Я не хотел в старости осознать, что делал бессмысленные дела

Почему в КГБ о. Александра Меня прозвали «Миссионером»? Каким должен быть язык современной проповеди?

22 января, в день памяти известного миссионера и выдающегося проповедника протоиерея Александра Меня, отец Александр Борисов поделился личными воспоминаниями о своем духовном наставнике.

Как сталинские репрессии подтолкнули отца Александра Меня к священству? Почему, живя «под колпаком» у спецслужб он ощущал внутреннюю свободу и не боялся ареста? Каким было советское православное подполье? Почему в советское время церковные общины была сенсационным открытием? Как утолить духовную жажду? Об этом и многом другом рассказывает настоятель храма святых Космы и Дамиана в Шубине протоиерей Александр Борисов — советский учёный-биолог, публицист и общественный деятель, друг семьи известного проповедника протоиерея Александра Меня.

От увлечения биологией до первого знакомства с Библией

С будущим протоиереем Александром Менем я был знаком с детства, поскольку мы учились в одной школе в Стремянном переулке (ныне Московская вальдорфская школа № 1060), а с его братом Павлом, с которым мы дружим уже на протяжении 68 лет, все десять школьных лет учились в одном классе. Еще в то время я выбрал его и его семью для общения и дружбы. Конечно, Алик — мы тогда так звали будущего отца Александра — был на 4 года старше, а в школьное время эта разница была довольно серьезной. Поэтому осознанно я стал его воспринимать лишь класса с седьмого. Помню, что он был замечательным красивым юношей, который прекрасно рисовал, был остроумным и веселым.

У нас тогда были схожие интересы — он, как и я, тоже увлекался биологией. Но так сложилось, что мы были в разных кружках: он — в организации под названием ВООП (Всероссийское общество охраны природы), которым руководил талантливый педагог Петр Петрович Смолин, а я — в КЮБЗе (Клуб юных биологов зоопарка). Отмечу, что все поколение биологов 60-х годов и до настоящего времени были либо в КЮБЗе, либо в ВООПе. Это были замечательные организации: одна при зоопарке, другая — при Зоологическом музее МГУ. У них постоянно были встречи, выезды, доклады. В то время я брал у Алика книги по биологии, мы беседовали о прочитанном.

Протоиерей Александр Борисов на Меневских чтениях в сентябре 2013 года

Я довольно часто бывал дома у его семьи. Помню, у них было много интересных книг. В частности, Библия с замечательными иллюстрациями Гюстава Доре. Кстати, это было моим первым тогда знакомством со Священным Писанием. Икон в их доме тоже было много, правда, они хранились в специальном ящичке, который был почти всегда закрыт на случай, если соседи зайдут. Это была очень интеллигентная и благочестивая семья: отец работал инженером на текстильной фабрике по украшению тканей, мама имела филологической образование, но работала чертежником.

Помимо их дома, я часто гостил и у них на даче, особенно летом. У них была такая дача, которую начали строить до войны и заканчивали еще в течение 10 лет после Великой Победы. По современным меркам она может показаться очень скромной и даже бедной. Но тогда ее несомненным достоинством было место расположения — станция «Отдых», замечательная местность по тем временам. Там мы отдыхали, катались на велосипедах, гуляли и просто общались на разные темы. Потом наши интересы начали сближаться.

О своем духовном прозрении

Однажды, когда мне было 19 лет, я попросил Павла Меня рассказать мне про «их веру». Потому что до этого я знал, что их семья верующая, но считал, что это их личное дело, которое меня не касается. У нас было множество общих интересов и помимо этого: каток, велосипед, биология, дача и т. д. А тут я уже понял, что если Бог есть — а я почувствовал, что Он действительно есть! — тогда все, что делает эта семья — правильно. Был уверен, что выбирать разные духовные пути, религии не надо. Коль скоро я родился в России, то, значит, Бог хочет, чтобы я стал православным христианином. Ведь если бы он хотел, чтобы я стал буддистом, то я бы в Индии родился. Такие были у меня тогда соображения наивные, детские, но вполне обоснованные.

С этого времени у нас началось более близкое знакомство. И если мое прозрение произошло в начале июня 1958 г., и уже в конце июля я принял Таинство Крещения, к которому меня готовила Елена Семеновна, мать Павла и Александра — замечательная женщина очень горячей веры. А крестил меня в Ризоположенском храме на Донской отец Николай Голубцов, который за год до этого крестил здесь дочь Сталина Светлану Аллилуеву. Он же стал моим первым духовным наставником. Сейчас, оглядываясь на свою жизнь, могу сказать, что Крещение было довольно радикальным событием в моей жизни.

Алика отчислили за веру в Бога

С того времени я стал чаще ездить к отцу Александру, уже ставшему диаконом. Замечу, что его служение стало возможным, благодаря отчислению с последнего курса Пушно-мехового института. Алику тогда фактически не дали сдать госэкзамены, выгнав якобы за прогулы, хотя основная причина — узнали, что он верующий. Но все к лучшему, потому что после ему не пришлось в обязательном порядке отрабатывать три года по специальности после вуза, как это тогда полагалось. Получается, его отпустили в свободное плавание. И вот отец Николай Голубцов организовал ему встречу с одним из московских архиереев, который вскоре рукоположил его в диаконы. И вот в том же 1958 году началось его служение Русской Православной Церкви.

Кстати, как раз в то время он уже написал книгу «Сын Человеческий» о Евангелии тиражом всего в 6 экземпляров — столько можно было напечатать на пишущей машинке. Там были иллюстрации, которые он вырезал из журналов. Помню, тогда началась очень решительная антирелигиозная пропаганда, которую я, правда, не очень замечал, а вот на церковнослужителях это чувствовалось, потому что многие храмы закрывались под разными предлогами. Например, в Москве на Преображенке был закрыт храм под предлогом строительства метро. По всей России были закрыты сотни храмов, если не тысячи.

На Меневских чтениях в сентябре 2013 года

Как сталинские репрессии подтолкнули его к священству

Для семьи Мень репрессии были реальностью, поэтому Алик понимал, кто их виновник и инициатор. В 1947 г., в дни празднования 800-летия Москвы, над центром города на аэростатах висел гигантский портрет Сталина, освещенный прожекторами, так что он был виден отовсюду. Алик уже тогда понимал, что это — служение идолу, которому уже были принесены миллионы человеческих жертв. Были они и в семье Алика: брат отца был репрессирован еще в 30-е годы, многие знакомые священники и верующие люди сидели в тюрьмах.

Помню, Павел, когда мы учились в 3−4 классе, ездил из Мытищ отправлять кому-то продуктовые посылки, потому что из Москвы этого делать было нельзя, а из области — можно. Для меня оставалось загадкой: куда и для чего он это делает? Я лишь знал, что мама, Елена Семеновна Мень, за это его поощряла некоторой суммой денег, которой вполне хватало, например, на совместный поход в кино. Лишь со временем я узнал, что он отправлял продукты верующим, которые находились в лагерях и тюрьмах.

И вот в противовес всему этому злу Алик тогда и решил стать священником. Он вспоминал в своих книгах, как однажды в юности его спросили, кем он хотел стать в будущем. Он называл разные профессии: зоологом, писателем, художником, историком и лишь в самом конце — священником. Можно сказать, что все это исполнилось: он замечательно рисовал и обладал прекрасным художественным вкусом, имел слух и красивый голос. Какую бы специальность из всех вышеперечисленных он ни избрал он, несомненно, был бы там весьма успешен. Но он избрал служение Богу.

Протоиерей Александр Мень в Алабино, 1964 г.

Церковные общины была сенсационным открытием

— Расскажите, пожалуйста, что за община вокруг него сложилась? Есть клише, что он был пастырем только для «дикого племени интеллигенции», но ведь это не так: были же и совсем простые прихожане, и пресловутые бабушки?

Простые люди, конечно были, хотя они не очень склонны к созданию таких общин. Ведь это требует дополнительных усилий. В советское время это было просто невозможно — преподавание любой религии было уголовно наказуемым. Поэтому в церковную общину должны были входить люди, которые имели особый склад характера, определенный культурный уровень и, конечно, интерес к вере. То есть по большей части это — представители интеллигенции.

Я не знаю точно, есть ли сейчас при современных храмах общины, в которые входили бы простые рабочие люди, помимо интеллигенции. Что касается нашего прихода, то у нас достаточно большая община, но храм св. Космы и Дамиана в Шубине находится в центральной части столицы, где очень мало местных жителей, в основном люди целенаправленно приезжают сюда с разных концов Москвы. Впрочем, у нас немало людей, занимающихся производственными профессиями: машинист электровоза, установщик дверей, социальные работники и др. Так что вопрос о церковной общине — один из самых серьезных и важных.

Считаю, что люди действительно должны участвовать не только в соборной молитве, но и общаться на встречах вне богослужений. Советская власть этому всячески препятствовала, потому что тогда дозволялось только исполнение обрядов, для «удовлетворения религиозных потребностей», так сказать. Но для интеллигенции было характерно стремление познать глубже тот предмет, которому она уделяет внимание. Поэтому, естественно, вокруг деятельного священника, которому есть, что рассказать, собирался круг людей, которые не только с интересом его слушают, но и увлеченно общаются между собой.

Можно сказать, что с первых месяцев служения отца Александра такой круг постепенно создавался сначала в селе Акулово (сейчас — ст. Отрадное Белорусской ж.д.), где он служил диаконом, потом — в Алабино (Киевская ж.д.). Первоначально людей было немного, но потом, в начале 60-х, появилась идея просто собираться дома и вместе читать Евангелие. Тогда это было каким-то сенсационным открытием. Такие мероприятия носили конспиративный характер: если приходилось говорить об этом по телефону, то, конечно, все говорили Эзоповым языком, потому что некоторые слова, например, Евангелие, группа, семинар нельзя было вообще произносить.

Александр Солженицын, прот. Александр Мень, 1960-е гг.

Зачастую такие встречи совмещались с празднованием каких-то праздников. Кстати, тогда отец Александр свои первые книги начал писать именно для круга тех людей, которые приходили на встречи и могли подробнее узнавать о Евангелии. Его главным, новаторским методом пастырства была ориентация не только на Богослужение, но и на Священное Писание как на откровение, которое Господь дает людям, чтобы они знали о Боге, о мире и о себе. А Богослужение в Церкви — это верхушка айсберга, где мы встречаемся со Христом. Но делаем это не просто так, не потому только, что сдаем экзамены в институте или муж запил и т. д., а именно из любви к Богу и ради осмысления всей своей жизни.

Сейчас люди не ценят ту религиозную свободу, которой они обладают

— Чувствовалась ли в нем связь с православным подпольем 30-х годов, это его «духовное родство» с мамой, с теткой и их наставниками? Рассказывал ли отец Александр об этом?

— Он и вышел из этого православного подполья или, как его тогда еще называли, «катакомбной церкви» — достаточно живой, глубокой, серьезной. И его тетушка — двоюродная сестра матери, принявшая Крещение примерно год спустя после Елены Семеновны, но ставшая на путь христианской веры еще раньше Елены Семеновны, как раз и написала интересную книгу «Катакомбы ХХ века». Отец Александр и крещение принял в одной из таких церковных общин, как они тогда назывались, «непоминающие», то есть за Богослужением на Великом входе и на всех молитвословиях не поминали Патриарха Сергия — тогда он был митрополитом, патриаршим местоблюстителем. «Непоминающие» считали, что он пошел на неприемлемые компромиссы с безбожной властью.

В православном подполье были люди, которые рисковали своей свободой, а часто — и жизнью. Действительно, многие священники этих подпольных общин были арестованы и получили сроки. Правда, во время войны уже не так жестоко расправлялись, как в 1937−38 годах, и высшая мера применялась реже. В 1945 году, после избрания Патриарха Алексия I те люди, которые руководили духовно даже из мест лишения свободы такими подпольными общинами, писали своим духовным чадам о том, что избрание Патриарха Алексия I следует признать каноническим, выйти из подполья и ходить в патриаршие церкви. Они так и сделали, после чего их церковная жизнь продолжалась в рамках официальной Церкви.

Где дух Господень — там свобода

— Чем это было для вас — советских мальчиков? Какой-то легендой, или все-таки чем-то осязаемым? Сейчас, когда опубликовано столько материалов — и книг, и мемуаров, и писем, и архивных дел, когда есть интернет, мы с трудом представляем себе, до какой степени можно было вообще ничего не знать об этих людях, живя рядом с последними из них.

— В 30-е — 40-е годы все равно оставались небольшие группы верующих, в основном интеллигенции, но не только, которые знали друг друга, изредка встречались, устраивали даже Рождественские ёлки для детей и внуков, передавали интересующимся знакомым и знакомым знакомых Священное Писание, чудом сохранившуюся духовную литературу. Конечно, все это делалось очень осторожно, в обстановке сугубой конспирации. Конечно, Елена Семеновна и ее сестра, Вера Яковлевна, были своими в этих кругах, и Алик получал много духовных книг именно от их друзей и знакомых.

Одним из наиболее деятельных просветителей, которого многие знали, был Николай Евграфович Пестов. Ученый, химик, живший неподалеку от Елоховского собора, один из редких тогда людей, имевший небольшую, но отдельную квартиру. У него была хорошая духовная библиотека, и он многим доверенным людям давал свои книги на прочтение. При этом он всегда принимал людей по одному и никогда никого друг с другом не знакомил — конспирация!

Ведь тогда Евангелие было сложно достать. Некоторые люди даже переписывали его. Некоторые доставали у баптистов, у которых были какие-то свои каналы, по которым они иногда получали Священное Писание. Но пойти и свободно купить в магазине, как сейчас, было просто невозможно даже себе представить. Тем более что в начале 60-х годов, когда у власти был Хрущев, вся пресса была наполнена атеистической пропагандой.

Д. Александр Борисов, прот. Александр Мень, искусствовед Евгений Барабанов. Коктебель, 1976 г.

В те годы даже специально выискивали людей, у которых могло быть какое-то темное пятно в биографии, их принуждали отказываться от веры, об этом публиковали унизительные материалы. На моей памяти было несколько таких случаев, когда людям приходилось это делать, но я не знаю, насколько их поступки был искренними. Но в целом это было для людей катастрофой — отказ от веры, да еще публичный, с соответствующими статьями в прессе! При этом нельзя сказать, что были гонения страшные, но давление оказывалось и препятствия, в частности, на работе, чинились.

Мы же с вами знаем, что какие-то определенные посты могли занимать только члены партии, а совмещать это с верой в Бога мало кому удавалось. Хотя некоторые даже партийные работники тайно детей все-таки крестили. Но сейчас сложно судить, делалось ли это из соображений религиозных или скорее суеверных. В общем, жизнь тогда была далека от того, что мы имеем сейчас. Поэтому надо с горечью признать, что сейчас люди не ценят ту религиозную свободу, которой они обладают. Уже 25 лет Евангелие продается совершенно свободно. Однако, на мой взгляд, целиком читали Евангелие едва ли больше 5% нашего населения. А ведь эта книга — основа нашей культуры и вообще всей европейской цивилизации.

— В книгах, статьях и по фотографиям отец Александр производит впечатление свободного человека. При этом мы знаем, что в начале 80-х община пережила тяжелый кризис, связанный с давлением КГБ. Вообще он всю жизнь жил «под колпаком» и спецслужб, и ситуации несвободной церкви. Как он это переживал? Эти ограничения, опасности, предательства, осведомители в ближнем круге. Ведь он одно время был всерьез готов к аресту.

— Внутренняя свобода происходит от глубокой веры человека и знания Христа. Когда человек знает эту радость жизни со Христом, когда вера для него — не просто посещение храма время от времени, а центр и смысл всей его жизни, то тогда он может ощущать себя человеком свободным. Он сделал свой выбор для понимания себя, цели своей жизни, отношений с людьми и с Богом.

Именно такой выбор и делает человека внутренне свободным, он ничем не скован. Где дух Господень — там свобода. Еще преподобный Серафим Саровский говорил, что цель христианской жизни — стяжание Духа Святого. Когда человек его стяжает, он получает внутреннюю свободу. Но при этом он понимает, что он живет в реальном мире, где он может быть призван к ответственности и даже арестован, поэтому нужно быть осторожным и лишний раз не компрометировать себя.

Каждое время требует своего языка

— Сегодня нередко перечисляют через запятую имена Меня, митрополита Антония Сурожского и отца Александра Шмемана. Действительно ли отца Александра что-то роднит с людьми, выросшими и ставшими священниками в эмиграции? Почему сейчас они встали в один ряд?

— Их ставят по тому духовному уровню, который каждый из них в этой жизни достиг, на какую ступень поднялся. Они действительно были замечательными проповедниками. Они были способны открывать другим людям внутренний смысл Священного Писания и христианской жизни, не углубляясь при этом в конфессиональные различия, в обличения. Это то, что один из замечательных христианских писателей Клайв Льюис назвал просто христианством. Потому что когда христианство возникло в I веке с Воскресением Иисуса Христа и победой над смертью, тогда еще не было никаких протестантов или католиков — были только ученики Христа, которые некоторое время спустя стали называться христианами.

И отец Александр Мень, и владыка Антоний Сурожский, и отец Александр Шмеман — все они ценны тем, что они говорят о христианстве на современном языке. Мы часто слышим призывы читать святых отцов и их толкования. Безусловно, они бесценны и важны, но ведь все это было написано очень давно, когда были совсем другие обстоятельства жизни, культура, технические достижения. Конечно, сам человек с его проблемой добра и зла остался тем же самым — ничего не изменилось, но живем мы сейчас в других условиях.

Думаю, каждое время требует своего языка. Например, есть такой парадокс: Кирилл и Мефодий создали церковнославянский язык именно для того, чтобы проповедовать славянам южной, средней, восточной Европы. Проходит более 1000 лет, и вдруг из этого языка сделали препятствие, что нет — только на церковнославянском языке и служите. Я думаю, что если бы они сейчас пришли и увидели, что из их перевода сделали такой же язык прошлого, как из латыни и греческого в свое время, то они бы очень удивились. Но ведь их идея была совсем не в том, чтобы в дополнение к латинскому и греческому создать еще один сакральный язык, а именно в том, чтобы создать живой язык для проповеди Евангелия. Получается, что мы чтим их память, но замысел их нарушаем, идем против него.

Это понятное человеческое стремление, когда старинный язык, одежда становятся древностью, время освящает все эти события. Это правильно, но мы живем в то время, когда нужно обращаться к современникам на их языке, как, собственно, и делали в свое время святые Кирилл и Мефодий, Стефан Пермский и Иннокентий Иркутский, который, например, проповедовал алеутам на местном понятном им языке. Конечно, у нас не так далеко разошлись разговорный язык и церковнославянский, но в то же время есть много непонятных слов. Поэтому необходим не перевод, а скорее русификация.

С одной стороны, это проблема именно из-за любви людей к архаике. А с другой — это огромный труд, который требует от переводчика определенного литературного дарования, потому что церковнославянский язык уже «обкатан» временем. Конечно, он тоже менялся со временем, не был незыблемым с тех пор. Если мы возьмем издания начала, середины и конца 19 или 20 веков, то все они будут различаться, но формально все будут на церковнославянском языке. Просто редакторы потихоньку русифицировали, адаптировали тексты для большей ясности.

Спецслужбы прозвали отца Александра «Миссионером»

— После ухода пастыря община всегда переживает кризис. Что случилось с общиной отца Александра? Как вы сейчас, когда уже можно подводить некоторые итоги, оцениваете все, что произошло после его смерти?

— Тогда, в 90-м году, многие из круга отца Александра Меня просили меня возглавить эту общину. Как раз это было то время, когда началось возвращение церквей верующим, а я был тогда депутатом Моссовета, членом той самой комиссии по взаимодействию с религиозными организациями. И я мог взять на себя инициативу по созданию общины для духовных чад и прихожан здесь, в Москве. Это удалось сделать уже в мае 1991 года, менее чем через год после убийства о. Александра в сентябре 1990.

Святейший Патриарх Алексий II благословил создание нового прихода, и здесь было проведено первое собрание, была создана, как тогда называли, «Двадцатка». То есть 20 человек православных верующих, которые регистрировались как юридическое лицо и брали на себя ответственность за содержание храма и жизнь новой общины. И уже в декабре 1991 года мы совершили первую Литургию. С тех пор и по настоящее время в этом храме совершается уставное богослужение, совершаются таинства, существует община православных верующих.

Уточню, что часть людей осталась там, в Пушкино, где был очень хороший священник Владимир Архипов, который служил еще при отце Александре. Потом от нашего прихода отпочковался приход отца Владимира Лапшина Успения на Вражке, что здесь неподалеку в Газетном переулке. Уже позже создалась община отца Виктора Григоренко в Семхозе, в храме, построенном на месте убийства отца Александра. В общем, по этим общинам его духовные чада и разошлись. Хотя были и такие, кто ушел в какие-то другие места. Зато пришло очень много новых людей. Кстати, среди них были и те, кто в конце 80-х — в начале 90-х годов слышали замечательные лекции отца Александра, читали его книги.

В то время за два года о. Александр Мень прочел около 200 лекций о Священном Писании, истории Церкви, о замечательных деятелях Церкви в неизменно переполненных аудиториях. Люди и сейчас продолжают обращаться к православной вере благодаря его богатейшему духовному наследию, собранному и ставшему доступным трудами его вдовы, брата и многих преданных друзей и духовных чад. У о. Александра Меня в самом деле был замечательный миссионерский дар, что, кстати, было подмечено и советскими спецслужбами. Там каждому подопечному давали свою кличку. Так вот, отец Александр Мень был прозван «миссионером». Они понимали, кто есть кто.

Православная вера, подобно столу, базируется на 4 ножках

— Как вы вообще сегодня отвечаете на вопрос, что такое православная община, приход? Нужна ли она вообще для спасения каждого конкретного человека?

— С первых дней существования Церкви она представляла собой именно общину верующих, а не просто собрание незнакомых друг с другом людей для совместной молитвы в храме. Существование общин по сути дела в советское время было невозможно. Любую, даже небольшую группу верующих, собиравшимся вне храма для молитвы, а уж тем более для какого-то совместного дела могли обвинить в создании антисоветской организации. Так что община, созданная в советское время о. Александром Менем, по сути дела была нелегальной. Тем не менее, это были небольшие группки от 5 до 15 человек, которые занимались катехизацией, совместным изучением Священного Писания, помогали друг другу в каких-либо житейских нуждах.

Отец Александр сформулировал даже очень простое минимальное руководство для своих пасомых. Он говорил, что православная вера, подобно столу, должна базироваться на 4 ножках: 1) молитве, 2) чтении Евангелия и изучении Священного Писания, 3) участии в жизни Церкви и ее Таинствах, 4) пребывании в церковной общине или хотя бы в группе по изучению Евангелия, Ветхого завета и т. д. Например, на нашем приходе сейчас существует около 40 таких групп, в каждой из которых состоит от 5 до 15 человек. Есть разные группы: помощи бездомным и вынужденным переселенцам, переписки с заключенными и проч. Словом, я думаю, что церковные общины непременно должны быть в основе жизни прихода.

Успели.

— Отец Александр, вспомните время своего неофитства. Были моменты, о которых вы сейчас вспоминаете с улыбкой?

— Помню, как-то мы с Павлом вознамерились пойти на богослужение. Он зашел за мной. Я как-то еще не вполне осознавал, что приходить надо к началу Литургии. Потом, уже вернувшись к нему домой на чашку чая, мы беседовали с его верующей тетушкой, которая поинтересовалась: «Павел, так вы успели на службу-то? Вы же так поздно вышли..». Не успел он слово сказать, как я уже отвечаю: «Да, конечно, когда мы вошли в храм, все пели «Отче наш». (Смеется) Я тогда, конечно, еще не понимал, что «Отче наш» поется уже в самом конце Литургии и был очень горд, что хоть что-то понял на богослужении.

Ну, что делать?! Не все сразу. Поэтому сейчас, помня первые месяцы и даже годы своего неофитства, я снисходительно отношусь к новоначальным прихожанам, которые еще не все знают и не все умеют. Понимаю, что человеку трудно сразу войти в нужный ритм. Все должно быть постепенно, без крайностей. Главное, что у нас в Церкви развивается положительная тенденция, поддержанная Святейшим Патриархом Кириллом. Он говорит о необходимости образования специальных молодежных групп по изучению Евангелия, о катехизации, об обязательных огласительных беседах перед принятием Таинства Крещения.

Еще хорошо, что Патриарх поощряет частое причащение. Для сравнения: в советское время это было 2 раза в год — в день Ангела и Великим постом. Тогда было такое понимание, а сейчас оно изменилось: человек пришел на Литургию как участник, а не как зритель, который постоял, послушал проповедь и ушел. Хотя, конечно, в некоторых церквях такая архаика еще сохранилась. Но надо понимать, что у всех возможности разные: одни из-за интенсивной работы физически не могут часто ходить на службу в храм, другие — могут, так что все очень индивидуально. Замечательно, что многие люди сами чувствуют потребность в частом причащении. Открытость сердец и искреннее желание приобщиться к Таинствам — это, я считаю, очень важно. Нужно причащаться хотя бы 2 раза в месяц.

— В какой момент вы поняли, что хотите пойти дальше — учиться в Московской духовной семинарии и принимать священнический сан? Какие события повлияли на ваш выбор? Как к этому отнеслись родные?

— Подспудно я предполагал это с самого начала, когда пришел к вере в 19 лет. По крайней мере, такую возможность я для себя не исключал. Но осознанно почувствовал такую необходимость лишь в 1972 году, в год, когда в стране было много радикальных событий, например, аномальная жара. Многие в то лето добились разрешения на выезд в Израиль, что было почти невозможно ранее. Позже я узнал, что кто-то именно в это лето тайно принял священническое рукоположение, кто-то постригся в монахи. Словом было для многих какое-то переломное время.

Именно в это лето и я, оставив Институт Биологии развития АН СССР, решил поступить в Духовную Семинарию в семинарию. Но внутренним порывом было понимание того, что какая-то очень благополучная жизнь у меня пошла: Академия Наук, интеллигентное окружение и т. д. А мне хотелось чего-то более серьезного. Произошла некая активизация, пробуждение сознания и появилось желание начать делать для своей страны что-то большее, чем просто заниматься научной работой. Может, это слишком пафосно звучит, но это было действительно так. Я понимал, что проблема существования нашей страны зависит не столько от состояния науки, сколько от духовного состояния общества. Разумеется, я и сейчас думаю точно так же, но, конечно, это не значит, что все должны все бросить и уйти в церковь, но у меня, во всяком случае, такое решение созрело.

Христиане должны быть везде, в том числе, и в Академии наук

— В одном из своих интервью вы упоминали, что духовник почти год не благословлял вас уходить из научной сферы и становиться священнослужителем. Почему же в итоге он изменил свое решение? Вы настаивали?

— Около года я отца Александра уговаривал благословить меня на это. Но он говорил, что не надо, потому что христиане должны быть везде, в том числе, и в Академии Наук. Как мне все-таки удалось его убедить? Я просто сказал, что смотрю на своих старших коллег-ученых и замечаю, что жизнь их неинтересна, не жива даже при наличии каких-то научных споров с человеческим противостоянием, раздоров. Помню, как один из моих старших коллег говорил: «Как странно, что такая сложная структура, как человек, заканчивает свое существование смертью, все, что он искал, делал — разрушается».

Мне было их жалко, потому что, несмотря на глубокие познания в науке, стремления к новым открытиям, для них все в итоге заканчивается ничем — смертью. И я сказал отцу Александру, что не хочу так же в старости осознать, что я всю жизнь делал какое-то дело, которое потом может показаться бессмысленным, не принести духовного удовлетворения. Впоследствии я находил разные подтверждения моих взглядов на жизнь. Конечно, это не имеет универсального характера, это все очень индивидуально, но тем не менее. Например, Патриарх Алексий II как-то сказал замечательные слова, что для священнослужителя возраст — это не недостаток, а скорее привилегия. Понятно, что с возрастом человек больше видит и понимает, накапливается больше жизненного опыта, ему легче любить и быть снисходительным к чужим недостаткам, чем человеку молодому.

Родные меня поддержали, отнеслись с пониманием к моему выбору. Жена тоже была верующей, причем, даже такой горячей веры. А мама была всегда открыта чему-то новому, хотя тогда еще не была верующей. В детстве была крещена, но просто активно отрицала православие. Даже говорила своим маленьким внучкам, нашим дочкам: «Что ты иконы целуешь?! Вот лучше портрет Ленина поцелуй!». Но она выступала за свободу мнений, поэтому и не противостояла моему желанию служить Богу.

Ни один по-настоящему крупный ученый-естественник не был атеистом

— В те годы было ли таким же актуальным напряжение между научным и христианским мировоззрением? Как вы его для себя преодолели? Вообще, оказывает ли вера влияние на научную работу ученого?

— Нет, никакого дискутируемого противостояния, конечно, тогда не было. Практически большинству населения было ясно, что Бога нет, что вера в Него — отсталое и идеологически вредное мировоззрение. В то же время серьезные люди, ученые понимали, что выступать с осуждениями Церкви и веры в Бога не этично, как и вообще выступать против гонимых. Потому что все понимали, что Церковь подвергалась жесточайшим гонениям, что она понесла тяжелейшие потери.

Духовенство как класс было практически истреблено. Богословы-преподаватели, архиереи, священники — тысячи людей были расстреляны. Все об этом прекрасно знали, поэтому было некоторое сочувствие по отношению к Церкви. Сейчас этот ресурс сочувствия уже израсходовался. Это понятно, потому что прошло 20 лет. Церковь сейчас, наоборот, воспринимается как нечто весьма благополучное. Поэтому такого открытого противостояния не было. Во всяком случае, на уровне психологии отношений.

Помню, когда я стал служить диаконом, у меня даже было интервью с моим оппонентом по диссертации Николаем Владимировичем Тимофеевым-Ресовским. Он был известным российским генетиком, который в 1927 году работал в Германии по обмену, где он потом и остался. Ему это настоятельно порекомендовали сделать, иначе в СССР бы его просто расстреляли. После войны он остался в советском секторе, был арестован и т. д.

Интервью мое с ним состоялось, когда он продолжал работать в Обнинске в области радиационной генетики. Тема беседы — наука и религия. А он был человеком верующим, в молодости даже пел на клиросе. Вспоминал, как будучи студентами Московского университета в 1917 году, он и его однокурсники помогали на Поместном Соборе Русской Православной Церкви, так что для него никакого противостояния не было. Он подчеркивал, что, по его глубокому убеждению, ни один по-настоящему крупный ученый-естественник не был атеистом. Так что отношение было скорее сочувственное.

Вспомнился смешной эпизод на тему. Однажды мой руководитель Николай Николаевич Соколов шел по коридору, — а я уже в это время учился в семинарии, то есть это было вскоре после моего ухода, — и встретил другого крупного ученого. А тот как раз и спросил у Николая Николаевича: «Ну, что, готовим кадры для Русской Православной Церкви?». Проходит полгода, и из его лаборатории один человек уезжает в Израиль. Уже Николай Николаевич встречает того ученого и говорит: «Ну, что, для кого лучше готовить кадры: для Русской Православной Церкви или для Израиля?». (Смеется)

Про ЭКО, суррогатное материнство и вознаграждение Божие за усыновление брошенных детей

— Следите ли вы за проблемами биоэтики? Какие из них вам кажутся самыми тревожными сегодня?

— Не могу сказать, что слежу за ними, хотя, конечно, суть дела для меня ясна, но технических тонкостей, конечно, не знаю. Ведь прошло уже 40 лет, как я не занимаюсь научной работой.

— Каково ваше мнение о современных репродуктивных технологиях — ЭКО и т. д.

— Что касается ЭКО, то при этой методике про запас оплодотворяется сразу несколько яйцеклеток, только не все из них выживают. Вообще то, если они оплодотворены, то это уже зародыши. Получается, происходит как бы абортивное уничтожение всех остальных, кроме одной. Утверждают, что можно оплодотворить только одну яйцеклетку, и тем самым избежать уничтожения других. Вот это было бы неплохо.

— Как вы относитесь к суррогатному материнству? Согласны ли вы с убеждением, что «соответствующая практика является унижением человеческого достоинства женщины, тело которой в данном случае рассматривается как своего рода инкубатор», а также с тем, что это «разрушает полноценные естественные отношения между матерью и ребенком»?

— Я резко против этого! Потому что состояние матери оказывает влияние на плод не только на физиологическом уровне, но во время процесса формирования его души и духа. Существует же такое понятие, как «пьяное зачатие». Казалось бы, ДНК спермия так «плотно упакована», что совершенно непонятно, как в этом случае алкоголь может повлиять на нее! Разве может оказывать алкоголь столь губительное влияние на генетический код, содержащийся в сперматозоидах и яйцеклетке?! И, тем не менее, при пьяном зачатии дети действительно рождаются слабее, отстают в развитии.

Это давно было замечено, поэтому раньше у русского народа была традиция: молодоженам на свадьбе не разрешалось пить алкогольные напитки. Так что состояние отца и матери в момент зачатия и вынашивания, конечно, передается будущему плоду. И если это суррогатная мать, которая относится к своему положению как к средству заработка, то тут возникает очень много вопросов. Мы же знаем, что даже дети, взятые из детского дома, рано или поздно узнают правду о своем происхождении — вокруг ведь всегда находятся «доброжелатели», готовые сообщить ребенку эту новость. И дети воспринимают ее как трагедию.

А теперь представим, что ребенок вырастает, и ему говорят: «Знаешь, тебя родила не твоя мама, а вон та женщина из соседнего дома, да еще за деньги». Представляете, что будет с человеком, с его психикой, с чувствами? Это же душевная травма на всю оставшуюся жизнь! И последствия ее могут быть непредсказуемыми и очень серьезными.

— Что бы вы могли посоветовать людям, задумывающимся об использовании этого способа деторождения?

— Считаю, что нужно использовать более христианский способ: взять ребеночка из детдома, ведь полно детей, которые нуждаются в усыновлении. Хотя надо признаться честно, что примерно на 30% эти детки уже идут с определенным «грузом». Даже нежеланная беременность часто оказывает влияние на характер ребенка и впоследствии человек чувствует себя ненужным, лишним, неустроенным в жизни.

Кстати, на нашем приходе было три случая, когда бездетная пара брала ребенка в детдоме, а потом у них рождались свои собственные дети, даже при том, что им до этого ставили диагноз бесплодие. Например, семейная пара наших прихожан жила в браке 15 лет, но никак не могли зачать ребенка. Они взяли приемное дитя, а через год после этого у них родился свой, а через некоторое время — еще один.

Пытаясь объяснить этот феномен, допускаю, что, скорее всего, когда женщина начинает ухаживать за ребенком, у нее на этом фоне происходит какая-то гормональная перестройка в организме, она выздоравливает и перестает быть бесплодной. Конечно, если речь не идет о наличии каких-то серьезных изменений, например, удалении матки. Но что именно меняется, сказать трудно. Для этого нужно проводить специальные исследования. Мне кажется, это просто вознаграждение от Господа.

Как утолить духовную жажду?

— Недавно в Россию с Афона привозили Дары волхвов.

— Это говорит о том, что за этим стоит две серьезные потребности нашего общества: множество непреодолимых жизненных трудностей, и отсюда горячая надежда на помощь Божию, и духовная жажда, пусть и в таком, не всем понятном проявлении, нередко вызывающем осуждение. Тем не менее, это говорит об огромной духовной жажде людей, нуждающихся в духовной поддержке и укреплении. Как говорится в Евангелии: посмотрите на нивы, они побелели и готовы к жатве. Молитесь, чтобы Господь послал деятелей на жатву Свою.

— Было много споров по поводу подлинности этой святыни. Насколько православному человеку важно знать, настоящая она или нет? Или, как говорится в Евангелии от Матфея: «по вере вашей да будет вам»..

— Конечно, и это тоже так. Я думаю, что здесь все же надо воздерживаться от крайнего скептицизма и понимать, что за этим все же стоит тяга ко встрече с духовной реальностью, которая так или иначе за эти стоит. Скорее всего, это для нас мощный симптом духовной жажды. Думаю, что утолить ее можно с проповедью Евангелия. Господь же сказал: «Я Путь, Истина и Жизнь». Когда мы это для себя откроем, нас не так будут волновать вопросы подлинности той или иной святыни.

Записала Екатерина Коротнева

Фото Анны Гальпериной и из личного архива прот. Александра Борисова

http://www.pravmir.ru/protoierej-aleksandr-borisov-kazhdoe-vremya-trebuet-svoego-yazyka/