 |
| Вера-Эском | Владимир Григорян | 20.11.2013 |
|
Михаил Фёдорович Прокопов |
Он прошёл Афганистан и первую чеченскую, занимаясь подготовкой к полётам наших стратегических бомбардировщиков.
На вопрос, был ли он на войне, Михаил Фёдорович Прокопов отвечает:
— Не я был. Была машина.
— Какие самолёты обслуживали?
— Самолёт — это до 46 тонн. А у нас были летающие корабли — Ту-22М3. Дальний сверхзвуковой ракетоносец. Нужно проверить, заправить, подвесить средства поражения. Выпускаешь и ждёшь.
Постепенно в предполётную подготовку кораблей вошли освящение и обеспечение иконами Ильи Пророка — небесного покровителя ВВС. Чтобы собрать волю в кулак, преодолеть страх, ничего лучше молитвы нет и не будет. Идеология взвинчивает на время, за вспышкой энергии следует чёрная хандра. Вера укрепляет тихо и навсегда.
* * *
Прокопов понял это, когда на святого Пантелеимона у него родился сын. Из-за трудностей со здоровьем мальчика не брали в садик, а в школе говорили: «Он у вас необучаемый». Гимназию парень окончил одним из лучших, в университете изучал микроэлектронику. Отцовская молитва — это сила. Об этом майору сказал его духовный отец — петербургский протоиерей Василий Ермаков. Батюшка знал, о чём говорил. Знал, как никто, но к этому мы ещё вернёмся. А пока расскажем о том, как они познакомились: знаменитый наш старец и военный инженер-авиатехник.
В начале 90-х Михаил Фёдорович с другом, тоже офицером, зашёл в Иоанно-Кронштадтский монастырь. Поведал встретившемуся там священнику о своей беде. «Я отведу вас к мощам праведного Иоанна Кронштадтского, попросите, что надо», — сказал тот. Только спустились, как вокруг все забегали, переговариваясь: «Отец Василий Ермаков идёт».
Там, в обители святого Иоанна, когда все начали подходить к батюшке под благословение, Михаилу Фёдоровичу с другом велели: «Давайте, воины, тоже подходите!» Но они не успели, отец Василий уже прошёл мимо. Вдруг обернулся и, пристально посмотрев на Прокопова, сказал: «А ты ко мне придёшь».
Служил Михаил Фёдорович тогда в Сольцах, недалеко от Новгорода, где была авиабаза стратегических бомбардировщиков. Она и сейчас есть, только ни самолётов, ни боевых кораблей там давно не видели. Но тогда жизнь на авиабазе ещё кипела.
В Питер удавалось вырываться время от времени. Но один такой визит остался в памяти навсегда. Решил Прокопов продолжить учёбу, и не где-нибудь, а в Военно-космической академии имени Можайского. Готовиться начал загодя. Съездил за благословением к священнику в село Молочково, это неподалёку от авиабазы. Тот велел: «Как приедешь в Петербург, дуй первым делом на Смоленское кладбище. Поставишь там свечку перед иконой преподобного Серафима Саровского».
Сделал, что велено. Ну, правда, не всё запомнил правильно.
— Где тут Евгений Савойский? — спросил он у самого крепкого, большого батюшки в храме — отца Александра.
— У тебя крест есть? — поинтересовался иерей.
— Нет, — честно ответил Прокопов.
— Нет? Надеть воину крест, — распорядился священник, а когда это было исполнено, сказал: — Запомни на всю жизнь: Евгений Савойский — это там, а у нас преподобный Серафим Саровский. А теперь иди к нему и проси, что тебе надо. Желательно на коленочках.
Михаил Фёдорович так и сделал, недоумевая, как мог перепутать австрийского полководца со святым, которого, глянь-ко, сильно, видать, почитают на Руси.
С академией он месяца на два припозднился. Время было упущено, все места заняты. Последняя надежда — на помощь космонавта планеты номер два Германа Степановича Титова, который в тот момент находился в Петербурге. На приёме у него больше пяти минут никто не задерживался, но с Прокоповым они проговорили два с половиной часа. О жизни. Космонавт подписал две книжки, дочери и сыну Михаила Фёдоровича, и напоследок сказал: «Поступить в академию трудно, а учиться ещё трудней. Запомни, ты слово дал мне, Герману Титову, так что крутись как хочешь, но чтобы всё было в порядке».
* * *
— К бате потом уже попал, — вспоминает Михаил Фёдорович. — Познакомился тогда с одним капитаном — Женькой, он приехал из Плесецка на переподготовку. Потом сан принял. Заходим раз к другу — Юрке, он тоже был не питерский, спрашиваем: «Ты приболел, что ли? Выглядишь не очень». «Третий день пощусь», — отвечает. Жене его диагноз поставили: рак в последней стадии, а она молодая ещё совсем, деток у них двое. С чего постится? Собирается к отцу Василию Ермакову. Я тогда не понял, что он тот самый батюшка, которого я в Иоанновском монастыре видел. Спрашиваем: «А кто это такой?» Юрка смотрит на нас как на дураков. Это, говорит, Серафим Саровский наших дней. Тут я начинаю вспоминать.
Вечером снова встречаемся с Юркой. Он довольный такой, просто светится. Что случилось? «Нет никакого рака, — отвечает. — Батюшка сказал, что перепутали врачи. Велел позвонить домой, пусть пересматривают диагноз. Жена как узнала, так у неё все симптомы через полчаса прошли». Верно батя говорил: «Слово не нож, а хуже ножа режет..» «Ты, — сказал Юрка, — в долгий ящик не откладывай, чеши к бате». На Серафимовском-то я бывал уже. Мы — курсанты академии — всё пытались там найти могилу Можайского, да так и не нашли. Так что дорогу знал.
Отправился туда накануне очень серьёзного экзамена. От него много зависело. Я был в форме. «Клавка, Зинка, расступитесь», — велел отец Василий, завидев меня. «Ты чего пришёл?» — спрашивает. Я объяснил. Благословил он, и экзамен я сдал потом с ходу. А вот в храме у меня не сразу что-то начало получаться. Четыре раза на исповедь ходил, прежде чем батя меня на причастие допустил. Воспитывал.
Встретились мы с Михаилом Фёдоровичем возле станции питерского метро, откуда он повёл меня в кафе. Заказал вкусных блинов, сёмгу, ещё что-то и, отодвинув меня от кассы, заплатил за всё сам. И отдал приказ:
— Ешь давай!
Это было непросто, обед царский — не репортёрский, но выхода не было. У духовных чад отца Василия, я это уже давно заметил, кормить, одаривать — в порядке вещей. Едва ли этому батюшка учил, разве что личным примером. Скорее, чада подбирались такие — старорусские.
Говорить в кафе было невозможно, и мы вышли на улицу. Зашли за станцию метро, где ветра было поменьше — правда, зуб на зуб от холода всё равно не попадал.
— Вы нездоровы, стоите на ветру, смотреть больно, — сказал я.
Чтобы успокоить меня, Михаил Фёдорович торжественно объявил:
— Шарфик при тебе надеваю.
Шарфик меня заинтересовал своей расцветкой.
— Зенитовский, что ли?
— Нет, Военно-воздушные силы.
Так мы и проговорили почти два часа на ветру. Русский офицер — это всё-таки сила.
|
Отец Василий и контр-адмирал Владимир Домнин |
Поначалу Михаил Фёдорович с товарищами из числа офицеров ВВС ходил в храм недалеко от авиабазы. Но потом старого священника там убрали. С новым как-то не сошлись, да и к отцу Василию тянуло. Вот только застать его было непросто. Наконец прорвались к нему. Часа два проговорили. Батюшка не одобрил, что офицеры не смогли сойтись со своим новым настоятелем. Всё по полочкам разложил, по макушкам постучал, сказав со вздохом: «Вы даже не знаете, как это трудно — быть священником».
Воины вину свою признали, но в духовные чада всё равно попросились. Батюшка не отвечал ни да ни нет. Офицеры переспросили:
— Так вы нас берёте?
Отец Василий улыбнулся:
— Как д`Артаньян сказал молодому королю Франции: «Я ещё с той эпохи. Мы своих не сдаём». Через неделю чтобы были здесь.
И началась любопытная эпоха в жизни группы офицеров N-ского полка стратегических бомбардировщиков. Непростая, надо сказать. Батя их, судя по всему, на стойкость проверял, крепко при этом молитвами своими охраняя. У многих были родственники в Питере, но офицеры разделяться не хотели, а в одно место всей толпой не нагрянешь. Так что спать приспособились у часовни на Серафимовском кладбище. Той самой, где потом с отцом Василием прощались после его смерти. Часовня была не застеклена. В декабре, январе спать приходилось на снегу под навесом. Месяца три так проспали. Потом видят однажды — палас лежит. Дворник, которого за шикарные усы прозвали Будённым, солидно пояснил: «Батюшка благословил». Так это же совсем другое дело — на паласе спать. Бриться бегали к кладбищенским работникам, договаривались — ничего, что вода ледяная, офицер должен себя блюсти.
Батюшка появлялся часа в четыре утра.
— Холодно? — спрашивал и тут же отдавал распоряжения: — Мишку, Валерку, Юрку… всех на батарею греть.
— Холодно, — честно признавались воины, немолодые уже, да и в чинах, все в форме, кстати.
* * *
— Эх, ребята, — отвечал отец Василий, — не знаете вы, что такое холодно.
И начинал вспоминать войну. Как они с сестрой Лидой попали в немецкую облаву. Тогда же схватили немцы и его духовника — отца Василия Верёвкина, единственного священника, остававшегося в Болхове. И погнали их на Запад. Однажды попали под бомбёжку. Кстати, именно полк Михаила Фёдоровича тогда налетел. Сверху не видно было, что за колонна. Фашисты попадали, большая часть наших граждан рванула в лес, а отец Василий Верёвкин и Ермаковы не смогли, придавило их чем-то. Солдаты преследовать убежавших не стали, собрали оставшихся и погнали дальше. Запомнился пущенный партизанами под откос эшелон с новёхонькими Т-34. Немцы, захватив его, хотели перегнать в Германию, да не смогли. Так и валялись потом танки вдоль обочины.
В концлагере было страшно. Заключённым выдавали гвоздь, тушь, и татуировку с номером они должны были за ночь сделать сами. Сможешь — будешь жить. Какое-то время. Утром немцы выкликивали заключённых, те бежали и показывали: вот, сделали. Нет. Тогда смерть.
Вспоминая об этом, батюшка напоминал: «Сын, дочка куда пошли, не забывай перекрестить. Мы с сестрой выжили благодаря молитвам отца. Он каждый день ходил на ту дорогу, по которой нас угнали, и молился». После возвращения детей отец только год и прожил. Сгорел изнутри, но детей вымолил. Когда к отцу Василию приходили родители пропавших детей, подростков, он спрашивал жёстко: «Ты веришь, что твой ребёнок живой? Если нет — свободен. Если да — будем разговаривать». Родительская молитва из ада достанет.
* * *
Чему ещё учил батюшка офицеров?
Когда началась первая чеченская, стали на Серафимовское кладбище погибших привозить. Отец Василий лично ходил отпевать, ведь кровью крестились эти ребята. Но сердце надрывалось. Говорил: «Больно смотреть на нашу неправославную армию. Хоть бы кто из боевых товарищей на похоронах лоб перекрестил! Тут же водка разлита. До октябрьского переворота на них бы как на дураков посмотрели».
Мать Михаила Фёдоровича потом подтвердила, что всё так и было. Когда её старший брат пришёл на похороны с бутылкой, их родительница разбила её о берёзу, а брата потом полгода на порог не пускала. Сам Прокопов тоже однажды оказался грешен. Сходили с товарищами на могилы, где лежали сгоревшие экипажи их полка. Выпили по три глотка. Три дня потом отходил, так худо было, что с балкона свалился. Пришёл в храм, отец Василий крестом по голове со всего маха как даст, да не плашмя!.. Отскочил крест, и ничего — ни царапины, ни шишки.
— Ну что, понял? — спросил отец Василий.
— А бывало, приезжаешь весь никакой, — продолжает Михаил-воин. — Батюшка смотрит, говорит: «Та-ак, за сбитый фокер Мишке». Так он кружку коньяка называл: лётчикам во время войны так же вот наливали за уничтоженные самолёты противника, отсюда и пошло выражение. Потом на лавку посадит и говорит, что через два с половиной часа оклемаюсь. Сидишь дремлешь. Глаза открываешь, видишь батюшку, а он: «Спи, спи». Как время подходит, командует подъём.
— Понял, батюшка.
Старые христиане, пережившие гонения, были душой Русской Церкви на том переломе, который произошёл в 90-е годы. Все они, так или иначе, знали друг друга. В прошлом году на 9 мая скончался в Красном Селе, что под Петербургом, протоиерей Евгений Ефимов. Михаил Фёдорович вспоминает, как приезжал к нему в храм в честь св. Александра Невского.
— О, Мишка, привет! — говорит отец Евгений с порога, хотя они первый раз в жизни друг друга увидели.
Поражённый Прокопов уж и не знает, как представиться. Говорить, что он духовное чадо отца Василия, вроде лишне, если старцу даже имя его известно.
— Он, Василий-то ваш, дурак был, — замечает отец Евгений.
— Батюшка?! — совсем теряется Михаил-воин.
— Да. Дурак. И все мы дураки. Миш, ты что говоришь-то такое?
— Так это не я говорю, это вы говорите.
— Нет, я такого тоже не говорю, мы с Васей учились вместе…
Отца Василия и верно иной раз дураком называли. Хочешь прослыть дураком — говори всем правду. Хочешь поссориться — говори правду. А отец Василий запросто вору мог сказать, что он вор, невзирая на чины и звания.
Отец Евгений, видать, такой же был. Они с отцом Василием и Святейшим Патриархом Алексием были старинными друзьями. В общежитии Ленинградской семинарии жили в одной комнате, а познакомились ещё раньше. Батюшку Василия отец Патриарха — священник Михаил Александрович Ридигер — спас с сестрой и отцом Василием Верёвкиным из концлагеря. «Ещё немного — и я бы непременно погиб», — вспоминал отец Василий Ермаков, добавляя, что у Алёши (будущего Патриарха) был свой план спасения, но сработал отцовский. Тогда они и подружились. С отцом Евгением Патриарх познакомился в 43-м, когда вместе учились на богословских курсах в Вильно (Вильнюсе).
Отец Евгений вспоминал потом, как смешно они ссорились с Алексеем Ридигером. Будущий Патриарх всегда первым шёл на мировую: «Женя, иди хлеб с маслом есть!» — «Не хочу, сам ешь!» — «Иди, масло уже пожелтело, меня мама заругает, если ты есть не будешь».
Ещё рассказывал, как позвал его однажды Вася Ермаков: «Женя, пойдём на рынок штаны покупать!» Собрали последние деньги, пошли. А навстречу — человек, подходит он к Евгению и говорит: «Купи икону». Это был Тихвинский образ Богородицы. Всё скопленное на одежду Ефимов тут же и отдал. Икона эта потом сопровождала его всю жизнь.
Для мира эти трое друзей, конечно, были «дураками». А они для мира — спасением.
* * *
Или вот другие истории, связанные со старинными сопричастниками отца Василия. Умер в Велебицах близ Новгорода ученик преподобного Серафима Вырицкого, священник Михаил Середа. Он и музыку сочинял, и стихи писал под псевдонимом Очевидец, и много чего ещё. Матушка Екатерина решила с оказией, через Михаила Фёдоровича, отправить тетрадку с записями мужа отцу Василию.
Ну и вот, приезжает Михаил-воин в Серафимовский храм, а отец Василий его уже встречает: «Ну что, от Очевидца поклон?» Потом вдруг резко, без перехода: «Подохнешь, собака, с голодухи, если с нами не будешь». Это ему чекисты так говорили, отправляя из богатого Никольского прихода на Серафимовское кладбище, где царило запустение. И так же, слово в слово, сказали представители компетентных органов отцу Михаилу, отправляя в Велебицы. А к нему туда потом со всего мира народ приезжал, даже из Америки. Да и протоиерей Василий с голоду не помер. Не место красит человека.
Через полгода отец Василий протянул Прокопову тетрадку обратно: «Отвези, матушка волнуется». Матушка Екатерина и верно, как оказалось, места уже себе не находила, просияла, увидев драгоценную рукопись.
* * *
В другой раз привёл Михаил Фёдорович к отцу Василию друга — лётчика-подполковника. У того были серьёзные проблемы в семье и со здоровьем.
Батюшка подумал и велел друзьям ехать к протоиерею Алексию Коровину в Вырицу. Отец Алексий, кто не знает, много сделал для прославления преподобного Серафима Вырицкого. Когда приехали на место, оказалось, что отец Алексий их уже поджидает, хотя связи у него с отцом Василием не было.
— О, васильки припёрлись! — весело сказал вырицкий батюшка.
Прокопов смеётся:
— У нас в армии так десантников звали, по имени создателя ВДВ — Василия Филипповича Маргелова. А ещё ВДВ расшифровывали как Войска Дяди Васи.
Одним из маргеловских васильков был и сам Михаил Фёдорович, отслуживший срочную в десанте. И вот снова им стал.
— Я ж не такой крутой, как батюшка Василий, — продолжил отец Алексий, — он в Иерусалим скоро поедет.
Тут батюшка осёкся, видно было, что сожалеет о своих словах. Проговорился. В Иерусалим, надо сказать, отец Василий действительно поехал. Через три года.
Друзья приложились ко кресту на могиле преподобного Серафима, от которой исходило много чудес. Не один батюшка Василий присылал на погост к святому своих духовных чад, но и старец Иоанн (Крестьянкин), а также, надо полагать, и другие духовники.
Пора было ехать обратно. Отец Алексий их поджидал возле церкви, но, вместо того чтобы благословить на обратный путь, произнёс:
— Вас отец Василий куда прислал? Ко мне. Тогда за мной.
Завёл в Казанский храм, на лавочку посадил. В этот момент с улицы донёсся звук страшного удара, так что церковь качнулась.
Прокопов рассказывает о дальнейшем, улыбаясь:
— Подполковник Саня с лица спал, говорит: «Ну всё, Мишка, истребитель рядом разбился».
Над Вырицей действительно летали на низкой высоте истребители, потому предположение было вполне основательное. Но за первым ударом последовал второй, а потом разверзлись хляби небесные, да так, что из всех щелей потекло. Оказывается, это были удары стихии. Женщины забегали, вёдра тащат, а отец Алексий знай себе улыбается. Поговорил с офицерами, потом благословил в дорогу. Вышли они, а кругом сосны из земли вывернуты. Отпусти их батюшка, попали бы в эпицентр бури.
— Нас бы там поубивало, — констатирует Михаил Фёдорович. — Прошли немного, Саня говорит растерянно: «Иди один, не могу дальше». Оказывается, у его армейских туфель подошвы отвалились. Кое-как добрались до станции. Саня тогда сильно проникся.
Скончался отец Алексий в 2005 году, почти сорок лет прослужив в Вырице. Такие вот были друзья у отца Василия Ермакова.
— Он умел разговаривать жёстко, — продолжает рассказ о духовнике Михаил Фёдорович. — Если добился, распишись и получи. Помню, старуху одну с исповеди отправил. Сказал: «Ты семьдесят пять лет сюда не ходила, вот и теперь мимо ступай. Если бы ты сама пришла, другое дело. А тебя ведь за руку привели. Двести храмов у нас в городе, туда ступай. А ко мне за руку водить не надо».
Ещё один случай страшный был. Бабёнка одна дочку так же за руку на исповедь привела. Лет пятнадцать девчонке, нормально развитая. Батя видит её.
— Стоп! — говорит. — Ты где вчера была?.. Дома? И всё что положено вычитала?.. А теперь скажи, что на самом деле ты делала.
Вдруг девочка мужским голосом отвечает:
— В кабаке была.
— И что ты там делала? — спрашивает отец Василий.
— Водку пила.
— И с кем?
— С чеченами.
— А ещё что делала?
— Танцевала.
— Покажи.
Девка в пляс ударилась и повторяет: «Ненавижу, ненавижу», — а батя ей: «Шибче, шибче пляши!», потом к матери её обращается:
— Вон воины стоят, пойди расскажи, как ты допустила такое, что дочка с чеченами гуляет, а потом ты её ко мне подводишь.
Очень переживал отец Василий за нашу армию. Болела душа. Раз спросили его:
— Война будет?
— Да, — ответил он. — Но не такая, как в 41-м, всё случится намного быстрее и будет намного страшнее, хуже. Армия не поворачивается лицом к православию. Будучи православными, мы и со старым оружием одолеем кого угодно…
С горечью сказал, но и с надеждой. Будущее не определено окончательно. Мы можем его изменить.
Военные тоже чувствовали в батюшке своего. Он говорил с улыбкой:
— Замполит говорит: «Делай, как я сказал». А командир: «Делай, как я». Вот и я так стараюсь. Поэтому ко мне воины и ходят. И я их люблю.
На 9 мая как-то за общей праздничной трапезой заговорил с жёнами офицеров.
— Вы мужей не проклинайте, что денег не приносят. Они честно родину защищают. А виноват тот, кто денег им не даёт. Вот на них и шумите. Потому и самолёты падают, и лодки тонут, что порядка нет. А задача жены — тыл мужу обеспечить. Когда в семье лад, не нужен и клад. Люська, верно я говорю? — кричит батюшка супруге, сидящей поодаль.
Однажды вызвал Михаила Фёдоровича командир эскадрильи. У его жены отец был священник. Арестовали его при Хрущёве, что потом случилось, где погиб — неизвестно. Попросил Прокопова спросить у отца Василия. Посмотрели вместе видеофильм, как наши «Русские витязи» в Австралию летали выступать. Михаил Фёдорович увидел в кадре: знакомый батюшка Михаил Протопопов, тот самый, что подвёл его когда-то к мощам св. Иоанна Кронштадтского, освящает Су-27. Командир рассмеялся: «Не удивлюсь, если к нам Папа Римский приедет и с тобой как со старым знакомым поздоровается». Потом загорелся: «Нам значки новые гвардейские поступили, мне два досталось, их и выпустили-то пока всего ничего. Давай-ка один отцу Василию подарим». Полез в сейф — нет значка. Тогда свернул с кителя свой: «От меня лично вручишь». Отец Василий, когда принимал дорогой подарок, палец поднял к небу и произнёс: «А значок-то — ох откуда». А потом велел передать командиру, где тесть его погиб, как запрос правильно сделать, предсказав, что придёт подтверждение.
|
Отец Василий Ермаков получает награду |
Воины знали, что батюшке дарить. Прапорщик Валерий Кустиков, друг Прокопова, сапёрную лопатку вручил. Он откапывал ею наших погибших на местах боёв Великой Отечественной. Лопатку и лжицу — ложечку, которой причащают. В окопе её нашёл. Валерий все отпуска проводил таким образом — искал таких же, как он сам, солдат. Роту поднял, не меньше. Однажды привезли батюшке фотографии из Парфинского, или, как его ещё называют, Демянского котла, где три полка наших бились с тремя дивизиями врага, в том числе с эсэсовской. Копать там можно только зимой — болота. На фотографии было снято освящение крестов на этом месте. Один — воину Евгению Родионову, остальные — десантникам. Священник освящавший в рукавицах — мороз стоял лютый. А ещё камера увидела то, чего не видел глаз. Волны света от крестов и белые точки, словно души погибших.
— Вы не думайте, — сказал отец Василий, — что до них далеко. Они рядом стоят. И промежуток между нами и нашими предками очень маленький. И как стыдно будет, когда встретимся и услышим: «Мы погибли за вас. А вы…»
Нередко офицеры подходили к отцу Василию и с тем, чтобы он благословил их уйти в отставку.
— Я, что ли, за вас служить буду? — отвечал батюшка. — У меня те, кто любит нашу родину. Не нравлюсь — ищи другой храм, где тебя слушать будут, такого умного и хитрого. А хочешь со мной остаться — служи, пока не выгонят.
Но пришла пора, и попросили из армии Михаила Фёдоровича. «Сорок пять лет — предельный возраст», — сказали ему. Батюшка благословил смириться, но, видать, помолился, чтобы Михаил-воин продолжил долг исполнять. Так оказался Прокопов на должности учителя начальной военной подготовки в профтехучилище. За восемь лет из его учеников не было ни одного отказника. Кого в десант взяли, кого в морскую пехоту, кого в танкисты. Умел Михаил Фёдорович на вопрос ответить, кого парню защищать. Не Ельцина, не Путина. «Ты видишь меня? — спрашивал он. — А мать у тебя есть? А любимая девушка? Вот нас и защищай. Ту землю, на которой стоишь. Было время, когда я этим делом занимался, теперь ваша очередь».
— Вы родом откуда? — спрашиваю Прокопова.
— Из Брянска.
Это кое-что объясняет. Редкая война обходила этот город стороной. Отец Михаила Фёдоровича шесть фронтов прошёл, воевал, начиная с Финской…
* * *
Когда отец Василий умер, Прокопов был у себя в Сольцах. Приехал, переночевал у другого духовного сына батюшки — контр-адмирала Владимира Домнина, в прошлом командира 18-й дивизии подводных лодок. Утром — на Серафимовское. Там казак его встречает, суёт папаху, потом достаёт кинжалы. «Проводим отца Василия по атаманскому чину», — говорит. Прокопов не усомнился. У батюшки любимая песня была «Любо, братцы, любо». Так они и стояли с обнажёнными клинками, пока холм не поднялся над могилой.
Спустя какое-то время, когда Михаил Фёдорович устроился инженером в Питере, будит его один раз батюшка, говорит привычным тоном: «Мишка, лети на Серафимовское».
Было раннее утро. Михаил-воин исполнил приказ. Возле могилы капитана 1-го ранга Владимира Багрянцева — духовного чада батюшки, погибшего на «Курске», — стояли его жена Екатерина и сын Игорь. Игорь накануне получил лейтенантские погоны и пришёл освятить их на могиле отца. Засвидетельствовать это и было заданием майора Прокопова. Батя своих помнит.
