«Мне все нравилось во владыке»

Митрополит Питирим в воспоминаниях Вячеслава Петровича Овсянникова

О митрополите Питириме и годах, проведенных рядом с ним, о совместной работе в стенах Издательского отдела вспоминает Вячеслав Петрович Овсянников, сотрудник «Журнала Московской Патриархии», научный редактор Издательского отдела Московской Патриархии, ответственный секретарь отдела в 1981−85 годах.

— Я был ответственным секретарем русской редакции «Журнала Московской Патриархии». У нас было две редакции — русская и английская. И владыка Питирим назначил меня главным редактором по изданию «Журнала Московской Патриархии» на английском языке. Кстати сказать, это мне очень помогло в улучшении моего английского, к тому же потом владыка послал меня в командировку в Женеву, во Всемирный совет церквей. Там я трудился в Департаменте коммуникаций, где рабочий язык — английский. Причем, английский британский. Потому что есть еще английский американский. И когда я с американцами разговаривал, они, криво усмехаясь, говорили: «У него хороший английский, беглый! Но говорит он с типично британским акцентом». Я возражал: «А что, я должен говорить с китайским акцентом?»

— А как вы познакомились с владыкой, Вячеслав Петрович?

— Как мы встретились с владыкой? У нас всегда было такое правило: где бы мы ни были, если мы приезжали в Лавру, в первую очередь, шли приложиться к мощам преподобного Сергия. И там я однажды увидел владыку Питирима. Я взял у него благословение, и вдруг он мне говорит: «Пойдешь ко мне иподиаконом и редактором в русскую редакцию, а заодно и в английской будешь?» Я ответил: «Конечно, пойду!»

При этом я оставался еще студентом Московской духовной семинарии (потом и Академии), поэтому на меня сразу легла довольно плотная нагрузка — чему я, конечно, был очень рад. Потому что позже владыка устроил мне командировку в Женеву (о чем я уже говорил).

— Между прочим, в те годы, как отмечают многие иподиаконы владыки, причастность к нему помогала на занятиях, а потом и на экзаменах в семинарии и в Академии. Так ли это?

— Конечно, конечно… Владыка Питирим был удивительным человеком, не случайно у меня повсюду его портреты: и на столе, и на книжных полках. Есть особенно хорошая фотография: один мой друг, фотограф и корреспондент, сфотографировал владыку со свечой в Иерусалиме.

А вот фотография с кропилом, рядом стоит отец Иннокентий: это в селе Спирове Волоколамского района. Так что владыка Питирим везде, чему я очень рад, потому что личностью он был совершенно уникальной. И по образованности, и по нравственным своим качествам. Я уж не говорю о том, что он сам был сыном священника, в миру его звали Константин Владимирович. Его отцом был протоиерей Владимир Нечаев.

— А сам владыка рассказывал о себе: о своих корнях, о своем роде?

— В узком кругу… Обычно редакционные советы он проводил в своем кабинете — даже еще в старой редакции (не на Погодинской, а в Новодевичьем монастыре). Потому что начиналась наша редакция еще в Новодевичьем монастыре, в западном крыле Успенского храма. А потом владыке удалось договориться с городским руководством, и нам разрешили занять помещение более пространное, на Погодинке.

— Насколько мне известно, это здание было заново построено?

— Нет, это был один из новопостроенных домов, не специально для редакции, просто там должны были жильцы разместиться, но один дом отдали нам. Мы в нем прекрасно и разместились, все было чудесно!

— Как там все устраивалось, владыка сам принимал во всем участие?

— Безусловно, он исключительно сам все распределял, намечал, что, где и как: потому что у него свой был вкус, своя мера. Причем мера удивительно интеллигентная и такая, знаете ли, утонченная. Мне все нравилось во владыке, я удивлялся ему — это был интеллигент духа, интеллигент мысли, интеллигент поведения (причем, церковного поведения). Он же был воспитанником Патриарха Алексия (Симанского), а Алексий (Симанский) по происхождению — дворянин. Это тоже оказало на него влияние.

Хотя, как известно, Святейший Патриарх Пимен не был из дворян, все же он не уступал Патриарху Алексию I в благородстве поведения. Правда, нас, редакторов «ЖМП», он всегда гонял: «Опять тут редакция, опять снимают! Опять что-то такое там записывают..»

— Не любили этого в то время?

— Не то, что не любили: просто не привыкли еще к этому. А мы старались их приучить к тому, что записывать на магнитофон и фотографировать на службе (деликатно, аккуратно, разумеется, не нарушая службу) — это нормально. Потом и Святейший Пимен тоже привык к этому. Патриарх Алексий I относился к этому достаточно спокойно, нам было достаточно только подойти к нему за благословением: «Благословите, Ваше Святейшество!» — «Господь благословит! Делайте все, что вам нужно..» И мы благодарили Патриарха, и все было в порядке. С Патриархом Пименом было немножко по-другому: вначале он как-то протестовал против этого. Тут и практически, и теоретически, конечно, он был прав: служба не должна перебиваться ничем, ни записью магнитофонной, ни фотографированием. Служба есть служба, но — что поделаешь: материал надо же собирать, надо издавать церковные периодические издания. Обо всем этом неудобно говорить, но мне удалось очень неплохие снимки сделать и Святейшего Алексия I, и Святейшего Пимена.

— И, все-таки, мне кажется, Вячеслав Петрович, что-то время было как-то деликатнее, чем теперь. В какие-то моменты службы была съемка или запись, а в какие-то — вообще не было никаких фотографов или репортеров. Сегодня же за торжественными богослужениями присутствует столько прессы, что создается впечатление нереальности происходящего.

— Мы снимали, но очень редко. Потому что снимали по просьбе Патриарха, по просьбе Синода. Это нужно было для «Журнала Московской Патриархии», чтобы дать информацию людям, которые не были в Москве и не присутствовали на этих службах. Получилось так, что я практически освоил фотографирование на достаточно хорошем уровне.

— Я знаю, что владыка Питирим относился щепетильно ко всему, в том числе, он специально сам закупал оборудование, обращал внимание на то, с чем у него в редакции работают люди. Часто бывая в командировках, он сам производил закупки некоторой техники.

— Да, владыка обращал внимание на то, какими аппаратами мы снимаем, он старался давать нам лучшую технику. Вот, я, например, снимал фотоаппаратами системы Nikon, а владыке были интересны другие камеры, но, тем не менее, он был превосходным фотографом. Он и художником был: он же ведь рисовал великолепно! У меня сохранились некоторые наброски, сделанные владыкой. Причем он очень здорово шаржи рисовал, настолько точно, что не надо было потом говорить, кто есть кто на рисунке: сразу было видно, кто это такой!

— Этим, наверное, он был близок отцу Алексию Остапову, своему другу, который тоже был прекрасным художником.

— Да, он тоже был прекрасным художником, но ведь они вместе и иподиаконствовали у Святейшего Патриарха Алексия (Симанского). Отец Алексий Остапов — это тоже личность особенная. Сын нашего «гонителя» и «критика», Даниила Андреевича Остапова (секретаря Патриарха Алексия), который, видя нас, говорил так: «Ну, вот опять „ЖМП“ здесь появился..» — «Даниил Андреевич, но ведь это нужно!» — «Чего там нужно?! Ничего не нужно!»

— Однако после Даниила Андреевича остались многие машинописные тома его дневников, которые мы сейчас с таким удовольствием прочитываем.

— Конечно, это же наша история! Причем, это записи человека, который видел то, чего другие не видели. Как-то мне с трудом удалось пробраться в старое здание Патриархии в Чистом переулке (туда никого не пускали, но я все-таки пролез), чем Даниила Андреевича очень удивил: «Опять здесь „ЖМП“!» — «Даниил Андреевич, здесь не „ЖМП“, просто ведь мы для дела снимаем!» — «Ладно, ладно, нечего ворчать! Делайте свое дело!»

— Вячеслав Петрович, вот такая парадоксальная вещь: когда сейчас просматриваешь старые подшивки «Журнала Московской Патриархии», несмотря на внешнюю непривлекательность журнала, каждый номер уникален. Просто задерживаешь дыхание, листая страницы: несмотря на обилие экуменической хроники, разных межцерковных контактов, и, казалось бы, совершенно протокольных материалов, ты чувствуешь, как тебе открывается именно жизнь Церкви тех лет, и что сделано это с огромной любовью. В чем здесь секрет: ведь фотографий мало, обложка не глянцевая, казалось бы, ничего такого внешне привлекательного, — но ты именно вчитываешься в эту эпоху! И не только читаешь между строк, но ведь и материалы прекрасные публиковались!

— Мы старались (мы сами это говорили, да и владыка подтверждал наши мысли) составлять хронологию истории новейшего времени Московского Патриархата, начиная со святого Патриарха Тихона и до наших дней. Получалось! Получалось! И в Церковно-археологическом кабинете Троице-Сергиевой Лавры устраивались экспозиции. Например, помню специальную выставку, посвященную владыке Питириму.

Владыка — это личность, понимаете? Вот, у меня тут лежит книга, заголовок которой немного странный, но книга хорошая: «Владыка всегда и во всем».

— Но название точно отражает личность митрополита Питирима.

— Отражает точно, но буквально несколько слов я должен тут сказать. Владыка — это ведь не церковное слово, это от князей пошло. Владыками сначала называли князей, а потом стали архиереев называть.

— Получается, властитель?

— Властитель, да. А потом закрепилось и так и пошло: владыка и владыка, ну, пусть будет владыка, никто не стал возражать. Владыка светский, владыка церковный. В общем-то, звучит неплохо.

— Как строился ваш день в редакции, может быть, вспомните какие-то детали или особенности.

— В редакции у нас день строился так же, думаю, как и в любой другой редакции: мы работали над машинописными материалами. Во-первых, конечно, строили планы. У нас в «Журнале Московской Патриархии» было несколько отделов: официальный отдел, отдел «Церковная жизнь», отдел «Проповедь», отдел «Защита мира» (он был нужен, потому что необходимо было и власти сделать «реверанс»), отдел «Экуменические контакты» и «Богословский отдел», где мы публиковали богословские и исторические статьи. Хотя исторические статьи шли и в «Церковной жизни». Мы старались как можно больше давать иллюстративного материала. И были очень удачные фотографии.

К тому же, у нас были очень хорошие контакты со светскими фотографами, которые являлись профессионалами высокого класса.

— Вячеслав Петрович, но ведь у владыки Питирима была не просто редакция, там был домовый храм?

— Храм открылся, я бы сказал, немного неожиданно. Сначала мы молились на 2-м этаже редакции: там был такой простенок, в котором владыка расположил несколько икон. А потом он вдруг высказал предложение: «Освятим наш храм во имя преподобного Иосифа Волоцкого». Что и было сделано. Это логично: он же был митрополит «Волоцкий», Волоколамский и Юрьевский.

А почему Юрьевский? Многие, наверное, не знают. Дело в том, что в волоколамском районе есть село, которое называется Середа Юрьевская. И так получилось, что когда Святейший Патриарх Пимен присваивал ему звание митрополита, он сказал: «Преосвященнейший, у вас должен быть двойной титул, если вы митрополит! Неудобно быть митрополиту с одним только титулом: „митрополит Волоколамский“!» И владыка ему ответил: «Вот, у нас есть Середа Юрьевская, там храм!» — «Прекрасно! Вы будете Волоколамский и Юрьевский!»

Владыка рассказывал, что когда его рукоположили во епископа Волоколамского, первое, что он сделал — «поехал посмотреть — а куда это меня рукоположили?» Он помчался в Волок Ламский: поклониться преподобному Иосифу, местным святыням. А святынь там хватает, там народ верующий, несколько приходов было в благочинии.

— Вы тоже там с ним побывали?

— Так мы постоянно туда ездили! Все службы были вместе: не только дни памяти преподобного Иосифа, но и другие праздники.

— А какие-то храмы там, в Волоколамске, оставались открытыми?

— В Волоколамске — да. Там был храм Рождества Пресвятой Богородицы на Возмище (когда едешь по шоссе из Москвы, это первый храм перед Волоколамском), затем был храм Покрова Пресвятой Богородицы в самом городе (он у нас считался архиерейским), там служил отец Леонид Яковлев, Царствие ему Небесное! Очень мощный батюшка, во всех смыслах, с прекрасным баритоном. А потом вскоре открыли храм на горе. А монастырь Иосифо-Волоцкий расположен примерно в 40-ка километрах, если ехать от города по шоссе.

— Он был разрушен в то время?

— Я бы не сказал, что он был совсем разрушен — он был закрыт. Храмы стояли, в храмах и утварь была. Кроме всего прочего, там был небольшой храм в нижнем ярусе колокольни.

— Владыка очень любил этот монастырь.

— Да. Но он был закрыт. А там в полутора километрах от монастыря находится сельцо Спирово (в нем храм Введения во Храм Пресвятой Богородицы — роскошный храм XVIII века, московское барокко). Там бесподобная акустика, мы с таким удовольствием там всегда пели: было такое впечатление, будто звук широкой волною уходит вверх! Владыка тоже очень любил в Спирове служить.

Там еще один маленький храм был, а всего, кажется, было 8 храмов. Потом владыке пришлось договариваться со светской администрацией, чтобы хотя бы один храм в монастыре ему разрешили открыть. И разрешили!

— А как в те годы удавалось открыть храм в закрытом монастыре? Или у владыки были какие-то контакты с властями на личном уровне?

— У него и на личном уровне контакты были, а потом — он умел находить аргументы. Меня всегда поражала его феноменальная способность логически подходить к чему-то. Он умел показать власть предержащим, что это полезно — и не только для верующего народа, но и вообще для людей. Потому что храм — это архитектурный памятник, там и роспись, там и стили: и классический стиль, и барокко, и ампир, и еще какие-то стили могут быть. Владыка все это прекрасно знал и потом объяснял: «Представляете, какое сокровище мы для людей откроем, какое сокровище?! Не надо школу кончать: смотри на храм — и радуйся и учись!» Ну, и мы с ним тоже вместе учились.

— Помню, в одной из проповедей он сказал, что Литургия — это вообще лучшее училище, в том числе, и культуры.

— Это так! Потому что, собственно, что такое Литургия? В переводе с греческого это слово обозначает «общее дело». То есть, это совершение общего молитвенного дела пред Богом. И вот, владыка совершал это общее молитвенное дело для народа. Сначала, правда, народу очень мало было в храмах, куда владыка приезжал, а потом народ сообразил, что к чему!

А каким блестящим проповедником был владыка Питирим!

— Я как раз хотел спросить Вас об этой стороне его личности: как он служил, как готовился к Литургии, как ее совершал?

— Он всегда готовился дома, вычитывал правило. Причем признавался: «Если я дома не успевал, то в машине дочитывал правило». Ну, почему нет? Едешь ли ты в повозке, запряженной лошадьми или же сколько-то «лошадиных сил» тебя везут в машине — все равно. Едешь и читаешь правило, ну и что? Ничего плохого в этом нет.

Кстати, он потом говорил со Святейшим Пименом, и Святейший благословил так поступать.

Итак, он обязательно готовился. Народ знал эти дни, когда владыка должен приехать. Сначала народу было немного, а потом невозможно было и в храм войти! Мы там и читали, и пели, и крестные ходы бывали.

— Была у владыки какая-то особенная манера, может быть, какие-то свои пристрастия в служении?

— Да вы знаете, особых пристрастий я не замечал, кроме одного: пристрастия к порядку. Он не любил расхлябанности, не любил неряшливости и всегда делал замечания: у кого-то воротник не застегнут, у кого-то что-то торчит. Он обязательно скажет: «Поправь! Ты в храме, ты Богу предстоишь!» И у нас люди приучили себя приходить на службу в чистых сорочках, с галстуком. С точки зрения устава, это не обязательный элемент, но он обязателен с точки зрения логики поведения: ты Богу предстоишь! Так предстань Богу в том виде, в каком и надо предстоять высшему начальству. Когда мы идем к светскому начальнику, мы галстучек поправим, ботиночки почистим. А здесь-то — другое Начальство, тут уж надо и по-другому себя и вести. И владыка учил нас, как надо предстоять не только перед светским начальством, но и перед Небесным Начальством. В этом смысле, школа владыки была уникальной.

— Когда мы сегодня касаемся вопросов богослужения, многие люди (может быть, недавно пришедшие в Церковь) говорят о том, что все эти детали не очень важны. Например, то, о чем вы говорите: опрятная форма одежды. Одна моя пожилая знакомая отмечала недавно, что в старину даже платье было обязательно для Литургии особенное. А сегодня слышны такие замечания: ну, какая разница, как ты явился в храм, в каком виде! А ведь владыка обращал внимание даже на мелочи. Получается, наша внешность определяет в чем-то и внутреннее состояние?

— Конечно, это помогает укреплять и наше внутреннее состояние! Владыка об этом и говорил: это ведь не просто «блеснуть» на улице своей одежкой, внешним лоском и тому подобным. Нет, это часть нашего внутреннего состояния!

— Вячеслав Петрович, а как владыка отбирал людей? Хотя бы для иподиаконства — с кем вы были вместе?

— В первую очередь, я был с архимандритом Иннокентием (тогда он был еще Анатолием, Анатолий Иванович Просвирнин). Мы с ним очень подружились, человек он был очень интересный. Он воспитывался сибирскими архиереями — Тобольским, Иркутским, Новосибирским. Школа у него была прекрасная.

— Ну, отец Иннокентий (Просвирнин), даже не будучи еще монахом, как-то внешне даже определился сразу — примерно, как будущий архимандрит Кирилл (Павлов), который пришел из армии только, а уже было понятно, что это — человек не от мира!

— А нас и в армии уже считали «не от мира». Мне в армии в спину кричали: «Вон, поп пошел!» Я поворачивался и говорил в ответ: «Я не поп, я еще только учусь!»

— Кто еще был вместе с Вами иподиаконами владыки?

— Были еще братья Веретенниковы и Киселевы, так что команда у нас была хорошая. Владыка вообще тщательно отбирал ребят, он смотрел, кто они, что они из себя представляют. Но первым все-таки был Анатолий (будущий отец Иннокентий).

— Старший иподиакон?

— Да, старший иподиакон. Первый иподиакон. Ну, потом я за ним в хвосте тащился.

— А в чем состояли обязанности иподиакона?

— У нас был довольно обширный круг обязанностей. Во-первых, службу готовить: следить, чтобы все было в порядке — трикирий, дикирий, кадило, — чтобы угли были, чтобы ладан был хороший. Чтобы облачение архиерейское было в полном порядке, да и наше облачение тоже — стихарь с орарем. А еще — ведь мы непременно с магнитофонами были.

— Я проработал только месяц в Издательстве Московской Патриархии, но за этот месяц узнал настолько много нового, а главное, почувствовал себя в огромной семье. Мы готовили тогда праздник Тысячелетия Крещения Руси, засиживались глубоко за полночь, делали видеокассеты (тогда это была техническое новшество), переписывали. И помню, к нам ночью заходил владыка Питирим, проверял: накормлены ли, как работается, нет ли каких-то пожеланий.

— Насчет того, чтобы накормить, это да. Это было одной из первейших его забот: он обязательно помнил о том, что человека нужно еще и накормить. Будь то Волоколамск или любой волоколамский приход, или Москва, или еще где-то. Владыка очень много бывал за границей, мы вместе были в Швеции, в Швейцарии, в Германии. В остальных странах — порознь. А там встречали его всегда с такой помпой, с таким ликованием! Одна борода чего стоила, понимаете? Ведь католики и протестанты бород не носят, а тут вдруг такая борода появилась!

— На ваш взгляд, советский официоз того времени мешал владыке?

— Вы знаете, у владыки Питирима был удивительный талант налаживать отношения с советскими чиновниками. Я всегда этому поражался! Дело в том, что по должности ответственного секретаря (у нас в редакции два человека имели выход на советских чиновников — главный редактор и ответственный секретарь) я всегда удивлялся, как хорошо владыку встречали советские чиновники! Ум, талант, воспитанность его были удивительны. Меня всегда удивляла его утонченность. Это был интеллигент высшего класса, причем церковный интеллигент.

— И чиновники, даже необразованные, чувствовали это?

— Естественно! Мне в Совете по делам религий, который тогда существовал, говорили: «С Питиримом очень приятно общаться: удивляют его эрудиция, воспитанность, начитанность. Он совершенно спокойно разбирается во многих вещах!» А он, действительно, мог говорить практически на любую тему, будь то христианская, светская или любая другая тема. Он умел найти нужную тональность. Кстати, насчет тональности: он ведь виолончелистом был! Мне довелось как-то послушать его игру на виолончели -это же блестящая была игра…

— Он играл в редакции?

— Да, он играл в редакции. Он и как музыкант себя проявлял! Когда нужно было пение, например, в храме совершать с народом, он первый начинал: брал нужный тон, священник и иподиаконы подхватывали, а затем — и народ. Блестяще получалось!

— Вячеслав Петрович, хочется вспомнить о периоде выбора нового Патриарха (это было после кончины Святейшего Патриарха Пимена в 1990 году). Тогда владыка Питирим был одним из кандидатов на Патриаршество. Вы были с ним рядом в тот период. По-человечески, как он воспринял свое поражение на выборах?

— Знаете, он был очень огорчен! Выборы проходили в Трапезном храме Троице-Сергиевой Лавры, где заседал Архиерейский Собор, а я был тогда в нижнем ярусе колокольни, где располагался пресс-центр. Дело в том, что владыка шел впереди многих кандидатов, во всяком случае, в первой тройке.

— Тем более, его авторитет в Церкви был в то время довольно высоким.

— Конечно, вне всякого сомнения! Он же два образования имел: светское и духовное. В свое время он и в МИИТе учился, хотя и не закончил. Он говорил: «В то время, когда я учился в МИИТе, открылась духовная семинария. Когда я поговорил со своими отцами, они были единомысленны: конечно, иди в духовную семинарию!» И он пошел в духовную семинарию, а в МИИТ он потом меня послал. Ваш покорный слуга преподавал там некоторое время, как бы продолжая линию владыки Питирима. Кстати сказать, и тема-то, которая была принята светской властью и МИИТ-овским начальством была сформирована владыкой: «Роль Русской Православной Церкви в истории России». Что может быть лучше? Блестящая тема, и я всегда студентам говорил: «Запомните одну простую вещь: Русь, Россия (и любое другое название, какое бы вы ни приложили к нашему государству) выросла на плечах Русской Православной Церкви, если можно так выразиться! Этого даже светские историки, светские исследователи не отрицают. И все, что на Руси существует хорошего, возникло благодаря Русской Православной Церкви.

— Владыка часто посещал свою «альма-матер»?

— Да, он бывал там, бывал неоднократно. Он занимался со студентами, а я специально приходил его послушать (хотя в этом и не было необходимости, у меня свои были занятия), но я тем не менее, приходил, садился и слушал. Я только кланялся владыке, подходил под благословение и говорил: «Владыка, я посижу, послушаю», — «Садись!» И продолжал беседу.

— Вы сказали, что владыка огорчился, узнав результаты выборов Патриарха. А по-человечески они были близки с Патриархом Алексием II?

— Знаете, у них были формальные спокойные отношения. Я бы не сказал, что они были дружны: они были разными людьми.

— Но, несмотря ни на что, у владыки под началом оставался огромный церковный институт, который обладал довольно широкими полномочиями.

— Конечно-конечно! И влияние имел определенное.

— А после выборов Патриарха в Издательском отделе что-то начало меняться?

— Отдел продолжал существовать, особых изменений я не замечал.

— Как так получилось, что в 1994 году владыка был вынужден оставить свой пост главы отдела?

— С одной стороны, плохое самочувствие. А с другой — было, конечно, давление, многие не хотели, чтобы он там оставался.

Я помню этот день. Когда входишь в здание на Погодинской, два раза повернешь налево, и там на стене был помещен приказ о том, что «Преосвященный Питирим отправляется за штат, а на его место назначается новый главный редактор». Некоторые просто плакали.

— Владыка разговаривал с сотрудниками?

— Да, он собрал всех наверху, в актовом зале, и попрощался со всеми. Поблагодарил всех за сотрудничество. Пожелал всем благоуспешных трудов. Не надо говорить, что для меня лично это была потеря!

— Как он сам это воспринял, на ваш взгляд?

— Сам он очень тяжело восприняло свою отставку. Внешне он старался этого не показывать, но, тем не менее, для него это было очень мощным ударом. К сожалению, тут действовали силы, которых не должно было бы быть и которые не должны были бы действовать. Они всячески на него давили: он был слишком хорош для Церкви, с их точки зрения! А не всем это нравилось.

— Но мы знаем, что после 1994 года владыка все-таки нашел в себе силы и, насколько мне это известно (я встречался с ним там, в Денежном переулке), создал какой-то небольшой фонд. И когда я побывал там, меня поразило внешнее даже сходство этой новой, малой, если можно так выразиться, «редакции» со старым Издательским отделом. Я приезжал к владыке туда, мы писали воспоминания о протоиерее Алексии Остапове. Там было так же тепло, так же камерно, все было так же наполнено обаянием личности владыки Питирима. Как владыка организовал это свое новое маленькое пристанище и были ли вы тогда рядом с ним?

— В Денежном переулке мне бывать не пришлось. Я только слышал о том, что там кое-что делалось. Владыка всегда все устраивал и организовывал так, как он это видел, как он это умел. Я уже говорил о том, что даже светские наши коллеги (например, в Совете по делам религий, в администрациях областных и городских) всегда отмечали: «Ну, Питирим — это класс! Одна осанка чего стоит, не говоря уже про бороду!» А кто-то смеялся и говорил: «Ну, нашим чиновникам не хватало еще такие бороды завести!»

— Мне кажется, что рядом с такой личностью руководителя и каждый сотрудник редакции тоже являлся личностью. Помню из старых сотрудников Константина Михайловича Комарова, Наталью Владимировну Дивакову, отца Иннокентия (Просвирнина), Евгения Алексеевича Карманова.

— Всех и не перечислишь!.. Во всяком случае, редакция, созданная владыкой, имела свое лицо, имела свой ресурс, мы делали свое дело, и нам иногда удавалось «пробить» через светские инстанции тот или иной проект.

Владыку Питирима всегда очень неплохо принимали в Совете по делам религий и в местной городской администрации. Его знали, его уважали, и ему удавалось сделать многое из того, что у других не получалось.

— Насколько мне известно, редакция отмечала вместе такие большие праздники, как, например, Пасха или Рождество Христово — в такой камерной, семейной обстановке. Вы что-то можете припомнить из того времени?

— Знаете, с одной стороны, вроде бы камерно было, а с другой нет. Потому что пасхальная служба у нас совершалась своим порядком. Народу было немного, в основном, это были сотрудники и близкие люди, кого могли пригласить и кого можно было принять.

Потом служивший священник ходил с кропилом, окроплял все этажи и помещения с возгласом: «Христос Воскресе!» Потом он выходил во двор, и во дворе окроплял территорию, включая входные ворота. А мы за ним шли и дружно кричали: «Воистину Воскресе!»

— Праздник чувствовался?..

— Конечно, конечно! Пасха — это Пасха.

— А как вы общались с владыкой, когда он был, так сказать, «в изгнании»?

— Я старался видеться с владыкой или говорить с ним по телефону до самого последнего момента, когда он еще был в состоянии взять трубку и что-то сказать. А потом, когда он скончался, эта весть как-то сразу всех облетела: «Владыка скончался! Владыка скончался!»

Кстати сказать, у владыки Питирима была такая особенность: он очень чтил умерших. У него была обширная семья, он всегда поминал и отца, и мать, и сродников, а также поминал всех, с кем он служил, кто ему сослужил, с кем он трудился у нас в редакции (при нем было порядка 40-ка человек, потом редакция расширилась).

Я всегда смотрю на фотографии владыки и мысленно говорю ему: «Владыка дорогой, на твоем основании все зиждется!»

— Я думаю даже немного шире: мне кажется, вместе с владыкой Питиримом от нас ушло что-то в церковной жизни. Что-то невозвратимое: какая-то особая культура, этот особенный дух, который сейчас редко встречается даже в архиереях наших. Может быть, им просто сейчас не с кого брать пример?

— Может быть. Хочется вспомнить еще, что Владыка постоянно заезжал в храм Иоанна Воина. Он же там начинал служение свое, при отце Александре Воскресенском. А потом, когда отца Александра уже не стало, он приезжал, по проходу проходил до центральной части храма (но в центральную часть не заходил), останавливался с правой стороны, там вставал и молился.

Вообще, владыка очень чтил храм Иоанна Воина и тех, кто там служил. Кстати сказать, там служил и мой духовный наставник, отец Василий Серебрянников: удивительная личность, кандидат медицинских наук. Поразительно, что человек сочетал в себе и духовного врача, и телесного!

Так что владыка приезжал и стоял там, а когда я его видел, то всегда спускался, подходил к нему в стихаре, брал у него благословение, и потом оставлял владыку, чтобы ему не мешать, не докучать.

Помню еще и служение его в Брюсовом переулке, в храме Воскресения Словущего. Я всегда удивлялся тому, что где бы владыка ни был — там, где он мог приложить свои умения, свою волю, свои силы, — он все улучшал. Кстати, он организовал блестящий ремонт храма в Брюсовом. Двор, который прилегал к храму, он расширил, выпросил территорию дворика у местной администрации. Дом одноэтажный, который там стоял, отдали владыке, он устроил там кабинет для себя и комнаты для духовенства.

При владыке регентом хора храма в Брюсовом была Ариадна Владимировна Рыбакова (она руководила правым хором). Она сумела найти нужную тональность на службе владыки. И поэтому богослужение там было гармоничным во всех отношениях, в том числе, и в музыкальном. Будучи профессиональным музыкантом, она подстраивалась под владыку — под его тональность, под его манеру служения — и служба была не просто благоговейной, но и красивой! Это не всегда у всех бывает.

— Владыка, как мне кажется, молится за тех, кто его знал и кто его любил, кто помнит его.

— Мне не кажется, я в этом твердо уверен! Я кладу руку на портрет владыки, на его десницу, и говорю: «Владыка святый, благослови нас и помолись о нас! Тебе же будет всегда вечная память, вечная память, вечная память!»