 |
| Вера-Эском | Владимир Григорян | 22.08.2013 |
Но ему предпочли гениальных мерзавцев, великих негодяев и бесчисленных функционеров с лоснящимися лицами. Следом за царственным отроком были убиты миллионы. Как нам объясняли, во имя грядущих поколений, светлого будущего и так далее. Мы и есть те самые поколения, и живём в этом самом будущем. И пока не обернёмся, не поймём, где сошли с пути, иного у нас не будет. Не заслуживаем.
Цесаревич Алексей Николаевич родился в сухой жаркий день 1904 года, 12 августа по новому стилю. «Во время крещения с младенцем произошёл замечательный случай, обративший на себя внимание всех присутствующих, — писал игумен Серафим (Кузнецов). — Когда новорождённого цесаревича помазывали святым миром, он поднял свою ручку и простёр свои пальчики, как бы благословляя присутствующих».
Когда мальчику было два месяца, обнаружилось, что он страдает неизлечимой болезнью — гемофилией. Любая царапина была очень опасна, всякий ушиб или даже напряжение могли вызвать разрыв сосудов. «Зачем я не такой, как все мальчики?» — спрашивал наследник. Быть обычным мальчишкой было его самым заветным желанием, которое он непрестанно пытался осуществить, к ужасу родителей. Рассказывают, что, когда ребёнок научился ходить, ему очень нравилось съезжать по перилам в зал и врываться в классную комнату сестёр, прерывая их занятия. Затем его, протестующе размахивающего руками, выносили оттуда.
Шалить любил ужасно, доставляя этим много беспокойства. В три или четыре года он часто появлялся у стола, описывая круг от гостя к гостю, чтобы пожать руку и поболтать с каждым. Однажды он нырнул под стол, снял туфлю одной из фрейлин и гордо отнёс её отцу как трофей. Николай строго приказал ему вернуть туфлю, и царевич вновь исчез под столом. Внезапно дама вскрикнула. Прежде чем надеть туфлю ей на ногу, Алексей вложил в носок огромную ягоду клубники. После этого он несколько недель не допускался к обеденному столу.
Быть может, под впечатлением рассказа Куприна «Слон» (он вышел в 1907 году и больше известен как «Девочка и слон») решено было подарить ребёнку… не слона, конечно же, это выглядело бы глупо — осла. В отличие от купринской девочки, Алёша не выздоровел, но пережил много счастливых минут. «Ванька был бесподобное, умное и забавное животное, — рассказывал воспитатель наследника Жильяр. — Цирк Чинизелли согласился уступить старого осла, который по дряхлости уже не годился для представлений. И вот таким образом Ванька появился при дворе, вполне оценив, по-видимому, дворцовую конюшню. Он очень забавлял нас, так как знал много самых невероятных фокусов. Он с большой ловкостью выворачивал карманы — в надежде найти в них сладости. Он находил особую прелесть в старых резиновых мячиках, которые небрежно жевал, закрыв один глаз».
Обычно таких больных детей страшно балуют, но Алексею предстояло стать царём, поэтому, хотя ему и позволялось многое, воспитание было достаточно строгим. Однажды ему, как и всей семье, подали блюдо, которое мальчику очень не нравилось. Кто-то удивился, почему для него не могут готовить отдельно. Алексей в ответ удивился не меньше: «Ну вот ещё! Из-за меня одного не надо тратиться». Наверное, так же ответили бы и его отец, и мать, и любая из сестёр. Царственность без простоты свойственна только калифам на час. Любимой пищей Алексея были «щи и каша да чёрный хлеб, которые едят все солдаты», как он всегда говорил. Поэтому каждый день наследнику приносили пробу щей и каши из солдатской кухни сводного полка; цесаревич съедал всё и ещё облизывал ложку, говоря: «Вот это вкусно, не то что наш обед».
Однажды мальчик произнёс: «Когда я стану царём, не будет бедных и несчастных». Это не было благим намерением.
Как-то Алексей вошёл в кабинет Государя, который в это время беседовал с министром. Тот при входе наследника не нашёл нужным встать, а лишь, приподнявшись со стула, подал цесаревичу руку. Мальчик остановился перед ним и молча заложил руки за спину. Он не выглядел заносчиво, спокойно ждал. Министр невольно встал и выпрямился во весь рост. И только тогда Алёша пожал ему руку, потом что-то сказал отцу и вышел из кабинета. Государь поглядел ему вслед и с грустью и гордостью сказал: «Да, с ним вам не так легко будет справиться, как со мной».
От отца цесаревич унаследовал простоту и человеколюбие. Фрейлина Государыни Анна Танеева писала: «Наследник принимал горячее участие, если и у прислуги стрясётся какое-нибудь горе. Помню случай с поварёнком, которому почему-то отказали в должности. Алексей Николаевич как-то узнал об этом и приставал весь день к родителям, пока не приказали поварёнка снова взять обратно. Он защищал и горой стоял за всех своих».
Счастливо одарённый от природы, он развивался бы вполне правильно и равномерно, если бы этому не препятствовал его недуг. Каждый кризис требовал недель, а иногда и месяцев покоя, а когда кровотечение бывало более обильно, то в результате наступало общее малокровие, и ему часто на долгое время запрещалась всякая напряжённая работа. Таким образом, можно было использовать только промежутки между заболеваниями.
Самым серьёзным испытанием для семьи стало обострение болезни цесаревича в 1912 году. Во время отдыха в Беловежской пуще цесаревич неудачно прыгнул в лодку и сильно ушиб бедро. Его состояние было ужасно, врачи начали отчаиваться. Боль была невыносима, мальчик плакал и звал смерть. Похоронить себя просил днём, когда светло: чтобы синее небо было над ним. Но обошлось. «Иногда он просто ложился на спину, — писал Жильяр, — и долго смотрел в небо. Когда ему было 10 лет, Ольга спросила его, что это он так спокойно лежит. „Я люблю думать и удивляться“, — ответил Алексей. „Чему?“ — настаивала Ольга. „О! Есть так много всего, — сказал он, — я наслаждаюсь солнцем и красотой лета, пока могу. Кто знает, будет ли ещё такой день, когда мне не помешают провести его так“».
Когда началась война, он надел солдатскую форму, которой очень гордился. Старался как можно чаще быть с отцом в Ставке. «Его присутствие даёт свет и жизнь всем нам, — писал Государь жене 6 октября 1915 года. — Ужасно уютно спать друг возле друга; Я молюсь с Ним каждый вечер, с той поры, как Мы находимся в поезде; Он слишком быстро читает молитвы, и Его трудно остановить… Я поражаюсь, как много он может и желает ходить, а дома не жалуется на усталость. Спит Он спокойно, я тоже, несмотря на яркий свет Его лампадки».
Имея горячо верующих родителей и с младенчества переживая страдания, он глубоко, но безо всяких аффектов был религиозен. Софья Яковлевна Офросимова вспоминала:
«Идёт праздничная служба… Храм залит сиянием бесчисленных свечей. Цесаревич стоит на царском возвышении. Он неподвижно обращён к алтарю, где совершается торжественная служба… Я смотрю на него, и мне чудится, что я где-то видела этот бледный лик, эти длинные скорбные глаза. Я напрягаю свою память и вдруг вспоминаю! Убиенные Борис и Глеб. Я вздрагиваю от этой мысли, гоню её прочь, но она настойчиво возвращается в моё сознание. Мне становится жутко, хочется отвести свой взгляд от цесаревича. Молящиеся, ряды солдат, певчие и сияние алтаря — всё точно сдвинулось с места, расплылось и поплыло в одно золотое море, всё потонуло в нём, кроме лица цесаревича. Сердце сжимают нестерпимая тоска и страх..»
Отречение отца пережил тяжело, но молча. Потом была ссылка. Болезнь начала развиваться, и Алёша практически перестал вставать. В подвал Ипатьевского дома отец нёс его на руках.
…И рухнуло!
За кровь в подвале,
За детскую, за всю семью —
Мы долго, долго проливали
Безостановочно, свою.
Мы долго, долго истекали
Безостановочно, своей.
Об этом ведали едва ли
В стране теней, в стране теней.
Когда под вышками дозорных
Мы перекраивали край,
Лишь с криком души беспризорных
Влетали в уплотнённый рай.
Вот что однажды, над Россией
Застенчивой звездой взойдя,
Стране, больной гемофилией,
Больное предрекло дитя.
Не европейскою наукой,
Не азиатской ворожбой,
Но только покаянной мукой
Мы будем спасены судьбой.
Это из стихотворения Фазиля Искандера «Наследник».
