 |
| Православие.Ru | Станислав Минаков | 11.04.2014 |
Василий Васильевич Верещагин, гений русской живописи, один из наиболее известных отечественных художников-баталистов, среди почитателей дарования коего были Мусоргский, Тургенев, Гончаров, Гаршин, Стасов, Лист, Сара Бернар и многие другие, ушел из жизни 110 лет назад — 13 апреля (31 марта по старому стилю) 1904 года.
Художник погиб во время Русско-Японской войны при подрыве на мине эскадренного броненосца «Петропавловск» на внешнем рейде Порт-Артура, находясь на котором Верещагин занимался набросками для картин. «Петропавловск», который японцы выманили на минное поле, быстро затонул, разломившись надвое, поскольку во время взрыва сдетонировал боезапас. Историки рассказывают, что шлюпки, спущенные с русских кораблей, сразу бросились подбирать плававших в воде людей. Удалось спасти 80 человек, включая командира корабля капитана 1-го ранга Н. М. Яковлева, а также начальника военно-морского отдела штаба командующего флотом на Тихом океане контр-адмирала великого князя Кирилла Владимировича (двоюродного брата императора Николая II; великий князь скончался в 1938 году от болезни ног — следствия ранений, полученных в 1904-м). Но поиски командующего флотом вице-адмирала С. О. Макарова результатов не принесли; он погиб вместе с 10 штабными офицерами, включая начальника штаба контр-адмирала М. П. Моласа, 17 или 18 корабельными офицерами, 620 или 652 матросами (данные о числе погибших в разных источниках отличаются). В этом трагическом, но и героически-мученическом ряду наравне с русскими воинами и пребывает живописец Василий Верещагин, всей своей творческой судьбой связанный с русской армией и флотом, которые, по меткому слову императора Александра III, являются единственными союзниками России.
Склоним голову перед достойной и в каком-то смысле предсказуемой смертью этого замечательного художника и гражданина, участника немалого количества военных кампаний, нередко оказывавшегося в горячих точках с Русской Императорской армией. Русско-японская война застала Верещагина за работой над начатыми картинами; он все оставил и, по выражению И. Репина, «полетел» на Дальний Восток, чтобы снова участвовать в боях и отразить их в своих произведениях.
«Верещагин кистью старался показать людям, что война — самая ужасная, самая нелепая вещь на свете… Он не искал военных наград, он хотел показать людям трагедию и глупость войны, и сам пал ее жертвой. Он пожертвовал своей жизнью ради своего призвания художника. Не проявил ли он в этом, как гуманист, поистине высокое человеческое достоинство? Мы завидуем России, где живет Толстой, а узнав о смерти Верещагина, мы не можем не почувствовать к этой стране уважения и почтения», — так высказался тогда японский писатель Никадзато Кайдзан.
Василий Васильевич открылся не просто «смысловиком», пишущим трагизм войны и мужество русского солдата, но и отменным живописцем, предвосхитившим русский импрессионизм, к коему относился критично, полагая себя консервативным носителем русской реалистической школы. В полотнах, связанных с русской стариной, Православием, Верещагин не уступает Васнецову. И глубоко прав был В. В. Стасов, написавший: «Обращать все внимание только на одни военные картины Верещагина — огромная ошибка, огромное заблуждение и односторонность. Самые разнообразные стороны народной жизни были одинаково доступны и драгоценны Верещагину для его изображений».
Не следует путать В. В. Верещагина с художником Василием Петровичем Верещагиным, немало потрудившимся на ниве исторической и религиозной живописи, но, как его брат Петр Петрович Верещагин, тоже художник (оба происходили из рода иконописцев, да еще и брат у них был художником, Митрофан), не достигших высот и славы баталиста Верещагина, о котором в траурной речи знаменитый художник Репин сказал: «Верещагин — личность колоссальная, это действительно богатырь… Верещагин сверххудожник, как и сверхчеловек».
Под впечатлением военных сцен на Балканах и в Центральной Азии Верещагин создал в своих произведениях образ солдата — героя и мученика. Его воображение было взволновано не столько эпизодами «великих» сражений, сколько кровопролитием, нищетой и страданием, приносимыми войной. Удивительно, но даже в массовых сценах сражений поэтика Верещагина открывает миру личные, конкретные судьбы русских солдат. Для Верещагина это не безликая масса, не «пушечное мясо», а православные касатики, «солдатушки-ребятушки», отдающие жизнь за веру, царя и Отечество, добровольно приносящие свои жизни в жертву «за други своя».
«Одни, — писал Верещагин, — распространяют идеи мира своим увлекательным могучим словом, другие выставляют в защиту ее разные аргументы, религиозные, экономические и другие, а я проповедую то же посредством красок».
Если сейчас спросить случайного прохожего, с чем ассоциируется фамилия Верещагин, то наиболее вероятен, пожалуй, такой ответ: с героем фильма «Белое солнце пустыни» (в прекрасном исполнении артиста Павла Луспекаева), запомнившимся зрителю поеданием черной икры ложками, колоритной внешностью, а также фразами-афоризмами: «Мне за державу обидно!», «Посмотрим, какой он, твой Сухов», «Таможня дает добро» и «Вот что, ребята, пулемета я вам не дам!» Однако для людей, более сведущих и образованных, фамилия Верещагина связывается с батальными полотнами и, прежде всего, с грандиозно-символичной картиной «Апофеоз войны», выставленной, как и некоторые другие шедевры художника, в Третьяковской галерее.
В аннотации к картине говорится: в батальных полотнах Верещагина публицистически-остро, с жестким реализмом — и в то же время эпически-масштабно — раскрывается изнанка войны. Знаменитым символом балканской серии стала картина «Апофеоз войны» (1870—1871), изображающая груду черепов в пустыне; на раме надпись: «Посвящается всем великим завоевателям: прошедшим, настоящим и будущим». Искусствоведы утверждают, что знаменитый Тамерлан — «автор» такого четкого и ясного символа изнанки войны. Ведь именно он приказывал обезглавливать всех поверженных и оставлять на месте брани такие победные «курганы». Верещагин мастерски ухватил суть этого символа и в своей неподражаемой манере донес идею до публики.
Мавзолей Тадж-Махал в Акре.1876
Однако далеко не все были способны воспринять трагическую, ничем не приукрашенную реальность верещагинских полотен. Вот что писал эстет А. Н. Бенуа, художник, предпочитавший уходить от страшной действительности в грезы и «высокое». Полотна Верещагина представлялись ему антиэстетичными: «Еще памятно, как 20 лет тому назад ломились на выставку Верещагина и какое чудовищное и огорашивающее впечатление производили его пестрые и кровавые картины. Выставки эти, устроенные в комнатах без дневного света, увешанных странными чужеземными предметами и уставленных тропическими растениями, производили ужасный, непреодолимый эффект. Нам ясно помнится, как толпилась перед ярко освещенными электричеством громадными картинами непроницаемая, все растущая масса народа. Эти яркие или мрачные гигантские полотна, на которых шагали феерично разодетые индусы, богато разукрашенные слоны с магараджами на спинах, на которых тянулись по горам в глубоком снегу несчастные войска, или поп в черной ризе отпевал под тусклым небом целое поле обезглавленных голых покойников, — эти полотна действовали, как тяжелые кошмары горячки». Понятны чувства Бенуа, человека, изощренного в искусствах и словно не желающего впускать в себя всю правду, весь ужас, кровь, грязь войны, но и, вместе с тем, величие подвига конкретной души. Его, как и прочих «воздушных» эстетов, любивших рисовать «аполлонов и арлекинов», такая правда искусства, такие «тяжелые кошмары горячки» не могли не шокировать. Интересно, чтобы они сказали, не просто поглядев верещагинские жуткие картины с отрубленными головами — «После удачи» или «Торжествуют», но побывав на азиатских войнах.
Врата Тамерлана
Помню, что выставка Верещагина, которого автор этих строк по глупости молодых лет считал «простым» баталистом, году в 1989-м, в Москве, на Крымском валу, буквально взорвала русскую общественность. Тогда Третьяковка, пожалуй, впервые в истории, собрала все работы мастера из фондов отечественных музеев. Вот где открылось буйство красок, цвета! Колориты восточных тюрбанов и халатов, этот «Тадж-Махал», гигантские «Врата Тамерлана» («Двери Тимура»), у которых простой смертный должен был чувствовать себя ничтожеством перед величием тирана — вызывали буквально стон у позднесоветской публики! «Врата Тамерлана» — картина великой красоты и силы; на ней изображен вход во дворец среднеазиатского владыки. Внимание воинов и зрителей приковано к вратам, украшенным сложным орнаментом: из ворот в любой момент может выйти сам правитель. Что принесет очередное его появление пред народом? Чего сегодня захочет он сам, что нашептали ему советники и указчики, чего хочет его любимая жена или его левая нога? Какие прихоти пригрезятся ему? Будет ли он принимать мессианскую позу, выйдет ли просто одетым, или в дорогой вышитой рубахе? Будет ли он молчалив или, как всегда, зануден и косноязычен? Каждое цветовое пятнышко словно отражает часть имперского тамерлановского космоса, частицу построенного им и подчиненного ему мира, со своими красотой и ужасом.
Впрочем, говоря о картине «Врата Тамерлана», нельзя не упомянуть и о четко «рифмующейся» с ней картине 1873-го года «У дверей мечети» («Дервиши»), сюжетно и колористически выстроенной ровно так же. Однако при той же композиции, зрителю в этом произведении открываются совсем иные смыслы.
Справочники сообщают нам, что Василий Васильевич Верещагин родился в городе Череповце Новгородской губернии в семье помещика. У него было три брата. Младшие — Сергей и Александр, стали известными профессиональными военными; старший, Николай — общественным деятелем.
У дверей мечети (Дервиши)
В 9 лет Василий поступил в морской кадетский корпус. По окончании, после короткого периода службы — прослужив примерно около месяца, к неудовольствию тех, кто желал ему успешной карьеры во флоте, — он вышел в отставку и поступил в петербургскую Академию художеств, где учился с 1860 по 1863 год у А. Т. Маркова, Ф. А. Моллера и А. Е. Бейдемана. Оставив Академию, уехал на Кавказ, где пробыл около года. Затем уехал в Париж, где в 1864—1865 годах учился и работал в Парижской академии под руководством Жан-Леона Жерома. Весной 1866-го вернулся на родину, завершив обучение.
В 1867 г. К. П. Кауфман, генерал-губернатор Туркестана и командующий русскими войсками в Средней Азии, пригласил художника к себе на службу — состоять при генерале в чине прапорщика. В августе 1867 года Верещагин отправился в Ташкент, затем участвовал в обороне осажденного Самарканда, был ранен и награжден орденом Святого Георгия 4-го класса «в воздаяние за отличие, оказанное во время обороны цитадели г. Самарканда, со 2 по 8 июня 1868 г.».
В конце 1868 года Верещагин снова совершил поездки в Петербург и Париж. В 1869 году при содействии Кауфмана организовал в столице «туркестанскую выставку», где показал свои работы. После окончания выставки через Сибирь вернулся в Туркестан.
В 1871 году художник переехал в Мюнхен и начал работу над картинами по восточным сюжетам. В 1873 году на персональной выставке в Хрустальном дворце Лондона с успехом были показаны туркестанские полотна художника, а весной 1874-го состоялась его выставка в Петербурге. В том же году Верещагин публично отказался от предложенного ему звания профессора Академии художеств, считая «все чины и отличия в искусстве безусловно вредными».
Затем почти два года художник жил в Индии, выезжая также в Тибет, а весной 1876 года прибыл в Париж. Однако весной 1877-го, узнав о начале русско-турецкой войны, тотчас отправился в действующую армию, оставив свою парижскую мастерскую. Командованием был причислен к составу адъютантов главнокомандующего Дунайской армией с правом свободного передвижения по войскам, но без казенного содержания. Участвовал в некоторых сражениях. В июне 1877 года получил тяжелое ранение, едва не скончался в госпитале, но отказался от отправки в тыл. Не дождавшись полного выздоровления, уже осенью 1877 года отбыл в Плевну, где стал участником третьего штурма Плевны, в котором русские войска понесли большие потери. В зимние месяцы вместе с отрядом прославленного генерала М. Д. Скобелева Верещагин совершил переход через Балканы и участвовал в решающем бою на Шипке у деревни Шейново. В конце войны был представлен к «Золотой шпаге», но от награды отказался, поскольку «слишком много видел в те дни и перечувствовал для того, чтобы по достоинству оценить всю „мишуру“ славы человеческой».
Шипка-Шейново. Скобелев под Шипкой. 1890. Русский музей
Во время военной кампании Верещагин не прекращал творческую работу: сделал более 200 зарисовок и набросков в альбомах, а также свыше 60-ти живописных этюдов на деревянных дощечках размером в ладонь. Впоследствии «Балканская серия» Верещагина составила около 30-ти картин. Это, в первую очередь, полотна, посвященные трагическому третьему штурму Плевны — «Александр II под Плевной 30 августа 1877 года», «Перед атакой. Под Плевной», «Атака» (не окончена), «После атаки. Перевязочный пункт под Плевной», «Турецкий лазарет». Две картины — «Победители» и «Побежденные. Панихида» — были навеяны кровопролитными боями под Телишем. Десять полотен рассказывают о зимнем периоде войны, завершившимся победой на Шипке. Наибольшую популярность среди них получили «Шипка-Шейново», более известное как «Скобелев под Шипкой», а также триптих «На Шипке все спокойно».
Смертельно раненный
Искусствоведы заметили, что почти ни в одной из картин Верещагин не изображает собственно битву, а показывает зрителю моменты, либо предшествующие сражению, либо последовавшие за ним, то есть фактически уже будни войны, фиксирует не баталию, а психологизм момента. «За „Перевязочным пунктом“, между нами сказать, я крепко бился, — писал Верещагин коллекционеру Третьякову, — почти уже кончивши, все снова переписал, рубашки на мундиры и обратно. Чуть не каждый день собирался рвать ее, но, в конце концов, кажется, добился того, что и правда не утеряна, и глазу не больно смотреть на эту пестроту рубах и мундиров — задача нелегкая, как видите, потруднее эффектов восточной жизни с заранее прибранными цветами и тонами».
Поэтому балканские работы Верещагина резонно сравнивают с прозой артиллерийского офицера графа Льва Толстого, написанной в связи с Крымской кампанией 1854−1855 годов.
После очередного путешествия по Индии, в 1884 году художник отправился в Сирию и Палестину. После этой поездки им были написаны картины на евангельские сюжеты. Как отмечает исследователь биографии и творчества В. В. Верещагина сотрудник Государственной Третьяковской галереи Я. В. Брук, в Палестине художник сделал около 50-ти этюдов природы, памятников библейской истории, местных типажей и сцен быта, молящихся, отшельников, русских паломников. Назовем несколько картин, входивших в палестинскую серию Верещагина: «Святое семейство», «Воскресение», «Пророчество» и другие. Однако художественный язык Верещагина, мечтавшего «написать Священную историю в земной правде», некоторым современникам показался святотатством, и выставленная в 1885 году в Вене, эта серия произвела шокирующее впечатление на публику, а в России ее показ даже был запрещен. Так что следующая, после петербургской 1883 года, выставка Верещагина в России состоялась лишь через 12 лет в Москве.
Апофеоз войны
Надо полагать, что поездка на Святую землю мистически-духовным образом повлияла на внутренний мир Верещагина, слывшего личностью эгоцентрической, самодостаточной, однажды назвавшего себя «человеком экспромтов», и утверждавшего: «Я буду всегда делать то и только то, что сам нахожу хорошим, и так, как сам нахожу это нужным». В 1891 году Верещагин поселился в Москве, в городе, в ту пору несомненно более русском, чем столичный проевропейский Санкт-Петербург. Примечательно, что художник построил по собственному проекту на окраине Москвы в Нижних Котлах дом-мастерскую в виде русской избы. Тогда и начался исконно-русский период в творчестве выдающегося мастера, о котором великий живописец И. Н. Крамской после первого знакомства с его произведениями отозвался так: «Верещагин не просто только художник, а нечто большее». В жизни Верещагина начался период возвращения души к истокам. Теперь он черпал вдохновение и творческие силы в величии и суровой красоте русского Севера. В начале 1890-х Верещагин побывал в родных местах на Вологодчине. А летом 1894 года проплыл с семьей на барке по Северной Двине в Белое море, к Соловкам.
Паперть сельской церкви. В ожидании исповеди
Я. В. Брук замечает: «Итогом поездки стали более полусотни живописных этюдов и два литературных сочинения, одно из которых — „Иллюстрированные автобиографии нескольких незамечательных русских людей“. Это оригинальное создание Верещагина, существующее как бы в двух изводах — живописном и литературном. Верещагин сливает воедино создание портрета и беседу с тем, кого он запечатлевает на полотне: портрет и рассказ-„автобиография“ портретируемого складываются в нераздельное целое, словно доказывая возможность синтезирования живописи и литературы. Во время путешествия по Северной Двине Верещагин открывает для себя крестьянское искусство и русское деревянное зодчество, в которых находит глубокую самобытность. Так появляется серия этюдов, изображающих деревянные церкви Севера. Отмеченные тонким пониманием народного искусства, они проникнуты редкой у Верещагина умиротворенностью настроения и общим впечатлением покоя; их приглушенная, мерцающая красочность, мягкий, свободный мазок новы для его палитры. Четыре работы из этой серии куплены в 1896 г. П. М. Третьяковым — это было последнее его приобретение у Верещагина. Русская серия насчитывает в общей сложности около сотни этюдов, но не включает ни одной картины. Объяснение, по-видимому, в том, что Верещагин параллельно работает над большой серией полотен, посвященных войне 1812 г. Начатая еще в Париже, серия эта до конца дней остается главным делом художника».
Внутренний вид церкви Иоанна Богослова на Ишне близ Ростова Ярославского. 1888
Не утративший тяги к большим перемещениям в пространстве, Верещагин в 1901 году посетил Филиппинские острова, в 1902 году — США и Кубу, а в 1903-м — Японию.
Персональных выставок у Верещагина состоялось более 60-ти — в разных странах мира. Недаром А. Бенуа в своих «Воспоминаниях» называл Верещагина многие годы «самым. популярным во всем русском искусстве лицом — не только в России, но во всем мире, заставившим волноваться и горячиться до одурения не только Петербург и Москву, но и Берлин, Париж, Лондон и Америку» — в 1901 году В. В. Верещагин был выдвинут на соискание первой Нобелевской премии мира. Это было несомненное признание его заслуг как художника перед мировым сообществом.
+ + +
Утверждают, что Верещагин был наделен необыденной, по его собственному признанию, «прямо страшной памятью прошлого», хранившей мельчайшие детали и подробности виденного. А мы добавим, что художник-Верещагин обладал и незаурядным провидческим даром, предвосхитившим ужасы мировых войн ХХ века.
К картине Верещагина 1877 года «Побежденные. Панихида», воспроизводящей конкретный эпизод под Телишем, которому Верещагин был свидетелем, на выставках 1880−1883 годов был оставлен такой отзыв: «Нет в его картинах ни победно шумящих знамен, ни сверкающих штыков, ни блестящих эскадронов, несущихся на пылающие огнем батареи, не видно торжественных шествий, поднесения трофеев, ключей и пр. Вся та парадная, увлекательная обстановка, которую человечество измыслило для прикрытия пагубнейшего из своих деяний, чужда кисти г. Верещагина; перед вами голая действительность». Это действительно одно из самых впечатляющих полотен художника, процитированное кинорежиссером Н. Михалковым в изобразительном ряду фильма «Утомленные солнцем. Цитадель» — в эпизоде обороны Москвы 1941-го года. Мы видим, что благодаря перетеканию полутонов неба, земли и снега, павшие словно врастают в земную плоть. Один из европейских критиков заметил, что в этой картине «есть что-то, уподобляющееся видению Иезекииля».
Побеждённые. Панихида. 1877−1878
Сквозь биографию русского воина и живописца Верещагина четко проходят две линии: ратное служение, то есть личностный долг и профессиональный художнический труд, который он не оставлял и в опасных военно-полевых условиях. А меж учением ратному мастерству и участием в баталиях художник совершал поездки на Восток, впитывая в себя его солнечные краски, пытаясь понять непостижимую философию восточного мира. Из этих впечатлений позже рождались его удивительные глубокие полотна-размышления о бытии, о жизни и смерти.
Воистину, надо очень любить жизнь, чтобы изображать смерть так, как делал это художник, воин и православный человек Василий Верещагин.
