Русская линия
Православие и МирПротоиерей Сергий Правдолюбов13.12.2013 

Протоиерей Сергий Правдолюбов — хранитель веры

Двадцатый век для России стал временем испытания подлинной веры и принес Церкви сонм новомучеников и исповедников. Но помимо них были еще тысячи христиан, пронесшие православную веру сквозь десятилетия атеизма. В книге «Хранители веры», которая готовится к выходу в издательстве «Никея», собраны интервью именно с такими людьми. Это священники и миряне, напрямую столкнувшиеся с гонениями или прожившие внешне спокойную жизнь. Их объединяет главное — Христос, веру в Которого они сохранили в советские годы.

Предлагаем вашему вниманию интервью с протоиереем Сергием Правдолюбовым, настоятелем храма Живоначальной Троицы в Троице-Голенищеве (публикуется в сокращении).

Хранители веры

— Отец Сергий, начну с вопроса традиционного: что, по вашему мнению, должно двигать человеком в принятии решения стать священнослужителем? Ведь жизнь священника особенная — не столько для себя и семьи, сколько для других людей, приходской общины. Что должно внутри человека произойти, чтобы он осознанно принял такое решение?

— Я не могу ответить на этот вопрос определенно, потому что никогда в жизни ничего не планировал. Я шел интуитивно — эвристический подход тоже имеет право на существование: «Господи, благослови» — и вперед. Нравится — делаю, не нравится — не делаю. Только очень умные и очень талантливые, волевые люди могут задумывать вперед, планировать. А я в детстве рос просто, не задумываясь, и главным образом смотрел на своего отца — протоиерея Анатолия Сергеевича Правдолюбова [1]. Это было его мощнейшее воспитание нас, четырех братьев, которые потом все стали священниками. И это произошло не потому, что мы такие хорошие, а потому что отец действительно был таким человеком, которого если бы поставить рядом с Иоанном Златоустом или Василием Великим, то он бы их полностью понимал, хотя и не обладал, конечно, их талантами.

Отец был как бы современник той древней эпохи, и как про Иоанна Златоуста говорили: «Ну что же он так вел себя, так недипломатично!» — то же можно было сказать про поступки моего отца. Даже когда его предупреждали: «Нельзя так делать», — он делал так, как полагается, как совесть велит. Он не оглядывался ни на кого. Потом он мог переживать, волноваться, думать, что, возможно, опрометчиво поступил. Однако его стихия — энергичная, мощная — именно она делала для нас родной всю прошедшую эпоху христианства. И сегодня, читая древних святых, мы смотрим внутренним взором на поступки отца и не вспомним такого случая, чтобы он говорил одно, а делал другое. Я думаю, что это было самым важным воспитанием. Помню богослужения на Страстной седмице и пасхальные службы. Это было не только воспитание, а приобщение к церковной жизни во всей возможной полноте. Мы видели, переживали, ощущали и понимали, что выше этого ничего нет. Так что я всегда смотрел на отца и старался поступать так же, как он.

Когда я окончил школу, до армии у меня оставалось еще полтора года, и, чтобы не болтаться просто так, я поступил в Гнесинское училище на отделение теории музыки. А потом из училища я пошел служить в армию, а после нее уже спокойно пошел в семинарию. Меня влекли интуиция и желание: очень хотелось, чтобы то, что есть у отца, было и у меня, так что никаких ходов я не просчитывал. Скорее, наоборот, когда я принимался за планирование, стараясь построить свою жизнь наиболее оптимально, то именно тогда делал ошибки. При этом я к священству шел очень долго, время было еще советское, а у меня и отец и дед — лагерники, и в диаконах меня держали целых тринадцать лет. Я получил образование в Московской духовной академии, защитил кандидатскую диссертацию, но тринадцать лет еще был диаконом. Даже магистерскую, по старинному уставу Академии, написать успел. Так что мне очень трудно далась хиротония. И только много лет спустя, после падения железного занавеса, я узнал, что оттягивалось мое рукоположение не по доброй воле Патриарха Пимена [2], у которого ранее был я иподиаконом, но это было вынужденное торможение из-за моих родственников. Фактически они еще считались государственными преступниками.

На фоне начавшихся в стране изменений 16 января 1989 года Президиум Верховного Совета СССР принял постановление о реабилитации политических заключенных [3] — невинных людей, которые пострадали в годы репрессий. Я это хорошо помню, потому что в дальнейшем читал материалы следственных дел своих дедов. 16 января постановление было принято в Москве, к июлю и в Рязани началось движение. Листки реабилитации были разложены по следственным делам, далее было сигнализировано в Москву, что все сделано — постановление исполнено, реабилитация Правдолюбовых состоялась. И уже к августу кто-то кому-то позвонил и мне сказали: «Можно рукополагаться». В данном случае это тринадцатилетнее торможение было следствием того, что сотрудники соответствующих государственных органов боялись дать разрешение на мое возведение в сан священника.

И так я стал священником. И у многих других, включая моих знакомых, наконец появилась возможность принять сан. Это был удачный год, 1989-й.

Вот такая была подготовка. То есть ничего не было задумано специально, что вот, мол, хочу я быть священником и непременно должен добиться этого любыми путями. Я служил, как получается, полагаясь во всем на Бога.

— Не могли бы вы рассказать подробнее про вашего папу — отца Анатолия? Все-таки его опыт сам по себе потрясающий — независимый священник в советское время. Ну, может быть, приведете какие-то примеры, характеризующие его личность.

— Отец родился в 1914 году, за три года до революции. И он еще успел ухватить старые традиции школьного обучения, традиции преподавания и отношений в семье. И поэтому в детстве на него во всей полноте не было оказано давление советской идеологии.

Родился он в Киеве, его отец (мой дед) священноисповедник Сергий Правдолюбов [4] учился в Киевской духовной академии. Тогда, в 1913 году, в Киеве летними вечерами под открытым небом играл симфонический оркестр, и мои дедушка и бабушка — тогда еще молодые люди, только что поженившиеся Сергий и Лидия, гуляли и слушали прекрасное исполнение чудесной музыки. И любовь к музыке, видимо, еще внутриутробно была воспринята отцом, он любил музыку настолько сильно, что я никогда больше ни у кого не встречал ничего подобного — музыка буквально захватывала его.

При этом отец не хотел делать музыку своей профессией. А его отец — мой дед — очень хотел видеть сына священником. Наука — нет, музыка — нет, поэзия — тем более нет. Только священником хотел видеть своего сына священноисповедник Сергий. Но музыкальное увлечение не давало отцу возможности думать о священстве. Он был упоен. Семья жила тогда в городе Касимове в Рязанской области, где дед был настоятелем Троицкой церкви. Там опытные музыканты нашли моему отцу очень хорошую преподавательницу, которая была ученицей ученика Сергея Васильевича Рахманинова [5]. Занимаясь с ней, Анатолий показал очень хорошие результаты. Прослушивали его и московские профессора, хотели принять на учебу, но оказалось, что сына священника, сына попа, не возьмут никогда. Это был 1933 год.

Чтобы представить масштаб увлечения моего отца музыкой, приведу пример: когда его на фронте очень сильно ранило в руку, так что он едва выжил, то очнувшись, первым делом он спросил: «А я смогу играть на рояле?»

Но все-таки главный его поворот в сторону служения произошел еще до войны, в Соловецком лагере. Там он увидел множество замечательных людей: архиереев, священников, монахов, ученых-профессоров и просто верующих. Тогда-то в результате мощного внутреннего переворота он и принял окончательно решение стать священником.

Увлекался музыкой и я, но в гораздо меньшей степени. Я тоже искал в ней, как бы сказать, некое откровение — искал в ней глубину и смысл для питания души своей. Но не нашел. То есть я всегда чувствовал предел, ощущал «потолок». Мог много раз прослушать одну симфонию какого-нибудь композитора, но ответа не получал, душе нужно было нечто большее. Только богослужение, литургия, предстояние перед Богом в церкви, молитва и проповедь — вот неиссякаемая пища для души. Это я интуитивно ощущал. Но конкретного выбора передо мной не стояло.

— Отец Сергий, вам было шестнадцать лет, когда в Касимов приехал отец Иоанн (Крестьянкин) [6]. Какое влияние он оказал на вас? Что особо запомнилось?

— Отец Иоанн имел для меня и для всей нашей семьи очень большое значение. У нас в Касимове служил он целый год. Мы учились у него, испрашивая благословение в своих намерениях и планах. И он советовал никогда не проявлять лишней инициативы, а молиться Богу и ждать какой-нибудь результат.

О его влиянии на мою жизнь я скажу очень кратко. Это история взаимоотношений, я бы сказал, настоящего преподобного отца с чудным юношей, который все по-своему хотел делать. Не хватало у меня ума, сердца, понимания. А все то: «я вот так хочу» и «так вот хочу». И он меня все время старался в соответствующие рамки ввести. Однако не ломал меня, не ломал мою волю. Он терпеливо ждал. Но сколько он со мной бился! Я иногда так думаю: «Господи, сколько он на меня потратил сил! Сколько энергии! Любой другой на моем месте сам давно бы стал преподобным». Это печально. Сейчас уже ничего не сделаешь, но печально. И поэтому я скорблю и вспоминаю с благодарностью все поездки к нему, его благословения, его советы. Ему трудно со мной было, но как полезно для меня и поучительно.

Не может один человек другого ломать, заставлять, принуждать. И отец Иоанн был очень аккуратен в этом плане. Очень. Он относился к моему отцу с большим уважением, потому что сам был заключенным, и отец был заключенным, сам пять лет провел в лагерях, и мой отец тоже, — окопы, как говорится, одни. Отец Иоанн щадил меня, вместо того чтобы дать хорошенько по голове и строго со мной поговорить. Щадил и потихонечку воспитывал. Но, к сожалению, отдача была очень маленькой. Если бы кто-то был на моем месте, какую бы он получил колоссальную школу и какую духовную пользу! Молитве бы научился. А я не могу назвать себя ни в коем случае ни его учеником, ни последователем. Мой опыт общения с отцом Иоанном, скорее, иллюстрация того, как приходится едва-едва удерживать в святоотеческих традициях человека, который все хочет сделать по-своему.

Я даже скрывал от него, что пишу вторую диссертацию. Он знал, конечно, что я скрываю, и ничего не говорил. А когда я изнемог уже, совсем из сил выбился, не было сил закончить работу, вот тут он совершенно неожиданно и жестко сказал: «Заканчивай свою работу. Защищай ее». Он видел, что я могу сломаться, и решительно благословил меня. Очень часто мы заранее представляли, что может сказать отец Иоанн, но он всегда говорил что-то совершенно нестандартное и неожиданное. Каждый раз невозможно было предугадать. Жалко, что на моем месте не оказался другой человек, который бы мог воспринять это богатство и действительно стать настоящим учеником и последователем отца Иоанна. А я увлекся научными изысканиями: Андрей Критский, Великий канон. А надо было отца Иоанна изучать и слушаться, молитве у него учиться, вместо своего «хочу».

— Как прошла ваша служба в армии? Как там относились к тому, что вы верующий?

— Когда я пришел в военкомат, нас там основательно погоняли. Сейчас в трусах на осмотре призывники проходят комиссию, а мы тогда были без трусов, как невольники на рынке рабов. Ходим по военкомату абсолютно голые. А у меня крестик на шее. И вот сидит в полном облачении, в военной форме генерал, комиссар Дзержинского района города Москвы. И смотрит на всех нас. Увидел меня и говорит: «Так! Это что? Псих, что ли? Зачем он крестик носит? Его в психбольницу надо отвезти!» Я говорю: «Простите, товарищ генерал. Видите ли, крестик старинный. Это моя вера. Я в Бога верю и поэтому крестик никогда не снимаю. Я ношу его всю жизнь». Он: «О! Ну все понятно. Куда его?» — обращается он к соседу. «Ну, давайте мы его назначим в наземные ВВС в Воркуту». Это значит — чистить аэродромы. Снега там много выпадает. Я потом был с концертом в одной из таких частей, там одни очкарики сидят. Я тоже очки носил, глаза были плохие. И вот определили в Воркуту, все подписали: «Проходи дальше».

А возле этого же стола сидел майор Чигирь. Он был из военного ансамбля одной из московских частей. Еще раньше он проходил по коридору Гнесинского училища и спрашивал: «Есть среди музыкантов те, кто в армию скоро пойдет? Мне нужны музыканты». Вот мне и посоветовали: «Пойди подойди к нему». Я и подошел. Он говорит: «Ага. На скрипке играешь, на фортепиано, поешь. Хорошо». И меня записал. И заранее сумел подписать приказ от министра. И вот когда меня в Воркуту отправлять собрались, то Чигирь и говорит: «Нет. У меня на него уже команда есть. Этот Правдолюбов пойдет к нам». «Да? — удивился генерал. — Ну ладно. Берите его». И я ровно через неделю сел на такси и поехал в армию служить. в Москве. Вот что делает исповедание веры. Так я и в Воркуту не попал, и крестик отстоял.

Потом меня уволили из ансамбля. Я в нем служил полтора года — в офицерской форме, и не только со скрипкой, но и пел, и на контрабасе играл, был конферансье, все делал, только что не плясал.

После этого меня уволили с треском, и вот за что. Было столетие со дня рождения Ленина, 1970 год. А весь наш музыкальный взвод дал, как выяснилось (я этого не знал), обещание быть стопроцентно комсомольским. И меня они тоже рассчитывали записать в комсомол. Все знали, что я с крестиком хожу, и направили трех комсоргов, чтобы меня вовлечь в комсомол. Ходили комсорги вокруг, но почему-то ни один из них не решился ко мне подойти. В итоге торжественно постановили: уволить из ансамбля. А в армии есть замечательная пословица: «Не спеши выполнять команду, потому что может поступить команда „отставить“». И я продолжал тихо себе служить, команда «уволить» была, но в то же время руководство не спешило с исполнением. И так продолжалось, пока у нас не произошел неприятный случай — один мой однополчанин попытался покончить с собой.

Мой сосед по койке взял веревку, прицепил ее к кровати верхнего яруса и ночью повесился. А я слышу: хрипит. Я подумал, что он пьяный, сейчас на мою кровать его вырвет и придется потом все стирать. Начал раскачивать его, а он по радиусу двигается. Присмотрелся, а он на веревке висит. Я быстро поднял сержанта, прибежал фельдшер, вытащили его из петли. И он выжил. Потом он на меня даже не смотрел, словно возненавидел меня за то, что я ему помешал. Пришли с проверкой из Особого отдела и говорят: «Пишите объяснительные записки. Ты, что ли, разбудил? Пиши». Я пишу объяснительную записку, а особист документы смотрит и вдруг спрашивает: «Так, а почему он не уволен?»

Ну и уволили. Разжаловали в стройбат нашего же полка. Обычно последние полгода службы люди отдыхают — они «старики», «ветераны», а меня на строительство дома, на тяжелые работы с бетоном отправили. И надо сказать, довольно тяжело мне было. Я ведь уже привык к аплодисментам, а тут грязные и тяжелые работы. Там со мной еще один баптист служил, он принципиально не брал автомат в руки.

И вот, представьте себе, я до сих пор с благодарностью вспоминаю сержанта из стройбата. Не помню его фамилии. Простой сержант. Часто сержанты бывают вредные, неприятные, они не только «давят», но и «ногами потоптать» могут. Но он, когда увидел стойкость моей веры, сумел понять мое психологическое состояние. Вот идем мы на объект. Распределение пошло: «Вы делаете это, вы делаете то, а вы-то..», а мне говорит: «Правдолюбов, иди сюда. Вот эту березку видишь? Вот иди ложись там и лежи». И так целую неделю. Это было поразительное психологическое понимание стрессового состояния — он пощадил меня, дал возможность привыкнуть. К концу недели он опять предложил полежать, но я говорю: «Слушайте, товарищ сержант, а можно я поработаю?» «Ну, наконец то, — говорит. — Давай. Подключайся». Вот такой был он психолог. Простой наш советский сержант, который вдруг меня понял.

Потом и позорный момент был в моей армейской биографии. На объекте работали, копали траншею. Просто от нечего делать, не было фронта полезных работ, вот и копали траншею без всякого смысла. Это ужасно! Работать так было невозможно. Так вот, к концу дня один боец побежал в магазин, купил водочки. Меня позвали: «Правдолюбов, иди сюда». Я говорю: «Что, угощаете?» «Угощаем». «Ну, давайте». И я с ними выпил. Вдруг идет лейтенант. «Что вы здесь делаете?! Построиться! Быстро!» Ох и ругался он. «Я знаю, что вы здесь делали! Вот Правдолюбов один, — говорит, — не пил, это точно». А я же не баптист, чтоб ни капли не пить. Но я молчу, потому что не понимаю: признаваться или нет. Лейтенанта неудобно обидеть — если сказать, что я пил, то его в неловкое положение поставлю. Он назначил наказания какие-то, развернулся и ушел. Я своим говорю: «Ребята, неудобно. Я же тоже пил. Надо было признаться». «Нет, все правильно. Ты веру не поколебал этого лейтенанта. Это хорошо. Мы, — говорят, — знаем, выпить чуть-чуть не так страшно. Но лейтенант пускай дальше в тебя верит».

А потом на Казанскую меня вызвали. Ансамбль наш, откуда меня разжаловали, в блестящих своих мундирах бесконечно репетировал выступление к концерту 7 ноября, и почти два месяца солдаты должны были выступать с концертами. И только после Нового года всех сразу должны были уволить в запас. А один из наших разбойников-стройбатовцев сильно напился, ночью шумел. Его и вычеркнули из списков. А кого поставить на его место? Поставили меня. На целых две недели раньше своего срока, 4 ноября, на Казанскую, я с чемоданчиком был отправлен домой. Тут я свредничал, специально зашел в клуб и говорю: «Ребята, желаю вам еще два месяца хорошо потрудиться, а я уже еду домой!» Как они завистливо вздыхали!.. И поехал я домой с крестом — как говорится, не на щите, а со щитом (то есть вернулся с победой. — Ред.). И этот ансамбль, кстати, многих батюшек для Церкви дал в дальнейшем.

Вот такая история, связанная с хрущевским и с брежневским временем. Жизнь показала, что такие качества, как стойкость и твердость, для христианина — самая главная опора в жизни. Почему-то большинство моих одноклассников сегодня какие-то сломленные люди. Кто их ломал? Я не знаю. У многих из них как-то в жизни не сложилось. А я, каким был в классе, такой и сейчас. Времена изменились. А я говорю: «Вы понимаете, ребята, я и однополчан своих тоже иногда вижу, — как было в школе и в армии, так у меня ничего не менялось, не ломалось. Все хорошо». А у них жизнь — большие трудности и обиды. Так что я рад тому, что имел возможность почувствовать гонение, хоть и маленькое.

Применяю к себе слова владыки Антония Сурожского. Он говорил, что Господь ведет нас Сам. Он нам помогает. Он нас учит. И Церковь нас учит. Причем Бог радуется всему, что мы сделаем, пусть даже не сами. Как мама, которая берет своей рукой ладошку младенца и начинает вместе с ним писать. «Пиши, пиши! Как ты хорошо написал!» А это ведь не сам младенец писал, а мама водила его рукой. Так же и я: меня побили, из школы прогнали, в армии тоже проблемы были. Но это что? Разве что-то ценное? А мне говорят: «Вот какой ты молодец! Смотри, все вынес!» Да чего выносить-то было? Это просто маленькое испытание, чтобы появился навык веру сохранять. Зато, как я уже говорил, начинаешь лучше понимать святых, преподобных и тех, кто страдал в лагерях и умирал, тех, кто был расстрелян.

— Отец Сергий, а как объясняли родители то, что в вашей семье при существующем режиме сплошные узники? И что говорили дома про советскую власть, про Ленина, Сталина, про современников — Хрущева и Брежнева?

— Я считаю, что двоякий взор на нашу историю невозможен. И отец, и мать не скрывали никогда того, как и при каких обстоятельствах арестовывали наших родственников. Мама рассказывала со слезами об аресте ее отца, совершенно невинного человека. Невиновность и реабилитация потом подтвердила. Я знал, как арестовывали моих отца, деда и прадеда [7]. Конечно, они не думали, что будут святыми: Бог, Он знает, какими они были. Помню, отец сказал про близкого человека для нашей семьи — Веру Самсонову [8], которая умерла за две недели до освобождения, теперь мученица, прославленная Церковью. Отец всегда, ее вспоминая, говорил: «Как Бог ее интересно сподобил. Она стала мученицей, она домой не вернулась». «А мы, — говорит, — вернулись, и мы — исповедники. А она мученица». Отец без пафоса говорил это, просто и естественно.

Но у каждого отца наступает период, когда его дети начинают мало с ним считаться, особенно мальчики, будущие мужчины. Так было и у нас. «Ну и что? Ну и кто он такой?» — думали мы. Отец со скорбью говорил, это я очень хорошо помню: «А ведь раньше к исповедникам относились с почетом, потому что они страдали за Христа. Их не замучили окончательно, они остались живы, но они — живые свидетели страданий за Христа». «А сейчас, — говорит, — нет. Время не то пошло». Он осознавал, что пострадал, но никогда не выставлял себя и не хотел, чтобы его как святого почитали. Никогда этого не было. Но к сожалению, ощущал, что мы к нему без должного почтения относимся. И я только сейчас понимаю, что мы действительно неправильно относились к отцу.

При этом почитание мучеников — домашнее, семейное — было всегда, и я их почитаю как-то просто, сколько живу. И более того, если бы дочки ныне почитаемого священноисповедника Сергия Правдолюбова потрудились бы составить его жизнеописание еще тогда, нам было бы легче жить. А мы как будто все время были первопроходцами. Когда нас пытались склонить работать на секретные службы (а меня трижды пытались вербовать), мы отказывались, но думали, как это сделать, как поступить. А надо было просто посмотреть, как поступали отцы и деды.

— Вы говорили о традициях и печально отметили, что даже в вашей семье, одной из немногих, где можно говорить о непрерывности рукоположений, вы уже не такой, как отец и деды. Что же тогда говорить о нас, людях, во многом оторванных от православной традиции? Мы воспринимаем ее после советского времени, как бы с нуля или даже с минуса. И в чем ее суть, а не только каковы внешние признаки, можем представлять только теоретически.

— У нас есть замечательные слова: «Троица Живоначальная, Дух Животворящий», и Церковь существует исключительно благодатью и силой Божией и Божиим повелением, благословением и защитой. Если бы этого не было, давно бы кончилась вся Церковь Православная не только у нас, но и в других странах и во всем мире. То, что Церковь существует, — это доказательство бытия Божия. Доказательство неложности слов Спасителя.

Недавно я общался с одной молодой женщиной и поразился ее чистоте и красоте, хотя она в Церковь не ходит. Но откуда это у нее? Если бы ей еще веру Божию, то было бы просто чудесно. Она многих из нас целомудреннее и возвышеннее. А в нашем кругу бывают и ужасающие дела. Апостол Павел с детства был воспитан в христианстве? Конечно, нет. Он был воспитан в фарисействе, но он стал апостолом христианства и проповедником. Так и здесь — Бог может из камней. воздвигнуть детей Аврааму (Лк. 3: 8), чтобы они следовали Его воле, а не своей личной. Я уже говорил, как со мной бился отец Иоанн (Крестьянкин), а я ведь рос в православной семье — в традиции. А отец Георгий Бреев, к примеру, вырос в семье неверующих, а какой преподобный отец! Отчего? Оттого, что Дух дышит, где хочет (Ин. 3: 8), — Дух Святой и Животворящий.

А у многих прекрасных и замечательных священников дети не идут по стопам отца. Поэтому никто не гарантирует благочестие детей священников, наоборот, взирают с надеждой на то, что люди, пришедшие из других слоев и областей, смогут дать яркие, мощные, и цветистые, прекрасные плоды духовной жизни и спасения. Поэтому нужно иметь в виду, что Церковь Животворящая и Дух Животворящий, Дух Святой — нечеловеческого устройства, иначе бы все давно погибло.

— Отец Сергий, как вы смотрите на критику, которая сегодня звучит в адрес священнослужителей? Если сравнивать с тем, как осуществлялась антирелигиозная пропаганда в советское время, то, что мы видим сейчас, можно ли назвать сознательной антицерковной кампанией? Или это нормальное явление? Может быть, действительно надо более трезво на себя взглянуть?

— Простите, но ничего нового в Церкви нет. Все это было. Причем такое было, что нам и не снилось. Я не говорю про Римско-Католическую Церковь. Помните, что такое протестантизм? Он возник как протест против того, что творилось в Католической Церкви. А взять Византийскую Церковь — там что было?! Надо иметь сравнения исторические. Перспективу.

И ничего уж такого не происходит особенного или нового. Были случаи отречения? Были. Был при Хрущеве Осипов [9], профессор Ленинградской духовной академии, который отказался от христианства. И другие были — волна целая прокатилась отречений. Роскошь была? Была. Хрущев деньги отнял. Папа мой говорил: «Слушайте, как хорошо для Церкви. Идет оздоровление церковного организма. То было денег море, а сейчас нет их, одни налоги. Хорошо! Люди, чужие для Церкви, сразу отсеются».

И сейчас какой-то особой горечи и тоски нет. Даже на пользу. Я сказал такую фразу: «Церковь должна быть в меру гонимой». Но в меру гонимой. А про меня говорят: «Вот, отец Сергий призывает к тому, чтобы Церковь уничтожали». Нет, уничтожать не надо. Но быть гонимой в меру — это полезно. Для того, как говорится, и щука в озере, чтобы карась не дремал: начинается движение, и уже не так хочется толстеть. Иоанн Златоуст говорил: «Никого так не боюсь, как архиереев». Контроль и со стороны церковного начальства, и со стороны государственных органов? Ну так трудись, молись, никто тебе не отменял ни правила, ни молитвы, никто тебе не запрещал ничего. Молись, сколько хочешь, и делай добрые дела.

Я не вижу проблемы. Мечта о государственном православии мне кажется совершенно несостоятельной. Нам бы о Царствии Небесном подумать. Зачем думать о царстве земном? Как написано в Священном Писании, а для нас это важнейший авторитет: придя, Господь найдет ли веру на земле [10]. Больше того, и мне очень это нравится: когда придет Сын Человеческий, тогда распрямитесь, поднимите головы ваши, потому что пришло освобождение ваше [11]. Получается, сколько мы ни будем трудиться, возделывать эту земную жизнь, мы постоянно будем что-то терпеть. А Господь пришел — распрямитесь! «А-а-а! Ну, наконец то, Господи, слава Тебе! Пришло освобождение наше, обещанное Богом». Чего вы хотите? Комфорта? Хотите, чтобы по всей России и по всему миру стояли храмы и без конца звонили колокола? Простите, но это нежизненно. Никто нам этого не обещал.

Как в Соловецком лагере говорили воры моему отцу: «Ох уж эти фраера. Всё им не так. И власть им плохая, и хлеба дают мало. И это им плохо, и то. Чем недовольны-то?» Именно мы и похожи на фраеров. Все нам не так, это плохо, и это плохо. Ребята, я говорю, спасайтесь! Спасайтесь, вас никто не тормозит! Время сейчас далеко не самое плохое. Можно молиться, можно и храмы строить. Только делайте это спокойно и доброжелательно.

Мы все эти двадцать два года здесь служим тихо, просто, спокойно, никого не задираем, не говорим, что мы лучше всех, не ездим на красивых громадных машинах. И живем так же, как жили студентами, — от получки до получки. И ничего. Храм стоит, мы молимся. И люди видят, что мы не враги, и что мы не хотим их всех заставить молиться, и не ждем, чтобы они все деньги нам отдавали. И они не протестуют. А в других местах начинают протестовать. Я понимаю, что против хороших батюшек тоже протестуют. Против любых протестуют. И многие поддаются враждебной агитации и пропаганде.

Шел я как-то по Сергиеву Посаду, а позади меня школьник бежал и плевал в меня, крича: «Поп, поп, поп!» Это был как раз какой-то виток критики уже после 1991 года — момент такой — опять против Церкви. Я сразу вспомнил хрущевские годы. То есть, если наверху идет кампания, так и в народе начинается. Наверху если благоприятно, то и внизу спокойно.

Не надо прельщаться. Мы мир не изменим. Мы и не должны его изменять. Это забота высокостоящих людей. А мы, самые простые батюшки, хотим, чтобы больше людей спаслось, больше стало верующих православных людей, которые сегодня пришли к вере, а завтра могут умереть. И нам не до политики, не до важных проблем государства. Любимые слова моего деда, священноисповедника Сергия: Не имамы бо зде пребывающаго града, но грядущаго взыскуем (Евр. 13: 14). Город — это очень емкое слово (по-гречески «полис», отсюда и политика). И позиция наша должна быть такая: нет у нас здесь ни города земного, ни политики, мы, говорит апостол, — грядущего, то есть будущего, взыскуем — ищем Царства Небесного, а не земного. А это и есть самое важное для человека.

_____________________________

1. Митрофорный протоиерей Анатолий Правдолюбов (1914−1981) из старинного священнического рода. Сын священноисповедника протоиерея Сергия Правдолюбова, вместе с которым пять лет провел в заключении в Соловецком лагере и на материке (1935−1940). В 1947 г. принял священнический сан. Последние 22 года своей жизни прослужил в Покровской церкви поселка Сынтул (село Маккавеево) Касимовского района Рязанской области.

2. Патриарх Пимен (Извеков, 1910−1990). С 1971 г. Патриарх Московский и всея Руси.

3. Указ Президиума Верховного Совета СССР от 16 января 1989 г. «О дополнительных мерах по восстановлению справедливости в отношении жертв репрессий, имевших место в период 30−40-х и начала 50-х гг.».

4. Священноисповедник митрофорный протоиерей Сергий Анатольевич Правдолюбов (1890−1950). Первый раз заключен под стражу в 1929 г., в 1930 г. выпущен по просьбам верующих. В 1935 г. арестован вместе с братьями Владимиром (†1937) и иереем Николаем (†1941) и двадцатилетним сыном Анатолием. Пять лет провел в заключении в Соловецком лагере и на материке. После освобождения вернулся в город Касимов. В августе 1942 г. последовал третий арест отца Сергия и тюрьма. После освобождения в марте 1943 г. служил в Никольской церкви Касимова. В декабре того же года мобилизован на трудовой фронт ночным сторожем на карьер по добыче белого камня. Демобилизован в 1946 г., но с запретом на служение в Касимове. Последние годы служил в городах Спасск и Лебедянь.

5. Рахманинов Сергей Васильевич (1873−1943) — выдающийся русский композитор, пианист и дирижер.

6. Архимандрит Иоанн (Крестьянкин) с 1957 г. служил на разных приходах Рязанской епархии, в том числе с весны 1966 г. был настоятелем Никольского храма Касимова.

7. Священномученик митрофорный протоиерей Анатолий Авдиевич Правдолюбов (1862−1937). Сын священника из старинного священнического рода. Родился в селе Давыдово под Тумой Касимовского р-на. После семинарии стал священником и трудился по линии церковного образования. В 1892 г. рукоположен во священника. Стал настоятелем Успенской церкви города Касимова. Несколько лет до кончины был настоятелем храма Благовещения Пресвятой Богородицы и благочинным всего города. 6 ноября 1937 г. арестован и 23 декабря расстрелян в Рязани. Прославлен в 2000 г.

8. Самсонова Вера Николаевна (1880−1940) — в 1930-е гг. — староста Пятницкой церкви в Касимове, в 1935 г. арестована вместе с Правдолюбовыми, осуждена на пять лет лагерей. Скончалась в заключении за две недели до окончания срока. Прославлена в лике святых новомучеников в 2000 г.

9. В декабре 1959 г. профессор Ленинградской духовной академии (ЛДА) Александр Осипов (1911−1967) публично заявил об отречении от религии.

10. См.: Бог ли не защитит избранных Своих, вопиющих к Нему день и ночь, хотя и медлит защищать их? Сказываю вам, что подаст им защиту вскоре. Но Сын Человеческий, придя, найдет ли веру на земле? (Лк. 18: 7−8).

11. См.: ..и тогда увидят Сына Человеческого, грядущего на облаке с силою и славою великою. Когда же начнет это сбываться, тогда восклонитесь и поднимите головы ваши, потому что приближается избавление ваше (Лк. 21: 27−28).

http://www.pravmir.ru/protoierej-sergij-pravdolyubov-xranitel-very/


Каталог Православное Христианство.Ру Рейтинг@Mail.ru Яндекс.Метрика