 |
| Фома | Протоиерей Павел Великанов | 15.04.2013 |
«Зачем Церковь заставляет меня каяться? Я прихожу в храм не для того, чтобы все время чувствовать себя ничтожеством или чудовищем», — безосновательна ли такая реакция на призыв к покаянию и исповеди? Действительно, как не «перегореть», когда от тебя требуется постоянно возгревать в себе чувство «я — грешник»? Или Бог ожидает от человека чего-то другого? Покаяние, к которому мы призваны в Великий пост, чем-то отличается от обычного? Что это вообще такое — скрупулезный поиск и перечисление грехов или нечто совсем иное? Об исповеди и покаянии — нынешняя тема номера. Мы начинаем ее с беседы с доцентом Московской духовной академии, главным редактором портала «Богослов.Ru» протоиереем Павлом Великановым.
Фото священника Игоря Пчелинцева
— Отец Павел, современному человеку, наверное, гораздо сложнее воспринять идею покаяния, чем нашим предкам? С тех пор как о покаянии писали, скажем, святые отцы первых веков христианства, условия жизни сильно изменились.
— Говорить сегодня о непрестанном очищении сердца, о котором писали преподобные, мирскому человеку особо не приходится. У нас обычно другая проблема: какими лопатами, какими бульдозерами выгрести из своей души весь тот хлам, который туда льется рекой, сливается в сердце из телевизора, из Интернета, из общения — отовсюду? Современный человек духовно находится будто в некоем «канализационном потоке», и ему невозможно не напитаться всем этим. Поэтому речь идет скорее о минимуме: о поддержании сердца в живом состоянии.
Хотя апостол Павел и говорит: чистому все чисто. И неслучайно святитель Феофан Затворник писал в конце своей жизни: «Чем больше живу, тем больше убеждаюсь, что плохих людей нет». Но чтобы так чувствовать, надо быть Феофаном Затворником, до этого состояния надо дорасти…
Задача, над которой христианин постоянно работает, — жить в миру и оставаться не оскверненным от мира. Плодом этой работы являются покаяние и исповедь. С одной стороны, как свидетельство тех ошибок, тех промахов и поражений, которые происходят в этой борьбе. А с другой стороны, как постоянное повышение планки качества нашей христианской жизни: мы начинаем от себя требовать того, чего раньше не требовали.
— Великий пост называется временем покаяния. Выходит, повышение планки — «сезонное»?
— Жизнь в Церкви, как и жизнь вообще, ритмична. Так вот, Великий пост в рамках этого ритма — благоприятный период для перехода на качественно новую ступень. Для воцерковленного человека это время, когда он проверяет, насколько выполняет условия договора, заключенного со Христом во время крещения, насколько орбита его жизни соотносится с орбитой жизни Церкви. Для того, кто пока в церковной жизни не участвует полноценно, Великий пост может стать импульсом, чтобы начать пересмотр своей жизни.
— Постом покаяние какое-то особенное, более интенсивное, не такое, как обычно?
— Покаяние — процесс внутреннего созревания человеческой души, а созреть человек, конечно, может в любое время: вне зависимости от того, есть пост или нет. Другое дело, что в обычной обстановке наша косность находит тысячу причин для того, чтобы не привести человека к покаянию: мы понимаем, что не все в нашей жизни хорошо, но какого-то внутреннего рывка для того, чтобы покаяться, не хватает.
Поэтому Церковь нас «втискивает» в очень жесткие рамки Великого поста с единственной целью — преодолеть косность, дать человеку внутренний импульс. В это время, с одной стороны, наша душевная жизнь оказывается лишенной тех форм развлечения, форм получения удовольствия, которые притупляют чуткость души. И с другой стороны, пост воспитывает душу различными аскетическими средствами: более регулярным посещением храма, исповедью, продолжительной молитвой, более частым причащением. Все это направлено на то, чтобы отточить вкус нашей души, обучить ее различению должного и не должного — не просто черного и белого, но и каких-то оттенков, которые ранее были нам недоступны: в силу внутренней «зашлакованности» они проскальзывали мимо нашего внимания.
Фото Елены Иванченко
— Исповедь и покаяние — в чем разница?
— На деле Таинство исповеди должно завершать процесс покаяния. Именно процесс. Покаяние ведь не эпизод, это состояние, в котором православный христианин находится постоянно. Но при этом надо понимать, что исповедь — далеко не вершина горы, это только те ступеньки, на которые встает человек, двигаясь к Богу. И если он держит себя, держит те обещания, которые Богу дал во время предыдущей исповеди, то постепенно поднимается все выше и выше.
— Этому таинству должна предшествовать какая-то внутренняя работа?
— Обязательно! Если нет никакого внутреннего осмысления, то исповедь становится пустословием. Можно прийти и «выжать» из себя грехи, но это уже будет жалоба Богу на то, что мы все еще не настолько святые, как хотелось бы. К исповеди это имеет очень мало отношения. Это же не процедура дознания и не осведомление о том, как у нас все плачевно. Понятно, что 90% тех или иных грехов все равно в том или ином виде у человека будет. И то, что он в них «под допросом» признается, вовсе не значит, что, отойдя от аналоя с крестом и Евангелием, он через две минуты опять то же самое не совершит.
— Как в таком случае относиться к обычаю перечислять грехи на бумажке, изучать перечни грехов в книжках?
— По моему мнению, книжки с перечнем всевозможных грехов — необычайно вредоносное явление в нашей Церкви, которое свидетельствует только об одном: о потрясающе формальном подходе к покаянию. Я бы даже сказал, это самый начальный уровень религиозного сознания, когда человек воспринимает себя в лучшем случае как раба, а Бога как господина, который постоянно чего-то от него требует и вечно чем-то недоволен: если не выполняешь, то должен принести Ему в этом признание. Однако такая модель спасения — далеко не единственная, да и не самая вдохновляющая. Если смотреть на исповедь как на некий формальный анализ нашего состояния, то получается, каждый из нас может смело перечислить 1600 грехов и считать себя после этого исполнившими все, чего от нас хочет Бог.
Но на самом деле — ничего подобного! Бог от нас ждет совершенно другого. И даже когда Церковь говорит о Страшном суде, она не подразумевает какого-то юридического акта подсчета добрых и злых поступков. Бог судит нас по нашему состоянию — состоянию любви или не-любви, и все напряжение жизни происходит между этими двумя полюсами. Если мы любим, любим до конца, то мы уже не можем грешить.
Апостол Павел предельно точно сформулировал: всё, что не по любви, — грех. Однако христианская любовь — это совсем не то состояние, которое прекрасно выражается словом «добренький». Христианская любовь рождается не из чувства, а имеет своим источником Любовь Божию, отражает её в себе самой. Поэтому задача настоящего покаяния — устранить все те препятствия в нашей душе, которые мешают Богу в нас светиться. А устраняются они только нашими руками и не могут быть внешне «сняты».
Кроме того, скрупулезное перечисление своих грехов подкладывает в душу человека мину замедленного действия: исповедовавшись таким образом, в глубине души он уже чувствует, что он «несть якоже прочие человецы». Это уводит в сторону от самой сути покаяния.
— А в чем суть?
— Суть покаяния — в обретении Бога. Человек должен через зеркало Евангелия увидеть свое непотребство и обрести предельную по напряженности жажду по Богу, должен начать нуждаться в Нем. Такое состояние — основной признак зрелого покаяния. Когда человек просто понимает, что он дрянь-дрянью, — это не более чем просто признание своих ошибок. Другое дело, когда при этом он осознает, что ему нужен Христос, Спаситель, чтобы стать достойным своего призвания.
Поэтому покаяние христианина — это не саможаление оттого, что, мол, я такой никчемный, никудышный, а созидательная тоска по Богу, алчба и жажда по обретению Его. Как писал преподобный Силуан Афонский: «Скучает душа моя по Тебе, Боже, и слезно ищу Тебя». Скучание по Богу является основным правильным мотивом движения христианина по пути очищения. Человек чувствует, что в нем что-то новое зарождается. И стремится ко Христу. Это стремление, может быть, не настолько пламенное, как у преподобного Силуана, который готов был всю свою жизнь бросить в жертву Богу. Но какую-то, хоть малую часть жизни мы должны быть готовы отдать. Вот так постепенно, отдавая себя по небольшой части, смотришь — уже становишься совершенно другим.
Фото Анастасии Крючковой
— «Дрянь-дрянью», «грешнее всех"… А что, если человек не ощущает себя так? Призыв покаяться может вызвать тогда только раздражение и протест…
— Я думаю, протест — нормальная, здоровая реакция на формализм. Не в последнюю очередь это связано с тем, что человек воспринимает покаяние как необходимый способ приведения своей души к некоему формальному идеалу христианской жизни. Понимаете, иногда из исповеди пытаются создать прокрустово ложе, в которое не может уместиться ни один человек. Но исповедь — это не ущемление человека в его интересах как личности, не унижение его достоинства, а глубокое «переформатирование»! Она не уничтожает человека как личность, не подменяет его жизнь какими-то искусственными, чуждыми ему идеалами. Правильная исповедь и сопутствующее духовное руководство просто так перемещают акценты в жизни, что начинается процесс постепенной кристаллизации глубинных смыслов: бесконечное внутреннее брожение приостанавливается, внутри появляется новый центр, к которому всё остальное в жизни начинает постепенно притягиваться и вставать на свои места. А центр этот уже живет самым главным — жаждой Богообщения.
— Разве самостоятельно человек не способен эти акценты переместить?
— Конечно же нет! Каждый из нас — это закрытая система, которая сама себя не может адекватно оценить. И в недрах нашей «системы» сидит глубоко спрятавшийся «вирус», который постоянно нас сбивает с толку, а мы этого даже не в состоянии заметить. Я имею в виду первородный грех. Один-единственный выход из этой закрытости — это наша совесть. Голос совести для нас является, пожалуй, последней точкой опоры. Как только мы его заглушаем, тут же «захлопываемся», становимся неуправляемыми, внутри нас начинают происходить жуткие процессы: одни страсти борются с другими, побеждают их, за счет этого растут, заполняют всю душу. А нам кажется, что это и есть «бурная жизнь».
И здесь как раз очень важно наличие священника, который может дать оценку твоего покаяния. Убирая священника, мы превращаем покаяние в «мой личный диалог с Богом», то есть захлопываем нашу внутреннюю систему и в ней неизбежно создаем своего личного, «карманного» божка, с которым всегда можно договориться. А у покаяния цель — вывести человека из этой системы.
— Если человек еще не научился каяться, не в состоянии сегодня преодолеть свою греховность, а просто готов прийти и констатировать факт: «Я унываю, я тщеславлюсь» — ему рано на исповедь?
— Все великое начинается с малого — все равно лучше, если он пойдет на исповедь. Тем самым будет брошен некий спасительный якорь на другую территорию. Если якорь хотя бы будет держаться, постепенно кающийся приблизится к тому берегу, на котором он уже станет другим человеком. А без покаяния и исповеди он носится в море сам по себе, со своими проблемами, со своими грехами. Шансов, что в нем вызреет полноценное покаяние и он станет другим человеком в один прекрасный момент, крайне мало. Этого может никогда и не случиться.
— Многим сложно преодолеть стыд перед священником, принимающим исповедь.
— Да, но ведь совесть очищается лучше всего как раз стыдом. Кроме того, стыд — лучший механизм сдерживания, предохранения в дальнейшем от совершения греха. Вот ты подходишь к краю пропасти, и перед тобой встает выбор: либо ты совершаешь грех и расстаешься со «всей этой церковностью», со Христом и надеждой на спасение; либо совершаешь этот грех, а потом, краснея и бледнея от стыда, священнику рассказываешь о нем. Часто именно стыд становится более чем достаточной мотивацией, чтобы отшатнуться от этого края пропасти, удержаться. Человеку становится жалко себя: зачем самого себя позорить потом на исповеди?
— Нередко можно услышать такое мнение: вы все время каетесь, уничижаете себя, боитесь совершить ошибку; значит, Православие — капитуляция перед жизнью, проявление слабости. Что на это ответить?
— На самом деле все наоборот. Покаяние — это стремление становиться все лучше и лучше. Говоря о духовной жизни, апостол Павел сравнивает христианина со спорт-сменом. Он говорит: все бегут на ристалище, но победа достается тому, кто прибежит первым; вот так и мы должны стремиться достичь большего. Поэтому покаяние является не результатом заниженной самооценки, а неизбежным следствием постоянного стремления к совершенству. Верующий человек понимает, что в данный момент он далеко не тот, кем мог бы и должен быть. Желание становиться все лучше и лучше как раз и рождает в нем потребность в осознании своего греха и победе над ним.
Здесь есть определенный парадокс: чем ближе человек становится к Богу, тем более непотребным, грешным он себя видит — но в нем это рождает не отчаяние или упадок сил, а, напротив, становится источником стремления ко Христу, постоянного очищения, обновления Божественной благодатью.
Есть среди аграф (не записанных в канонических Евангелиях изречений Христа) такие слова: «Просите великого, и малое приложится вам; просите небесного, и земное приложится вам». То есть для того чтобы стать хотя бы просто хорошими, порядочными людьми, мы ставим себе очень высокую планку — планку святости. Если опустим планку до обычной человеческой душевности и порядочности, то и этого не достигнем и останемся в своем непотребном состоянии.
— Поиск своих недостатков никак не связан с заниженной самооценкой?
— Конечно, человек, который приходит на исповедь, думает о себе гораздо хуже, нежели когда он, например, совершает какое-то доброе дело. Но это для него — следствие своего сравнения с идеалом, со Христом. А вовсе не самоцель.
Цель покаяния в том, чтобы человек приблизился ко Христу и сделался другим, а не в том, чтобы он опустил голову как можно ниже и стал думать о себе как можно хуже. Можно сказать так: в христианстве покаяние не грехоцентрично, а Христоцентрично. То есть наша задача отнюдь не в том, чтобы превратиться в таких «стерильных праведничков», к которым нельзя предъявить никаких претензий. А в том, чтобы стать резонансными Христу, стать подражателями Ему и Его святым. Мы не просто пытаемся воспитывать в себе какие-то собственные добродетели, а стараемся сделать душу предельно прозрачной для того, чтобы в ней преломлялся — но не искажался! — Сам Христос. Чтобы не происходило бесконечного закручивания спиралек страстей вокруг нашего самолюбия, а напротив: те способности души, которые вложены в нас Богом, раскрывались бы во всей своей красоте и полноте!
Поэтому глубоко неправильно отождествлять покаяние с самоуничижением и саможалением.
— Можно ли увидеть плод покаяния? Понять: вот, я на верном пути?
— Да. Например, ви´дение своих грехов напрямую вытекает из покаяния.
Я помню, один семинарист шутил: «Исповедался, причастился — и так хорошо, что хоть на рельсы ложись!» Это показывает, что зачастую человек и не догадывается, что в его душе еще масса всего, что требует работы, требует существенного перерождения. На самом деле то, что он может в данный момент, и то, чего от него в итоге хочет Бог, — это разные вещи.
Боюсь, никакая душа не выдержит зрелища своего реального состояния. Поэтому Господь открывает человеку его несоответствие евангельскому идеалу ровно в той мере, в какой он способен понести и не только согласиться, но и сделать определенные выводы.
Новоначальному незачем видеть какие-то тонкие оттенки, которые он не то что не сможет принять, а которые вызовут откровенный внутренний бунт, если не отчаяние. Он просто еще не готов. А вот когда проходит время, человек кается, принимает прощение, реально видит, как освобождается от определенных страстей, у него увеличивается доверие Богу, и Господь понемногу, потихоньку открывает ему то, над чем надо дальше работать.
— То есть не надо форсировать процесс?
— Ни в коем случае.
— Бывает ли, что человек формально делает все верно, но настоящего покаяния не происходит? И как это распознать?
— Я студентам часто привожу такой пример. Представьте себе, вы украли у кого-то кошелек. Потратили все эти деньги, кошелек выбросили. Потом пошли на исповедь, рассказали, мол, так и так, согрешил воровством (не особо распространяясь, что, собственно, произошло). «Бог тебя простит и разрешит», — говорит священник. И теперь вы с чистой совестью, потраченными чужими деньгами дальше идете по жизни. Сможете ли вы в следующий раз сделать то же самое? Пятьдесят на пятьдесят! Возможно, будет стыдно, но есть масса ухищрений, чтобы стыд притупить: можно пойти на исповедь к другому батюшке, например, который и не знает, что перед ним — хронический вор и обманщик.
А теперь представьте себе другую ситуацию. Вы украли кошелек, истратили деньги, потом осознали, что наделали. И идете, возвращаете деньги тому, у кого украли, да еще говорите ему: «Прости меня, я у тебя украл кошелек, вот возьми то, что я у тебя украл. И вот тебе еще денег в качестве моральной компенсации за то, что я тебя обворовал». Так вот, я очень сомневаюсь, что после такого поступка у человека снова появится желание своровать.
Поэтому когда мы внутри себя, в душе сокрушаемся — это хорошо. Но чтобы покаяние было полноценным, необходимо какое-то деятельное участие, какая-то внешняя перемена.
— Не многие могут похвастаться тем, что никогда не возвращались к тем грехам, в которых каялись. Это значит, что-то делается неверно?
— Тут надо понимать, что одно дело — грех, который человек совершает по причине своего несовершенства: мы все далеко не такие, какими должны быть, и всю жизнь это преодолеваем. И совсем другое дело — грех, который человек совершает потому, что хочет его совершать. Он живет этим, и вполне определенная страсть становится важным, если не центральным, содержанием его жизни.
В первом случае, я думаю, действительно не так легко сказать: «Все, больше я этого не совершаю!» А во втором случае — если уж человек действительно кается в совершённом грехе, то к нему уже не возвращается: это слишком больно, позорно, стыдно…
— Пример с воровством предельно ясен. Но, допустим, речь о том, что не так легко исправить и искоренить: о гордости, об унынии…
— Вы знаете, мы действительно недооцениваем такие страсти. Вот уныние, например, — это очень жестокая страсть. Преподобный Иоанн Лествичник по силе воздействия на душу ставил ее в один ряд с блудной страстью, потому что она бьет именно в сердце как средоточие всей человеческой жизни. А почему человек унывает? Потому что слишком себя самого любит, потому что все зациклено на нем самом, и любое принуждение к чему-либо, любое неудовольствие приводит к резкому, даже катастрофическому падению его жизненного тонуса. Так что по-настоящему каяться в унынии — значит переустановить всю жизнь так, чтобы то, от чего ты унываешь, становилось для тебя источником радости. По сути, это значит — стать другим человеком.
— Но ведь о том и речь: можно заставить себя не воровать, но как заставить себя радоваться?
— Невозможно искусственным образом создать в своей душе радость, она относится именно к тем понятиям, о которых хорошо сказано: если Бог не даст, сам не возьмешь. А Бог дает радость только в том случае, когда человек себя отдает…
Да, если сто раз прийти на исповедь и сказать: «Грешен унынием» — от этого ничего не изменится. Уныние — верхушка огромного айсберга, с которым надо разбираться, здесь требуется глубинная переориентация ценностей человека. Хорошо бы найти такого духовника, который помог бы в этом разобраться.
И покаяние будет скорее не в самом унынии, а в тех страстях, в тех неправильных поступках, результатом которых оно и стало.
У меня перед глазами стоит пример. Женщина сидит в неубранной квартире, плачет, себя жалеет: ее жилище — настоящий хлев, туда зайти невозможно. Но при этом она ничего не делает, нигде не работает. Ей плохо, жалко себя, ее все бросили, никто не хочет помогать. Но она не ударила палец о палец, чтобы изменить что-то. Да хотя бы просто пойти и полы помыть, окна протереть — свет Божий в них заглянет, и тебе уже будет легче!..
Тут нужна уже реабилитация. И такая же, по сути, реабилитация нужна, чтобы избавиться от замкнувшегося на самом себе эгоцентризма. Церковь этим и занимается, это «ее профиль» — помогать людям победить самих себя, преодолеть состояние изолированности от полноты жизни в Боге.
— Здесь действует принцип замещения: то есть не просто осудить что-то дурное в себе, а преобразовать его в нечто положительное?
— Любая страсть является «сбесившейся» добродетелью — той самой силой, вложенной самим Богом, но извращенной, поменявшей свое направление под воздействием сильнейшего притяжения магнитом эгоцентризма и самолюбия.
Например, вместо того, чтобы, принимая пищу, благодарить Бога за то, что Он нам дал ее, и за то удовольствие, которое мы получаем от еды, человек сконцентрирован на том, чтобы получить еще какое-то дополнительное, особое наслаждение от приема пищи. Ничего особо не меняется — сдвигаются акценты. Уныние — наверное, та же извращенная способность человека получать удовольствие и радоваться, но которая замкнулась сама на себе. И поскольку она сама для себя не может быть источником радости, она становится для себя источником боли, и в то же самое время — какого-то ущербного, извращенного удовольствия («это сладкое слово «обида»)…
Святые отцы говорили, что в основе всех страстей лежит себялюбие. Это тот самый магнит, который все на себя замыкает, к себе поворачивает. И поэтому задача покаяния не просто в том, чтобы от этих формальных грехов очистить человека, а в том, чтобы силы своей души развернуть в правильном направлении.
— Напоследок, какой совет Вы бы дали человеку, который решится встать на путь покаяния?
— Я бы посоветовал несколько вещей.
Во-первых, как ни парадоксально и просто звучит, стараться чаще бывать в храме. Потому что, приходя в храм, человек оказывается на территории, которая очень резко контрастирует с его жизнью. Храмовое богослужение, соборная молитва даже без полноценного участия ума переустанавливает наше сердце — тогда и акценты в душе расставляются по-другому.
Опыт показывает, что, когда люди даже искренне каются в чем-то, но потом пренебрегают богослужебной жизнью, они зачастую оказываются не в состоянии удержаться от того соблазна, которым пропитан мир. И с другой стороны, богослужебная жизнь, регулярное пребывание в храме оказывается мощнейшим фундаментом, на котором можно строить свое спасение. Храм — это спасительный остров в житейской трясине, в котором только и можно запастись «кислородом вечности».
Во-вторых, я бы посоветовал изменить внешний уклад своей жизни, чтобы настроить себя на покаянный лад — изменить, насколько это возможно. Например, уехать куда-нибудь на несколько дней, уединиться, чтобы сосредоточиться, поразмыслить о своей жизни. Хорошо поехать в какой-нибудь уединенный монастырь, чтобы погрузиться в атмосферу молитвы и внутренней тишины. Очень хорошо, когда у человека есть возможность выделять какое-то время для молчания — и внутреннего, и внешнего.
Сёрен Кьеркегор писал: «Весь мир сегодня болен, вся жизнь больна… Если бы я был врачом и меня спросили: что ты посоветуешь? — я бы ответил: сотвори молчание! Заставь людей помолчать. Иначе не может быть услышано слово Божие». Сегодня вокруг нас так много информации, много слов, много всего входящего, что никто уже не верит в саму возможность слова иметь непреходящую ценность. Поэтому каждому из нас иногда надо просто побыть одному. Даже не молиться, не размышлять о чем-то специально, а просто помолчать и послушать. Послушать, что тебе Бог скажет. Потому что, когда мы постоянно находимся в состоянии информационного возбуждения, наш слух атрофируется. А надо суметь услышать: ведь Бог говорит с человеком прежде всего через сердце. Опыт общения с настоящими молитвенниками свидетельствует: человек получает ответы на свои вопросы, как правило, даже не успев их задать. Потому что рядом со святым человеком не может не ощущаться его внутренняя тишина и предстояние перед Богом. Очень хорошо, когда человек сам помещает себя в условия, когда он физически недоступен для привычного бешеного ритма жизни, когда у него есть достаточно праздности, чтобы уделить время самому главному.
Беседовала Валерия Посашко.
