Впереди еще много работы

В год 100-летия со дня начала Первой мировой войны историк В.Ж. Цветков ответил на вопросы «Русской линии»

В начале 2014 г. вышла в свет новая книга доктора исторических наук Василия Жановича Цветкова, посвященная жизни одной из самых знаковых фигур революции 1917 года и Гражданской войны в России — генералу Михаилу Васильевичу Алексееву. В год 100-летия со дня начала Первой мировой войны предлагаем вниманию читателей интервью постоянного автора «Русской линии», научного редактора серии «Белые воины», в котором он рассказывает как о своей новой книге, так и о основных тенденциях изучения Первой мировой и Гражданской войн в отечественной историографии, освещении в ней революционных событий 1917 года. Интервью подготовлено координатором проекта «Белые воины», кандидатом исторических наук Русланом Григорьевичем Гагкуевым.

А.Н. Алекаев и В.Ж. Цветков

Вы занимаетесь историей Белого движения уже более 25 лет. Какие, на Ваш взгляд, произошли изменения в общественном сознании в восприятии Гражданской войны за последние годы?

Спасибо, уважаемый Руслан Григорьевич! Очень важный и актуальный вопрос. Конечно, изменения произошли и весьма существенные. Наверное, можно уже подвести некоторые итоги и наметить перспективы. Своеобразной точкой отсчета надо считать последний юбилей «Великого Октября», отмечавшийся в СССР — 1987-й год. Тогда вышел ряд монографий, в которых изучались проблемы истории советской власти, истории большевистской партии, публиковались достаточно объективно написанные работы о деятелях партии, репрессированных в 1930-е гг. Увы, это был короткий период. В это время еще преобладал принцип историзма, когда автор, садясь за рукопись, стремился к добросовестному анализу новых источников и уже не стремился «подстроиться» под установки Идеологического сектора ЦК КПСС.

Параллельно, на уровне еще научно-популярной публицистики стали появляться небольшие отрывки из эмигрантских изданий. Большое значение имело открытие доступа к источникам ЦГАОР СССР, прежде всего к фондам «Пражского архива». Появилась возможность ознакомиться с историческими свидетельствами, как говориться, «вживую», а не в изложении партийной историографии, с подобранными цитатами, доказывающими, например, «зверства» белогвардейцев. К сожалению, слишком быстро научный интерес к теме стал подменяться публицистическим. Ради «непримиримой борьбы с совком» стали использоваться пропагандистские «штампы», в которых Белое движение представлялось исключительно в героико-романтическом ореоле легендарной борьбы. Очевидно, отчасти это стало своеобразной «компенсацией» за долгие десятилетия аналогичного героико-романтического эпоса «красных бойцов». Но сводить все Белое движение к «героизации» и «идеализации» — неверно. Люди сражались и погибали не за некую метафизическую Россию, а за конкретное будущее государство, со своими законами, со своим политическим устройством. Ведь за героикой и патетикой не видно было ценности огромного объема социально-политических, социально-экономических проектов, не заметно осмысления русской революции. Суть Белого дела выхолащивалась.

Постепенно, на рубеже 1990-х — 2000-х гг. подходы к истории стали меняться. Военно-исторический интерес к Белому делу отчасти ослаб, отчасти перешел в исследовательскую область. Большое значение в научном плане имели издания альманахов «Военная быль», «Белая армия. Белое дело» и, редактировавшаяся нами «Белая Гвардия». Увы, но без издержек не обходился ни один творческий процесс. В это время были сняты многочисленные ограничения для изданий, но такое понятие как «научное рецензирование» либо исчезло, либо стало сугубо формальным делом. За качеством исторических исследований перестали следить, а то, что иногда продавалось на полках тысяч книжных магазинов под вывеской «история, исторические науки», уместнее было назвать исторической «фантастикой».

На это можно было бы и не обращать внимания (с бурным развитием интернет-технологий каждый «грамотный» становился потенциальным «писателем»), если бы не одно «но».. С середины 2000-х, многие идеи из области этой исторической публицистики стали весьма активно претендовать на уровень, не больше не меньше, новой идеологии, которая, как в свое время марксизм-ленинизм, должна «дать ответы на все вопросы» нашего непростого времени.

Стремление к выработке единой идеологии в области истории принципиально нужно приветствовать, если только в жанре претендующей на нее публицистики будет рациональное зерно, основанное на глубоком знании источников, на анализе и сопоставлении разных точек зрения. Тогда последующая «популяризация» и «пропаганда» (в хорошем смысле этих слов) будет весьма кстати. Но этого, нередко, не происходит.

Последний период, начавшийся примерно с 2012 г. продолжается до настоящего времени и, надеюсь, продлиться еще длительное время. Одной из его характерных черт стала заявленная идея «национального примирения». Сейчас, когда говорится о «национальном единстве» в контексте юбилея Второй Отечественной войны, Великой войны хотелось бы напомнить написанную в 1917 году статью известного русского правоведа, члена ЦК кадетской партии П.И. Новгородцева «Идеалы партии народной свободы». Отвечая на упреки «слева» о том, что у кадетской партии отсутствует «программа-максимум» он отмечал, что в «программе-минимум» социал-демократической партии (в частности в требованиях «всеобщего, равного, прямого избирательного права, двухгодичных парламентов, широкое местное самоуправление, неприкосновенность личности и жилища, неограниченная свобода совести» и т. д.) есть много общего с программой кадетской партии: «Программа-минимум возвращает социализм на почву старых требований демократического либерализма. Нет ничего удивительного, что в этом отношении социалистические требования сближаются и с программой партии Народной Свободы, так как тут социализм делает заимствование из той самой демократической теории правового государства, от которой ведет свое начало и программа нашей партии».

Но существовала одна принципиальная разница, которую нельзя было не заметить. Это позиция по отношению к власти в России. Власти, которую стремились захватить любой ценой, поскольку при «двоевластии» реализовать свою «программу-максимум» большевики не могли. Сейчас популярен тезис еще перестроечной поры, о том, что «власть валялась» и ее «подняли» большевики с В.И. Лениным. Однако если встать на позицию сторонников А.Ф. Керенского, то те же самые реформы можно было проводить и без смены правительства, а дождавшись созыва Учредительного собрания. Опять-таки — чем хуже была позиция кадетской партии, которая в не меньшей (если, даже не в большей) степени заявляла о своих путях выхода из кризиса и о своем программном превосходстве перед революционными радикалами? Ленин осенью 1917-го был не единственным претендентом на то, чтобы «власть поднять».

К сожалению, в революционные эпохи гораздо больше внимания уделялось тому, что разделяло, а не тому что объединяло политические силы. Поиск компромиссов и коалиций всегда продуктивнее, чем конфронтации и разногласия, но, увы, не в период революций. Это и приводило к катастрофам, подобной той, которая произошла в 1917-м.

2014 год — год столетия начала Первой мировой войны. Что удалось сделать и что еще планируется предпринять для увековечения памяти ее участников с Вашей стороны и близких по духу интересам историкам?

В отношении издательских планов — можно, прежде всего, отметить готовящуюся к изданию книгу о генералах Великой войны в серии «Белые воины». Очередная книга серии будет посвящена ряду русских военачальников — генералам В.И. Гурко, Н.Н. Духонину, А.М. Каледину и П.К. Ренненкампфу. Работа над изданием идет полных ходом, весной-летом этого года она появится на прилавках книжных магазинов.

Очень большую, плодотворную работу проводит Российское военно-историческое общество. К юбилею начала войны будут выпущены специальные номера журналов «Родина» и «Исторический вестник». Много работы проводится по подготовке научных конференций. Хотелось бы выделить вузовские форумы. В частности, ставшие уже регулярными конференции в Международном независимом эколого-политологическом университете. Каждая конференция, проходящая в ноябре, посвящена определенным историческим сюжетам, например прошедшая в прошлом году была посвящена состоянию Российской Империи и ведущих мировых держав накануне войны. Осенью состоится обширная по тематике научная конференция в Московском педагогическом государственном университете. Надеюсь, что результаты работы этих конференций будут очень важны для дальнейшего изучения проблематики Великой войны. Единственное, что беспокоит — некая умиротворенность, которая может наступить после окончания юбилейных мероприятий. Но не стоит забывать о предстоящих «годовщинах» революции и гражданской войны. Так что осмысление этих периодов, надо надеяться, продолжится.

Вообще, в историографическом плане стоит отметить, что с конца 1980-х история Второй Отечественной оставалась как бы «в тени» истории революции и Гражданской войны. Подобное «затененное» положение стало результатом еще советской историографии, в которой истории «Великого Октября», «иностранной военной интервенции и гражданской войны» уделялось много больше внимания, чем войне 1914−1918 гг. Война рассматривалась в качестве «объективной предпосылки» «революционной ситуации» 1917-го года. А социально-экономическое значение войны, ее геополитическое значение для интересов Российской Империи, ее значение для «Преображения России» (используя заголовок известного романа об этих событиях С.Н. Сергеева-Ценского)? Это либо отрицалось вовсе, либо низводилось до уровня «империалистических притязаний» какого-нибудь «Милюкова Дарданелльского».

Сейчас можно с уверенностью утверждать, что победоносная Россия стала бы другой страной. Начиная хотя бы с «земельного вопроса». Георгиевские кавалеры в обязательном порядке получали дополнительные наделы земли, реформы П.А. Столыпина должны были продолжаться. Можно напомнить проект манифеста о расширении прав Государственной думы и Государственного совета перед Императорской властью, который Государь готовился «даровать» после окончания войны. Неизбежно расширились бы права местного самоуправления, политические свободы. Да и во время войны «царский режим» отнюдь не стремился к «закручиванию гаек». Достаточно вспомнить неоднократные попытки сближения с думой, заявления и выступления Николая II перед членами законодательных палат, смены «непопулярных» министров, попытки «сближения с общественностью».

И, конечно, без обращения к проблематике Великой войны невозможно понять Белое движение. Здесь уместно отметить и идеи военной диктатуры, направленной на мобилизацию сил страны ради победы над врагом. И идеологию Единой России, ради которой можно и должно жертвовать жизнью. И способы ведения военных операций, свойственные, правда, первому, маневремнному периоду войны. И даже такую, незначительную, на первый взгляд, черту как песни Великой войны, которые пели и красные и белые (наиболее известные из которых «Песня сибирских стрелков» и «Смело мы в бой пойдем»).

Отдельно нужно рассмотреть проблему «союзнического долга». Увы, но сейчас в оценке позиции союзников по отношению к России в годы Великой войны преобладает какая-то смесь совершенно необъяснимых, парадоксальных оценок, густо снабженных конспирологией. Тут и знаменитый тезис о том, что Россию специально втянули в войну Англия и Франция. Но ведь именно Германия первая начала военные действия против России, еще прежде нападения на Францию. И именно немецким политикам и военным принадлежал тезис о противоречивой «русской душе», нуждавшейся в «мужском» немецком руководстве. Тут и идея того, что сама революция произошла по вине Антанты с целью вывести Россию из войны. Но достаточно прочитать оценки весьма информированного начальника Петроградского охранного отделения К.И. Головачева утверждавшего: «Что касается участия в подготовке русской революции союзными державами, то я это положительно отрицаю. Русская Февральская революция была созданием русских рук». «Возможно, — писал Головачев, — что Бьюкенен и другие англичане лично сочувствовали революционному настроению в России, полагая, что народная армия, созданная революцией, будет более патриотична и поможет скорее сокрушить центральные державы, — но не более того». А вот роли немецкой разведки до сих пор уделяется недостаточно внимания.

Большевики же, следуя данной логике, становятся собирателями государства. Возможно, так оно и стало, если принять известный тезис В.В. Шульгина о том, что «Белая Мысль победит во всяком случае» и «Интернационал „смоется“, а границы останутся». Только писал это Шульгин в 1920-м году, а отнюдь не в 1917-м, когда мечтал о «пулеметах». Но задумаемся: зачем союзникам выводить Россию из войны, если до Вены и до Берлина в начале 1917-го еще сотни километров, а «паровой каток» русской многомиллионной армии не раз спасал и в очередной раз должен был спасти Антанту? С другой стороны — зачем в 1917-м году большевикам собирать государство, если в «программе-максимум» была записана необходимость слома существующей государственной системы и создания нового «советского государства»?

Это никоим образом не означает, что по отношению к Белому движению союзники были предельно искренни и были заинтересованы в его поддержке. Но это — «другое время». Это 1919−1920-е гг. Склады в Романове на Мурмане, по свидетельствам современников, буквально «ломились» от ящиков с аэропланами, пушками, пулеметами и винтовками, полученными от союзников. Да и известная высадка десантов на Севере России объяснялась не только стремлением свергнуть советскую власть (кстати, союзный десант в Мурманск пригласил местный совет), но элементарным стремлением не допустить, чтобы склады военной техники, после «похабного» Брестского мира, попали к немцам.

В минувшем году была разработана и одобрена концепция единого курса истории России для школы. Насколько объективно ее авторам удалось подойти к освещению революции и Гражданской войны?

Определение «Великая Российская революция», объединившее события Великой войны, 1917-го года и Гражданской войны — весьма точное. И с точки зрения общности политических, военных, идеологических и социальных процессов. Ведь во всех этих событиях один и тот же «состав участников».

Надо ли утверждать после этого, что вплоть до октября 1917-го революционных радикалов на политической «сцене» не было, а потом, как в некоем спектакле, они «вышли на сцену»? Что-то вроде: «Те же и Ленин..».

Тут я бы хотел сделать небольшое отступление от темы и обратить внимание Ваше, всех слушателей и читателей на следующее. Известно ли, что распространенный сейчас тезис о «белых генералах, предателях Государя» осовремененный ради борьбы против «гражданского европейско-содомитского общества с моделью американской оккупационной демократии» (слова одного интернет-писателя), на самом деле является отнюдь не открытием «русских патриотов» времен 1990-х гг. Этот тезис — порождение американской советологии, еще 1970-х гг. Между прочим, и В.С. Кобылин, будучи эмигрантским журналистом, первое издание своей книги о «заговоре генералов» смог осуществить в Нью-Йорке.

Я хорошо помню время, когда после Июньского (1983 г.) Пленума ЦК КПСС (посвященного вопросам идеологической борьбы) нас, тогдашних комсоргов, ответственных за идейно-политическую работу в школах, где мы учились, инструктировали в одном из московских райкомов ВЛКСМ: «При изучении курса Истории СССР в 9-м классе особое внимание надо обратить на фальсификацию советологами причин и последствий Февральской буржуазно-демократической революции. Широко распространенным в работах западных авторов является утверждение, что Февральскую революцию совершили не народные массы, доведенные до отчаяния политикой царизма, а так называемые „силы демократии“ во главе с кадетской партией. Надо помнить ленинскую характеристику либеральной буржуазии, которая, желая любой ценой спасти монархию и продолжать империалистическую войну, была готова заменить на троне одного монарха другим..».

Я не хочу делать какие-либо выводы, но, как видите, четко прослеживается связь между идеологией национал-большевизма и политическими заказами советологии времен холодной войны. Ну, а какие структуры идеологически оформляли этот заказ в 1970-е, начале 1980-х гг. на Западе — очевидно. Отмечу только, что подобные выводы делались с одной целью — всячески выделить позитивное значение Февраля и разделить, противопоставить Февраль и Октябрь 1917-го. Не случайно советологами широко использовались труды А.Ф. Керенского и П.Н. Милюкова, отрицавших участие большевиков в февральских событиях. Февраль надо было «оправдать», «реабилитировать» любой ценой, показать его ценность, превознести его как единственную демократическую альтернативу едва ли не во всей российской истории ХХ века. Причем альтернативу и «царизму», продолжением которого советологи считали Белое дело, и «сталинизму», который вырос из «большевизма». И это касалось не только исторической публицистики. Достаточно ознакомиться с основательно подзабытыми после «перестройки» работами американских историков Палмера, Уолша, Фишера и других.

Надо ли следовать принципу «новое — есть хорошо забытое старое» и пытаться перелицевать эти оценки периода «холодной войны» под псевдоправославное, а по сути национал-большевистское содержание?

Не дай Бог эти осовремененные конспирологией идеи окажутся на страницах будущего единого учебника…

Думается, что живучесть подобных оценок — следствие того, что история, пользуясь известной фразой историка-марксиста М.Н. Покровского, воспринимается порой, как «политика, обращенная в прошлое». Конечно, грамотная, основанная на историческом материале пропаганда крайне важна. Но вот, например, трактовка событий Февраля 1917-го чрезвычайно сильно связана именно с современным пониманием «теории элит» и «теории заговора». Не случайно последние идеи особенно активно стали озвучиваться после «цветных революций» 2000-х. В той ситуации, действительно, обращали внимание и на тактику действий «пятой колонны» и на помощь иностранных структур. И «теория заговора», (практически проигнорированная, хотя и не отвергавшаяся, в качестве ведущего «элемента» в событиях февраля 1917-го в советской историографии), получила не просто «второе дыхание», а вышла на ведущие позиции в историко-политологических исследованиях. Конспирология претендовала на роль, едва ли не единственного объяснения крайне сложных и противоречивых событий столетней давности. Чего проще? Переворот совершается элитами, а народ (богоносец!?.).. безмолвствует.

Роль общественных движений, народных настроений при этом принижается. Это похоже на аналогичное, весьма неожиданное (для тогдашней «элиты») появление радикалов-революционеров в феврале 1917-го. И в то время реальную опасность низового «бунта» недооценивали. Тут не стоит упрекать полицию, поскольку в 1914—1917 гг. охранное отделение трижды ликвидировало руководящие большевистские структуры в России (фракция в Государственной думе и два состава Русского бюро ЦК партии). Но недостаточным оказалось противодействие низовым звеньям большевистской партии, в результате чего большевистские руководящие структуры «вырастали» снова. Иными словами, охранка много внимания уделяло слежке за Г. Е. Распутиным и за членами «Прогрессивного блока», и мало следила за настроениями «рабочих окраин» Петрограда. До сих пор открытым остается вопрос о влиянии немецкой агентуры на события февраля 1917-го.

Так что в будущем предстоит скорректировать методологию нашей исторической литературы и, прежде всего, учебной литературы. Очевидно, следует прекратить бесконечные поиски «переписки А.И. Гучкова с М.В. Алексеевым», перестать «искать черную кошку в темной комнате, особенно если этой кошки там нет». Нужно признать, что дополнительной документальной базы по «заговору» 1917-го года, большей, чем та, которая имеется в настоящее время — не будет (глупо было бы «заговорщикам» оставлять компрометирующие их документы).

Вместо этого надо пристальное внимание уделить изучению наследие революции на «низовом уровне», на уровне «движения революционных масс». Этим была сильна классическая советская историография, но сейчас эти ее традиции незаслуженно забыты.

При этом не нужно, конечно, отрицать наличие «заговора» накануне 1917-го года. Об этом так называемом «заговоре буржуазии» писали и в советское время. Но, во-первых, нужно обозначить достаточно узкий и определенный круг конкретных заговорщиков, а не записывать в них, например, весь Генеральный штаб и всех членов кадетской партии. И, во-вторых, не стоит придавать «заговору» значение главного звена в событиях 1917-го года. Историк Петр Валентинович Мультатули очень хорошо отметил, что психологически, в массовом сознании события революции 1917-го года оказались подготовленными гораздо раньше февраля.

Обложка книги *Генерал М.В. Алексеев*

Не так давно вышла написанная Вами книга о генерале М.В. Алексееве. Что подтолкнуло написать Вас это исследование?

Биографический очерк — неоднозначное произведение. С одной стороны, может показаться, что очень просто его написать, опираясь на послужной список, официальные документы, сохранившиеся воспоминания, авторские мемуары, дневники, переписку. «Послужник» становится, как бы, стержнем, на который «нанизываются» вышеперечисленные материалы, снабженные подчас «осовремененными» оценками на предмет «отношения к Западу», «отношения к монархии», «отношения к советской власти» и др.

Но это — кажущаяся легкость. Специфика биографических очерков состоит в том, что необходимо обязательно найти и выделить характерные, отличительные черты «героя». Здесь большое значение имеет психология. Использование методики психологического портрета позволяет объяснить многие поступки человека, которые не находят документального подтверждения. Как он мог бы поступить в той или иной ситуации? Если удастся хорошо понять характер человека не составит большого труда описать причины, мотивы того или иного его поступка. Хотя, конечно, абсолютной достоверности в сделанных выводах и здесь может не оказаться.

У меня уже был опыт написания небольших биогроафических очерков о генералах Российской Императорской и белых армий — Л.Г. Корнилове, П.Н. Врангеле, Н.Н. Юдениче, К.К. Мамантове, А.Г. Шкуро. Но очерку о Михаиле Васильевиче Алексееве предшествовал сугубо творческий момент. Лет восемь назад заместитель главного редактора журнала «Вопросы истории» Иван Васильевич Созин предложил написать о генерале небольшую статью в рубрику «Исторические портреты». Но и после этого я не сразу приступил к работе. Мне представлялось, что подобный очерк могли написать другие исследователи. Ведь уже вышла в свет, правда, крайне ограниченным тиражом, книга дочери генерала Веры Михайловны Алексеевой-Борель «Сорок лет в рядах Русской Императорской армии. Генерал М.В. Алексеев». Было известно, что работа над рукописью о генерале ведется историком из МГУ Олегом Рудольфовичем Айрапетовым. Были отдельные очерки Владимира Георгиевича Черкасова-Георгиевского, Андрея Сергеевича Кручинина, была опубликована документальная повесть Алексея Васильевича Шишова, издан цикл лекций на CD дисках Кирилла Михайловича Александрова (радио «Град Петров»).

Но отдельной монографии о генерале Алексееве не появлялось. А пока шло время, в 2000-е, неожиданно быстрыми темпами, стали появляться различные публикации, в которых, дублируя друг друга, активно проводились идеи «заговора военных» и личного руководства этим заговором генерала Алексеева. Среди них выделялись переизданные большими тиражами работы эмигрантских авторов (прежде всего И.П. Якобия и В.С. Кобылина) и современных исторических публицистов, озвучивавших синтетическую теорию национал-большевизма. Запомнился видеоролик, в котором замечательные строки стихотворения «Царского гусляра» С.С. Бехтеева о «подлости народной» и слова «Отказ Царя прямой и благородный пощечиной вам будет навсегда» накладывались на фотографию генерала Алексеева. При всей своей внешней несхожести, ведущие тезисы этой литературы в отношении февраля 1917-го повторялись. Отречение Государя Императора недействительно, поскольку (тут преобладали две оценки) Николай II: «не имел юридических прав отказаться от престола» или — «его заставили отречься». А генерал Алексеев — лично подготовил антимонархический заговор или же умело воспользовался подготавливаемым заговором. Разумеется из «своекорыстных» соображений.

Но здесь возникало два вопроса. Неужели прекрасно образованный Император не знал собственных прав и полномочий и был таким слабовольным, что запросто поддался тем, кто его «заставлял»? Неужели должность начальника штаба Верховного главнокомандующего (второе лицо на войне) и фактическое руководство операциями Восточного фронта было для Алексеева настолько неподходящим делом, что ему, как персонажу известной сказки братьев Гримм, захотелось стать уже не «римским папой», а «Господом Богом»?

Так что помимо сугубо творческих причин создания книги можно было бы отметить и необходимость поиска объективного ответа на вышеперечисленные вопросы.

Когда я начал работу над статьей для «Вопросов истории» я неожиданно столкнулся с огромным документальным наследием Михаила Васильевича. Причем его роль, как организатора Добровольческой армии явно «терялась» на фоне других страниц истории Российской Империи. Статья стремительно перерастала в отдельное, самостоятельное исследование. Работа над текстом шла легко. Слава Богу! Гораздо труднее было удержаться в рамках установленного объема. Установленный для журнальной статьи объем скоро «перерос» в объем небольшой брошюры, а затем — монографии. В октябрьском (2012 г.) номере «Вопросов истории» вышла статья, а в течение 2013 г. завершилась работа над книгой. Параллельно выяснилось, что многие издательства, к глубокому сожалению, не намерены издавать рукопись. Причинами назывались: «малая известность» (?!) генерала Алексеева, его «предательство Государя», его «белогвардейское прошлое».

Я весьма признателен Константину Константиновичу Семенову, благодаря которому книга вышла в свет в серии «Путь русского офицера» издательства «Вече». Хотя и этот вариант рукописи, безусловно, можно дополнять и корректировать.

В числе эпизодов жизни М.В. Алексеева наибольший интерес в обществе вызывает роль генерала в событиях февраля 1917 г. Много ли место освещению этих событий уделено в Вашей книге?

Да, согласен. На это в двух словах не ответишь. Это, наверное, главный момент в биографии Михаила Васильевича, как представляется многим. Не буду перечислять все доводы «за» и «против» участия Алексеева в «заговоре», надеюсь, что читатели сами это прочтут в книге. Отмечу только два, на мой взгляд, принципиальных факта.

Первое. Если речь об участии Алексеева идет в контексте теории «заговор элиты против Государя при поддержке Запада» то надо сразу сказать: Михаил Васильевич к тогдашней «элите» не принадлежал… Он, безусловно, был далеко незаурядной личностью, талантливым полководецем, но это была уже «новая элита», которая в России на рубеже веков, благодаря исключительно личным заслугам, личной энергии, а не пресловутым «протекциям» и «ходатайствам». Но для старой «элиты» дворянских, великосветских салонов такие как Алексеев были органически чужими. В них правомерно видели «выскочку», «солдатского сына». Можно много перечислять качеств, по которым старая «элита» сторонилась его. Ну вот, хотя бы его «неумение» вести себя за «придворным» столом, когда он мог перепутать блюда, которые подавались в определенной последовательности, или то как он разговаривал, не прожевав до конца, не понимал светских шуток, не умел поддержать светскую беседу, у него «бегали глаза» и т. д. С точки зрения аристократов это был недопустимый «mauvais ton». Или вот, например, когда встал вопрос о возможности назначения Алексеева на должность начальника Генерального штаба (кстати, в нашей литературе, почему-то утверждается, что Михаил Васильевич был именно «начальником Генштаба»). Принципиальным возражением против этого был довод о его «незнании языков». Генерал, действительно не владел свободно французским языком. Но, вообще, показателен момент, когда на должность ведущую стратегическую должность назначают не исходя из деловых качеств, а из возможности общения с командованием союзных стран без переводчика. Представители дипломатического корпуса тоже «держали дистанцию» от Алексеева, достаточно посмотреть хотя бы воспоминания французского посла М. Палеолога, неоднократно упрекавшего генерала за узкий политический кругозор. Алексеев, по словам Палеолога, противился отправке на Западный фронт значительного количества русских войск, не понимал «преимуществ» вступления Румынии в войну на стороне Антанты. Но о том насколько эффективной оказалась «помощь» румынской армии России и как доблестные русские «Особые бригады» сражались во Франции и на Балканах, думаю, излишне напоминать. Так что великосветская элита от Алексеева отстранялась.

Потом, в эмиграции не было недостатка в прямых и косвенных обвинениях генерала в причастности к «сотрудничеству с заговорщиками» из «общественности». «Сыну солдата», «выскочке, ставшему генерал-адъютантом», казалось, гораздо ближе должны быть оппозиционные круги Земско-городского союза, Прогрессивного блока и т. д. Но и для «общественности» Алексеев был «чужим». Дело здесь было уже не в недостатках светского обращения, а в отсутствии должного политического «понимания ситуации». Генерал ценил энтузиазм «земгоровцев» в той части, которая касалась вопросов снабжения фронтом, но считал совершенно бесполезными их усиленные попытки воздействовать на Государя и правительство. А его путаница в политических партиях, особенно заметная после февраля 1917 года. Это для «общественности» такой же «mauvais ton» как и неумение вести светские беседы для аристократов. Слишком «грубым», слишком «военным» представлялся Алексеев. Достаточно вспомнить его негативную оценку от М.В. Родзянко, обоснованно считавшего генерала сторонником «диктатуры», не в пример «демократичному» А.А. Брусилову.

И только в военной среде, со стороны кадровых, профессиональных военных Алексеев находил поддержку и понимание. И с военными представителями союзников в Ставке, и с представителями в Париже он общался, несмотря на «языковой барьер». Это отнюдь не означало, что в его адрес не было критики со стороны военных. Во-первых, его упрекали за неоправданное стремление решать и согласовывать все «до мелочей» в предполагаемых планах операций. Критиковали за неумение, как казалось со стороны, распределить работу среди своих подчиненных. Но ведь нельзя не заметить, что стремление все решать самому диктовалось необходимостью держать под контролем малейшие детали. Детали, которые могли показаться незначительными, а на самом деле могли привести (и приводили, например, в условиях «Великого отступления» 1915 года) к серьезным переменам на фронте. Во-вторых, ему вменяли недостаток геостратегического и геополитического мышления. Как считали критики, Алексеев не способен был представить важность глобальных, масштабных операций (десанта на Босфоре, например) и видел задачи Восточного фронта исключительно в военном контексте. «Излишние» заботы о снабжении, питании, военных поставках не давали генералу «подняться над суетой». Но, опять-таки, решение геополитических задач Великой войны было невозможно без налаженного, стабильного снабжения боеприпасами, без решения тыловых проблем. Прочный фронт должен иметь прочный тыл. И если Алексеев в 1914 г. был еще убежден в том, что хорошо продуманные операции способны сами по себе решить все проблемы, то по мере ухудшения положения на фронте, роста убеждения в том, что война продлиться долго, он все более и более утверждался во мнении, что для победы нужны не только хорошо спланированные операции (а в Великой войне стратегические планирование быстро менялось), но и хорошо вооруженные и обеспеченные армии. «Снарядный голод», «патронный голод», «топливный голод» — все эти недостатки стали результатом недостаточного внимания к военно-экономическим, тыловым проблемам. И Михаил Васильевич прекрасно это понимал.

Но никакой другой принципиальной критики в адрес Алексеева не высказывалось. Алексеев хорошо чувствовал настроения родной ему военной среды. Поэтому генерал гораздо комфортнее проводил время в офицерской столовой в Ставке, чем за завтраком в Высочайшем Присутствии (что воспринималось, увы, как некая «оппозиционность» Государю). Даже те из генералов, кто не во всем разделял взгляды Алексеева, как, например граф Ф.А. Келлер, никоим образом не ставили под сомнение личную честность и искренность Михаила Васильевича. Напомню строки известного письма Келлера Алексееву, написанного уже в 1918 году, когда обсуждался вопрос о «монархическом знамени»: «Верю, что Вам, Михаил Васильевич, тяжело признаться в своем заблуждении (имелась в виду позиция генерала в марте 1917 г. — В.Ц.), но для пользы и спасения Родины и для того, чтобы не дать немцам разрознить последнее, что у нас еще осталось, Вы обязаны на это пойти, покаяться откровенно и открыто в своей ошибке (которую я лично все же приписываю любви Вашей к России и отчаянию в возможности победоносно окончить войну) и объявить всенародно, что Вы идете за законного Царя и восстановление под Его скипетром России. Время не терпит. Я верю, что если Вы это объявите, то не может быть сомнения в твердости и непоколебимости такого Вашего решения, и верю в то, что Алексеев мог заблуждаться, но на обман не пойдет». Правда, «посредственными» называл полководческие способности Алексеева А.А. Керсновский, но он, кстати сказать, был не профессиональным военным, а военным писателем.

Даже оставшиеся в Советской России, служившие в РККА «военспецы» М.Д. Бонч-Бруевич, А.И. Верховский, известные военные ученые А.М. Зайончковский, Е.З. Барсуков, А.Е. Снесарев высоко оценивали Алексеева.

Ну и, наконец, настоящие заговорщики. Еще раз отмечу — заговоров против Государя нельзя отрицать. Иной вопрос — насколько серьезными они оказались, но в их реальности сомневаться не приходится. Это, в первую очередь, заговор А.И. Гучкова — А.М. Крымова. Но, посмотрим, как сам Гучков оценивал перспективы вовлечения высшего командного состава в «заговор»: «Была уверенность, что они бы нас арестовали, если бы мы их посвятили в наш план». Вот и все. Ясно и понятно. Зачем конспирологией заниматься?

Правда, Гучков делал оговорку о том, что заговору «открыто сочувствовал» генерал Н.В. Рузский, «не противодействовали заговору и многие Великие Князья». Но об Алексееве речи нет. Алексеев, с его военной «простотой», как представлялось Гучкову, был не подходящим кандидатом для заговора. Оно и понятно. Ведь, чтобы заговор стал успешным нужна уверенность в том, что все его участники «не выдадут» друг друга, нужна конспирация, тщательнейшая проработка деталей. Каждый участник заговора должен знать что и когда ему надо делать.

Правда, есть еще тезис — «если Алексеев знал о заговоре, то почему он не донес Государю». О конкретном, детализированном «заговоре» — не знал. А о том, что Гучков был слишком критично настроен к власти? Не буду повторять хорошо известный ответ, о том, что доносительство был не в чести у русских офицеров, отмечу только, что оппозиционный радикализм Гучкова был «секретом Полишинеля» для всех, не исключая министра внутренних дел и самого Государя. Поэтому и доносить то нечего — и так все известно.

Теперь второй факт. Об отречении. Здесь тоже сразу отмечу, что Государь и Алексеев прекрасно понимали друг друга и никаких, подчеркну, никаких принципиальных, непримиримых разногласий между ними во время их совместной работы в Ставке, не возникало. Есть распространенный тезис: «Алексеев организовал давление на Николая командующих фронтами», с целью добиться отречения Государя". Я не буду пересказывать главу своей книги, специально посвященную тому как «давил» генерал на Государя. Хотел бы только отметить сугубо психологические причины, побудившие Алексеева советовать Государю отречься в пользу сына ради спасения Престола и династии. Об этом, в частности, упоминал давний сотрудник Михаила Васильевича генерал М.К. Дитерихс в своей книге «Убийство Царской Семьи». Алексеев прекрасно знал, что Государь был убежденным сторонником сильной исполнительной власти, контроля за действиями парламента. А после 1 марта 1917 года система управления в Империи должна была уже существенно измениться. Ведь еще до отречения было получено согласие Государя на «ответственное министерство». Ему уже пришлось бы считаться с тем, что оказалось в Петрограде к 1 марта. Но если «легитимность» Совета рабочих и солдатских депутатов еще оставалась под вопросом, то «ответственное министерство» становилось реальностью. Мог ли Государь, с трудом согласившийся, в свое время, на Манифест 17 октября 1905 г., во время войны, в условиях когда требуется особая прочность власти, «сработаться» с «ответственным министерством». Нет. Здесь нужен был уже новый «либеральный» монарх. Алексеев прекрасно знал, что отношение Государя к «общественности» было весьма недоверчивым и, хотя Николай II не исключал сотрудничество с ней, он психологически был не готов к тому, что, например, его решения по назначениям и отставкам, будут контролировать члены Парламента. Государь не «сработался» бы с новыми политиками.

Ну, а вариант — «вернуть все к ситуации до 23 февраля»? Увы, невозможно. После 1 марта силовой вариант для Алексеева, как для профессионального военного, исключался. Уже было отправлено 12 полков с трех фронтов на подавление «петроградского бунта». Но «вспыхнули» бунты в Москве и Кронштадте. О подавлении «бунтов» и в Москве, и в Петрограде и в Кронштадте и думать не приходилось без того, чтобы «обнажать фронт» и заключать «сепаратный мир» с Германией. Немцы этого очень хотели. Да и как пошло бы «подавление бунта» — большой вопрос. Уже был не 1905-й год. Распространенный позднее тезис о том, что «революционные солдаты» при одном только виде подходящих к Петрограду верных присяге полков будут падать на колени и молить о пощаде иначе, как фантастическим не назовешь. Георгиевский батальон Ставки заявил о «нейтралитете». Куда уж больше…

Иное дело, что Алексеев мог бы проявить инициативу еще до 1 марта. Должен был настоять, именно настоять, потребовать от Государя ни в коем случае не уезжать в Царское Село, даже несмотря на оправденное беспокойство отца за судьбу своей семьи. Можно было остаться в Ставке, сделать ее «центром сопротивления» против «бунтовщиков». Это был тактически очень правильный вариант, если, конечно, оставить в стороне очередную фантастическую версию о том, что Государя в Ставке нарочно задерживали, чтобы арестовать. Настойчивость Алексеева в этом была бы уместна. После отъезда из Ставки Государь был обречен… Как, позднее, в декабре 1919-го будет обречен Колчак, оторвавшийся от армии и поехавший в Иркутск. По свидетельствам очевидцев, когда Алексеев «встал на колени», умоляя Государя отстаться в Могилеве, Государь немедленно поднял его и со словами: «Что Вы, Михаил Васильевич, не стоит так переживать», отправился на вокзал.

Ну, а в остальном… Алексеев действовал настолько, насколько имел полномочий для подавления «бунта». «Генерал-предатель» не стал бы снимать войска и отправлять их к столице, не стал бы наделять чрезвычайными полномочиями командующего Московским военным округом, не стал бы по собственной инициативе к уже направленным частям добавлять подразделения из Финляндии, не стал бы вводить военно-полевые суды в прифронтовой полосе для всех «самочинных» структур, пытавшихся контролировать движение по железным дорогам…

Есть, вероятно, еще одно психологическое объяснение действий Алексеева в февральско-мартовские дни. Будучи воспитанным на принципах четкой военной субординации он за время совместной работы с Государем в Ставке убедился, что Государю можно только предлагать, но не настаивать на тех или иных решениях. Государь все проанализирует и примет самостоятельное решение. Поэтому Алексеев лишь предлагал «ради спасения Родины и династии» отречься в пользу Наследника. Еще раньше эта же черта характера Михаила Васильевича обозначалась в известном дневнике Лемке (правда, по другому поводу) как следование «ложной теории уступок в малом (если это именно малое), чтобы одерживать победы в большом, чего, конечно, никогда на практике не будет». В те дни генерал был, очевидно, уверен, что жертва Государя ради спасения Отечества будет принята и армия и страна выиграет.

Но это и оказалось его роковым «заблуждением» (используя оценку Келлера). Заблуждением, но — не изменой. Не предательством. Нет, этого не было.

В Интернете можно прочитать разные сведения о происхождении М.В. Алексеева, ссылающиемя на разного рода «документальные» данные. И все-таки — кем был Михаил Васильевич по социальному и национальному происхождению?

Я бы начал ответ немного по-другому. Алексеев — это русский офицер-патриот в полном смысле этого слова. Православный русский человек. Грешный, но кающийся, сомневающийся, но стремящийся к Богу. Более всего другого стремившийся воспитать в себе смирение и подчас не замечавший ту грань, которая отделяет смирение от уступчивости и попустительства. Одаренный талантом полководца, но колеблющийся в настойчивости проведения своих вполне законных требований. Ищущий истины до последних дней своей жизни. Очень добрый, когда, например, завышал оценки юнкерам Николаевского кавалерийского училища. Но, подчас не умевший отделять доброту от вседозволенности. В общем — очень многогранная, сложная, противоречивая натура. Не цельный монолит, конечно. Но этим и привлекательный, этим и интересный для исследователя.

На мой взгляд, очень важно обратить внимание на психологию Алексеева как православного человека. Например, он, по долгу службы, часто сталкивался с различными проступками и нарушениями. И для него было мучительным делом — определить грань между смирением и необходимостью обличать, наказывать. Где грань между гневом праведным и гневом гордыни? Известно лишь несколько свидетельств о том, что он позволял себе «повышать голос» на человека. Удержать гнев «в себе» ему было очень трудно. Поэтому многие свои сомнения, свою критику он выражал «на бумаге». Это отражал их в весьма обширных письмах к супруге. В них он не просто «изливал душу», а частично и анализировал военные операции, которые для супруги вряд ли были понятны. В них содержится очень много сведений о его работе в штабах, в Ставке. Вообще Алексеев не оставил после себя воспоминаний, дневников. Даже курс лекций по военной истории России, которую он преподавал в Академии Генштаба, он не изложил и не опубликовал. Ему катастрофически не хватало времени для того, чтобы систематизировать свои мысли, свои записи. Только в Смоленске, после отставки в 1917 году, он пытался вести дневник, но — не получилось.

Ну, а если говорить о социальном и национальном. Думаю, что тут надо отметить, вызывающий некие «сомнения» вопрос о «национальности». Распространенный тезис о том, что отец Алексеева, будучи кантонистом, был, следовательно, евреем — не выдерживает критики. Надо знать историю. Кантонисты — это не еврейские дети, а солдатские дети, прежде всего. А еврейских детей там был небольшой процент. Михаил Васильевич — это потомственный военный, «из низов», человек который все свои заслуги получил самоотверженным собственным трудом. Это факт бесспорный, равно как и факт, что к аристократической элите он не принадлежал.

Генерал от инфантерии М.В. Алексеев — Начальник штаба Юго-Западного фронта. Вскоре после награждения орденом Св. Георгия 4-й степени. Характерная черта — погоны командира 13-го армейского корпуса. 1914 г.

Как Вы оцениваете полководческий талант Михаила Васильевича? Нередко можно встретить прямо противоположные оценки его роли в успехах Русской армии в 1916 г.

Очень высоко. Алексеев вполне заслуживает характеристики «незаслуженно забытого» стратега. Впрочем, как я уже говорил выше, у нас вся Великая война «незаслуженно забытая». Из всего генералитета, командования Великой войны хорошо известен только один — Алексей Алексеевич Брусилов. И то, во многом, потому, что он служил в РККА. Подобный «перекос сознания» надо исправлять. Нисколько не снижая полководческих заслуг Брусилова надо объективнее оценивать других командующих. Поразительно, но встречаются еще публикации, которые измеряют полководческие заслуги через «призму» — поддерживал или не поддерживал тот или иной генерал отречение Государя Императора. Если поддерживал — как А.Е. Эверт или Великий Князь Николай Николаевич — значит и полководец никудышный. Ну, а Н.В. Рузский и М.В. Алексеев — вообще «бездарности». «Генералы предатели» и этим все сказано.

Но задумаемся хотя бы на минуту. Вот идет война. Тяжелая, кровавая. И как же мог «генерал-предатель» выиграть Галицийскую битву, пробиться через Карпаты? Как мог генерал-предатель, избежав пресловутых немецких «котлов» в 1915-м, спасти русские армии и пожертвовав, в общем-то, небольшой территорией Польши и Литвы, создать прочный рубеж позиционной войны от Балтики до Черного моря? Как мог «генерал-предатель» взять на себя командование в тяжелейших условиях 1917-го года и подготовить армию к запланированному еще весной наступлению, которое должно было нанести окончательный удар странам Четверного союза. «Генерал-предатель» на исходе шестого десятка жизни спит по 3−4 часа в сутки, лично ведет переписку и с фронтовым командованием и с правительственными структурами, и с иностранными представителями. Работает даже находясь на грани жизни и смерти (достаточно вспомнить его состояние в ноябре 1916-го, когда Государь Император буквально заставил его выехать на лечение в Крым). «Генерал-предатель» бесконечно, кропотливо работает, да еще и с отбитыми почками (следствие ранения в Русско-японскую войну).

Упрекают, что Алексееву надо было уйти в отставку, сразу же после отречения Государя, как поступил граф А.Ф. Келлер. А как же фронт? Ведь идет война. Келлер — командир корпуса, а не фактический Главком всего Восточного фронта. Здесь не место эмоциям, надо обеспечить продолжение войны до победного конца. Ради этого пришлось жертвовать многим.

О полководческом таланте Алексеева нужно написать отдельную монографию. Я сознательно не стал выделять оперативно-стратегическую составляющую его полководческого искусства. Но, если отметить самое главное, то, на мой взгляд, нужно отметить следующее.

Во-первых. Его способность предвидеть противника, знать, просчитывать вероятные методы ведения военных действий (а прусская военная школа, надо сказать, в целом, отличалась заметной степенью шаблонности). Это очень важный дар полководца.

Во-вторых. Его умение использовать стратегические резервы. Везде, где возможно, Алексеев стремился действовать, создавая «ударные кулаки» с помощью которых он не просто «рвал фронт» противника (как это было в Варшавско-Ивангородской операции, блестяще проведенной им совместно с генералом Н.И. Ивановым, С.Л. Марковым и М.К. Дитерихсом), но и развивал наступление, переносил его на важнейшие коммуникации врага. Кстати сказать, идея последовательного прорыва вражеской обороны разновременными, сосредоточенными ударами по всей линии фронта принадлежала именно Алексееву. Это была новая стратегия и тактика, характерная для позиционной, а не маневренной войны. Причем именно на протяженном Восточном фронте. Данная стратегия и тактика изучалась накануне и в годы Великой Отечественной войны. К слову сказать, у Алексеева не было принципиальных противоречий в методике разработки операций с Брусиловым. Поэтому «Брусиловский прорыв», в не меньшей степени можно назвать «Алексеевским прорывом». Просто Алексеев планировал операции в масштабах всего Восточного, а Брусилов — в масштабах «своего», Юго-Западного фронта.

Алексеев умел очень гибко мыслить и это также следует отнести к его заслугам, как полководца. Важно отметить вариативность предложенных им операций. Бонч-Бруевич, например, обвинял Алексеева в том, что тот, будучи начальником штаба Юго-Западного фронта, отдавал приоритет наступательным операциям против Австро-Венгрии, а получив назначение на должность Главнокомандующего армиями Северо-Западного фронта в 1915 г. стал отстаивать перед Ставкой план вторжения в Германию, с приоритетом своего фронта. Но такое поведение объяснимо. Алексеев исходил тут не только из интересов «своего» фронта, не только из геостратегических соображений, подсказывавших важность удара по Австро-Венгрии («лоскутной монархии»), но и из реальных возможностей. А Северо-Западный фронт в начале 1915 г. обладал большим военным потенциалом, чем его сосед — Юго-Западный фронт. Также надо иметь в виду, что успех на любом из фронтов мог стать решающим для общего исхода войны. Обращаясь к анализу подготовки наступления Юго-Западного фронта весной 1916 г. нужно помнить, что Алексеев предполагал несколько вариантов действий, в зависимости от успеха того или иного фронта.

Не менее важно отметить его понимание важности своевременного и полноценного снабжения фронта боеприпасами, создания подразделений ТАОН (тяжелой артиллерии особого назначения) и др. Об опасности «снарядного голода», «патронного голода» Алексеев неоднократно предупреждал уже в конце 1914 года.

Но по прошествии почти ста лет нельзя не отметить и его ошибок. Будучи крайне щепетильным человеком в разработке военных операций, он считал необходимым требовать таких же усилий и от тыла. Это отразилось позднее, в период Белого движения, когда интересы фронта для Алексеева были первостепенными, а политическим проблемам (когда это касалось, например, провозглашения монархического лозунга) он уделял меньше внимания. Алексеев низко оценивал работоспособность Совета министров во главе со Б.В. Штюрмером, критиковал правительство, считая что оно предпринимает недостаточно усилий для решения проблем военного снабжения. Это, объективно, было выгодно политической оппозиции, она использовала «имя» Алексеева в своей пропаганде.

Также существенным изъяном оказалась недооценка Алексеевым разведывательной и контрразведывательной работы для фронта и тыла. Конечно, Алексеев пользовался данными разведки, но, при этом, считал, что жандармам «нечего делать на фронте». Весьма успешная работа генерал-квартирмейстерской части Юго-Западного фронта во главе с полковником (будущим генералом) С.Л. Марковым позволила раскрыть замыслы австро-германского командования при подготовке Варшавско-ивангородской операции. В 1916 г. Алексеев осознал важность борьбы со шпионажем и в Ставке была создана самостоятельная контрразведывательная часть. Велика роль Алексеева в разоблачении деятельности известных сахарозавдочиков (Рубинштейна и др.) связаных с сионистскими структурами. Но, по оценке профессионального контрразведчика генерала Н.С. Батюшина, Алексеев должен был сделать это гораздо раньше, еще в самом начале войны.

В общем, тут еще большое поле для исследований.

Какова роль Алексеева в становлении Белого движения? Возможно ли было вообще его организационное становление в 1918 г. без участия Михаила Васильевича?

Здесь, наверное, уместнее всего привести цитату П.Б. Струве, оценивавшего значение Алексеева для Белого дела в такой образной характеристике. «Как человек долга, т. е. как трезвый слуга-исполнитель его велений, Алексеев был сильнее и как-то. осязательнее Корнилова, но того особенного и собственного напряжения героической воли, которое было в Корнилове и излучением которого он заражал все вокруг себя, в Алексееве не было. В его трезвой и сухой личности не было корниловского магнетизма. Алексеев — это массивная железная балка-стропило, на которое в упорядоченном строе и строительстве можно возложить огромное бремя и оно легко выдержит это бремя. Корнилов — это стальная и живая пружина, которая, будучи способна к величайшему напряжению, всегда возвращается к прежнему положению, подлинное воплощение героической воли».

В книге Белому движению, или как называл его Алексеев, «последнему моему делу на земле», посвящена отдельная глава. Снова подчеркну, что Алексеев совершил бы непоправимую ошибку, если вслед за Государем Императором «отрекся» бы от должности начальника штаба. И не только потому, что он продолжал готовить общее наступление против врага предстоящей весной. В случае своего ухода он не спас бы Ставку, не спас бы десятки офицеров монархистов, объединившихся позднее в сильный, влиятельный «Союз офицеров армии и флота». Ведь именно Ставка стала центром контрреволюционных сил. Генералы А.И. Деникин, С.Л. Марков, Я.Д. Юзефович, Н.С. Тимановский — все эти активные участники Белого движения, работали вместе с Алексеевым. Интересно, что после отставки Алексеева в мае 1917-го Тимановский распорядился выделить почетный конвой, провожавший генерала в Смоленск к семье.

Алексеев был знаком с А.В. Колчаком, который намеревался в 1918 г. прибыть на Юг, чтобы снова принять командование Черноморским флотом, о чем и писал в письме Михаилу Васильевичу. Вообще авторитет Алексеева во время Гражданской войны был непререкаем, за немногими исключениями. В эмиграции, конечно, многое изменилось. Но это — эмиграция.

Важное значение имел статус генерала. Он считался воплощением идеи правопреемственности в Русской армии. Ведь именно он имел наиболее высокую должность в иерархии Императорской армии (начальник штаба Верховного главнокомандующего, выше которого был только Государь Император). Авторитет Алексеева считался достаточным для того, чтобы именно ему стать Верховным правителем, это признавал и сам Колчак. С генералом считались бы и во внешней политике, он был равноценной фигурой с Ж. Жоффром, Ф. Фошем, У. Черчиллем.

Будучи в очень сложной ситуации — когда многие политики и военные летом 1918 года были готовы сотрудничать с немецкими оккупантами, лелея мысль о возможности восстановления монархии на немецких штыках (например, П.Н. Милюков), Алексеев ни при каких обстоятельствах не собирался идти на это. Показательны и последние дни его жизни, когда он вел переговоры с представителями Грузинской республики о недопустимости занятия Грузией Сочинского округа и Абхазии и поддержал утверждение Добровольческой армии на Черноморском побережье. Преждевременная скоропостижная кончина (примечательно, что в День памяти Преподобного Сергия Радонежского, 8 октября 1918 года), в праздник Марковского полка, который был тогда отменен) не позволила ему осуществить все свои замыслы. Но как основатель Белого движения он успел сделать много.

Какие проекты в обозримом будущем Вы планируете завершить? Будут ли среди них новые книги?

Впереди еще немало работы. Многие вопросы из истории Первой мировой и Гражданской войн нуждаются во внимательном и вдумчивом изучении. Важно, чтобы общество имело возможность ознакомиться с результатами этой работы историков.

Ряд эпизодов из жизни Алексеева не вошел в книгу. Но, если описывать его биографию в полной мере, наверное, не хватит и двухтомника. Например, весьма интересный анализ полководческого таланта А.В. Суворова, сделанный Алексеевым во время преподавания академического курса военной истории. Недостаточно отражены разногласия Алексеева с Главным управлением Генерального штаба по предвоенному оперативному планированию. Недостаточно рассматриваются военно-стратегические проблемы операций 1914−1915 гг. Но это обусловлено тем, что главное для современного читателя, очевидно, вопросы пресловутого «военного заговора» и «генерал-адъютантского предательства». Политике приходилось уделять больше места. Впрочем и сам Михаил Васильевич (особенно в 1917-м) убедился, что без политики даже идеальный стратегический план не состоится (в отношении экономики это стало ясно уже в 1915-м). Есть интересные эпизоды и из его деятельности на белом Юге, которые тоже можно еще отразить.

Но дело на этом, Слава Богу, не остановилось. Сейчас мною подготовлены статьи по участию Михаила Васильевича в оперативно-стратегическом планировании накануне и в первые месяцы войны. И начата работа над документальным сборником, в который войдут материалы, отражающие самые различные аспекты полководческого наследия генерала (планируется его выход к 100-летию вступления Алексеева в должность наштаверха). Отмечу, что многие его доклады по военным вопросам отличает взвешенность оценок, тщательность стиля, и, что покажется, возможно, необычным для начала ХХ века, обязательное поминание Воли Божией. К сожалению, в серии «Белые воины» издать каких-либо материалов, связанных с биографией Михаила Васильевича Алексеева пока не удается. Правда, в последнем издании книги «Генерал Скобелев» были опубликованы отрывки из полковой истории 64-го пехотного Казанского полка, в которых еще молодым штабс-капитаном Алексеевым описывались события, связанные с Русско-турецкой войной 1877−1878 гг. и его службой адъютантом в отряде генерала М.В. Скобелева. Не уверен, что работа над документальным сборником не «пойдет в стол». Кризис влияет. Но работать над ним все равно буду, пока силы есть. Это мой долг.

И, конечно, постараюсь издать вторую часть моей монографии «Белое дело в России». Это будет окончание (четвертая книга) предыдущего цикла книг, с аналогичным названием «Белое дело в России», отражавший события с февраля 1917 года, от отречения Государя Императора до окончания Белого дела на Юге России (белый Крым 1920 года). Вторая часть включает главы по истории Русской Православной Церкви и Белого движения, взаимодействию повстанческих отрядов с белыми силами, истории правых, монархических структур в Белом деле и отражает завершающие сражения гражданской войны в Забайкалье, Монголии, Приморье и Якутии в 1920 — 1922/1923 гг.

С Божией помощью, это будет окончание моей самой важной работы по истории Белого дела. Весь вопрос только с финансированием. Основная часть рукописи закончена давно, еще в 2009 году. Но издать ее все не удается. Может быть, когда-нибудь доживу до времени, когда все мои четыре книги будут переизданы сразу и более весомым тиражом, чем несколько сот экземпляров.

Спасибо за интересные вопросы, Руслан Григорьевич.

Всех благ!