общественное мнение», и государственного аппарата в широком смысле! Общественное мнение США, «влияние которого», по словам М. Литвинова, «трудно переоценить», оказывается управляемым и организуемым, как и в «тоталитарных» обществах.
Комментируя итоги Думбартон-Окса, Совет Церквей Христа указал «на большое сходство новой международной организации с военным союзом нескольких великих держав, которые при помощи силы разделили мир на региональные сферы влияния», а Даллес, выступая на конференции в ноябре 1944 года в Питтсбурге, заявил, что «эффективность международной организации безопасности подвергается серьезному риску… нежеланием признать огромной важности принятого бы всем миром определения прав и ошибочного руководства». Это и стала делать НАТО в отношении суверенных государств, которых Кондолиза Райс не стесняется прямо называть «странами-изгоями» — Югославии, Ирака и других. Объединенный Христианский Совет за демократию также немедленно отреагировал на принцип единогласия, заявив, что «принятие позиции Советского Союза будет означать, что великие державы поставили себя выше закона».
Другая крупнейшая организация — Конфедерация протестантских церквей в Кливленде 19 января 1945 года призвала включить Атлантическую хартию в качестве предисловия к проекту Думбартон-Окса и отказаться от односторонних действий в вопросах о границах! Напомним, что Атлантическая хартия — Декларация Рузвельта и Черчиля постулировала «восстановлению суверенных прав и самоуправления тех народов, которые были лишены этого насильственным путем». Фактически это эвфемизм для объявления карты мира и многонациональных государств «чистой доской» и своего права вершить их судьбой, объявляя правительства этих государств «угнетающими права народов». Именно в этом духе Конгресс США принял в 1959 году закон «О порабощенных нациях» (P.L.86−90), провозгласивший цель освободить «жертвы империалистической политики коммунистической России», и назвал таковыми все народы исторической России кроме русского.
Если ООН и не показала себя как организация, способная эффективно предотвращать агрессии, по крайней мере, благодаря СССР, она не стала органом, санкционирующим агрессию и грубое вмешательство во внутренние дела под флером псевдогуманистических идеологем. Отвергнутая благодаря упорству и бдительности СССР при создании ООН, концепция глобального тоталитаризма и эрозии суверенитета была полностью использована при создании Совета Европы. Эта идеологическая организация, мимо которой вращались все серьезные проблемы мировой политики в период многополярного мира, сейчас становится инструментом глобального управления, органом «указующим», неким «либеральным» но отнюдь не демократическим Интернационалом. Претендуя на воплощение идеалов прогресса, Совет Европы попирает сам принцип равенства и плюрализма, бывший краеугольным камнем Просвещения. Заметим, что ни в одном из уставных и программных документов и деклараций о правах Совета Европы, вообще ни разу не упоминается термин суверенитет!
Так и хочется напомнить троцкистам-лордам из IV Интернационала, что И. Кант, полагая, что «гражданское устройство каждого государства должно быть республиканским», в «Трактате о вечном мире» утверждал, что «ни одно государство не должно насильственно вмешиваться в вопрос правления и государственного устройства других государств». Сегодня США узаконили оскорбительный недемократичный тон и употребление пренебрежительных оценок и ярлыков при постулировании целей, что иллюстрировали как официальные слова Клинтона, так и формулировки нынешнего советника по национальной безопасности при президенте Дж. Буше-младшем Кондолизы Райс, рассуждающей о том, «как быть со странами-изгоями»: «По мере того как история уверенной поступью движется к торжеству рынка и демократии, некоторые страны остаются на обочине этой столбовой дороги». Сам тип мышления весьма напоминает парадигму советской пропаганды времен Н. Хрущева об агонии империализма и «главном содержании нашей эпохи». Не указывая, чем Северная Корея, Иран и Ирак угрожают Соединенным Штатам, К. Райс без обиняков постулирует право и необходимость для Соединенных Штатов «мобилизовать все мыслимые ресурсы, включая содействие со стороны иракской внутренней оппозиции, чтобы устранить диктатора».
На фоне «гуманитарной интервенции» в Югославию, бомбардировок Ирака, оскорбительных кличек в отношении «стран-изгоев» и требований выдать бывшего законного президента Югославии (которая вовсе не утратила своего суверенитета), чтобы судить его за действия, которые по законам его государства не трактуются как преступления, актуальным является и другое положение И. Канта: «карательная война между государствами немыслима, поскольку между ними нет отношения высшего к подчиненному», равно как «ни одна сторона не может быть объявлена неправой, так как это предполагает уже судебное решение». Видно, что только внешняя сторона нынешних глобалистов выражает прежние штампы эпохи модерна — «прогресс, суверенитет народа, права человека, эгалитаризм». Внутренняя цель, звучащая на тайном языке элиты, провозглашает идею владычества избранных над миром профанов.
