 |
| Православие.Ru | Протоиерей Андрей Ткачев | 22.02.2013 |
Ведро воды поднять можно, а вот ведро ртути нельзя. Объем тот же, а масса сильно отличается, поскольку плотность ртути при нулевой температуре в тринадцать раз больше, чем у воды. Ртуть, конечно, не стоит повсюду, налитая в ведра, но наш школьный физик с некоторыми учениками именно так и шутил.
 |
| Фото: megworden.com |
«Принеси, — говорит, — сюда ведро ртути. Оно там, в углу стоит». Ученик встает из-за парты, начинает двигаться в указанную сторону, и вдруг слышит: «Садись. Два»
- За что?
- За то, что не умеешь думать. Если бы там и стояло это ведро, ты бы его не принес. Слишком уж оно было бы тяжелым"
***
Объем тот же, плотность разная. Отвлечемся от жидкостей и снова вернемся к времени. Оно тоже течет (рядом со мной, мимо меня и всегда — насквозь). Если оно похоже на жидкость одним из свойств (текучесть), то почему бы ему не иметь свою плотность? И думается мне, что время плотность имеет.
Один и тот же день, состоящий из двадцати четырех часов, может быть совершенно по-разному наполнен, по-разному плотен. Здесь плотность — качество проживания, степень насыщенности. Один земной день никогда не бывает одинаково плотен ни у двух разных людей, ни у одного и того же человека, — если сравнивать событийную и смысловую плотность «вчера» и «позавчера».
***
У Господа Бога, напоминает нам верховный апостол Петр, «один день, как тысяча лет, и тысяча лет, как один день». Это он говорит во втором Соборном послании, чтобы христиане разбавили мысль о скором Втором Пришествии мыслью об ином протекании времени для Бога. Нам может казаться, что уже давно пора, а Он видит, что всё только начинается. Отсюда у торопливых людей — возможная эсхатологическая горячка, по завершении которой наступает смесь сомнений и разочарований, и многие даже начинают в вере колебаться. Поэтому сказано и апостолам непосредственно перед Вознесением: «Не ваше дело знать времена и сроки. Сидите в Иерусалиме, доколе не облечетесь силою свыше».
Времена, в смысле дат, не предсказаны заранее. Предсказаны события (да и то — прикровенно), — то есть время должно наполниться.
Само по себе «пустое» время есть понятие не человеческое и к истории не относящееся. Сто лет, двести лет, триста. Какая разница, если ничего не происходит, как у Обломова в деревне? Лишь сон, еда и смена времен года, причем такая смена и таких времен, что Вивальди своих концертов об этом не напишет. А если и напишет, то никто его слушать не будет. Это не история и не вечность, но карикатура на то и другое.
***
Когда в институте слушатели внимают лектору, а тот перед их умным взором пишет историческое полотно, то мы можем отдаленно понять, что значит и в мире людей «тысяча лет, как один день». Века сжимаются, пружины исторических процессов проявляют своё действие на наших глазах, и мы умом охватываем огромные исторические пространства.
Бог дал нам ум охватывать великое, и изучение истории — тому подтверждение. Она (по Никону Оптинскому) — книга Промысла Божия. А вот что значит «один день, как тысяча лет», если, опять-таки, приложить эти слова к жизни человеческого сердца?
***
Эпохи сжаты до размеров конспекта. Это — «тысяча лет, как один день».
Один день, изнутри понятый, как целая жизнь, — это «один день, как тысяча лет». И если изучение истории — пример первого, то где пример второго? Радостно перехожу к примерам.
«Улисс» Джойса - это роман об одном дне жизни обычного человека по имени Леопольд Блум. Книга начинается в 8 часов утра 16 июля 1904 года и заканчивается в 3 часа ночи следующего дня. Все 18 эпизодов книги связаны по смыслу с эпизодами Гомеровской «Одиссеи».
Книга сложная, многоуровневая, вызвавшая шквал критики при появлении на свет и являющаяся предметом пристального внимания и изучения до сих пор. Не всем под силу её читать. Вовсе не всем её читать и нужно. Я не предлагаю её для обязательного прочтения, — лишь указываю на факт: одна из главных книг XX столетия, «в которой отразился век и современный человек», роман Джойса написан «изнутри».
«Изнутри», то есть из бункера, из подполья, из глубин внутреннего мира больного душой и среднего до незаметности представителя эпохи. Книга фиксирует поток сознания этого простого человека и усиленным вниманием к внутреннему миру растягивает время. Ведь если сага неспешно рассказывает о нескольких поколениях, а привычный роман включает в себя множество лиц, таинственно сплетенных в одном сюжете, то Джойс «меняет скорость пленки».
Мы ведь привыкли видеть на экране то, чего в жизни никогда не увидишь. Например, с помощью большого ускорения, а потом обычного воспроизведения, мы видим, как серпантином раскручивается длинный язык какого-нибудь пресмыкающегося, как этот язык ловит насекомое, и как жертва исчезает в пасти. В обычной жизни глаз этого не успевает заметить. И так со многим.
Жизнь клетки, жизни зародыша, жизнь бактерии стала видна. Видна жизнь волос и зубной эмали. Видимым стало столь многое, что впору чаще закрывать глаза. Воспроизведение же можно увеличивать и уменьшать, замедлять и ускорять по желанию.
Современный человек может быть разложен на клетки, замедлен в действиях до долей секунд (фиксация спортивных достижений известна всем) и изучаем, соответственно, посекундно, поклеточно. Хорошо это, или плохо, сложный вопрос. Главное, что именно так обстоят дела. И грешно не замечать это или делать вид, что этого нет.
***
В спорте ещё не считали доли секунд, а кинотехника не позволяла снимать то, что сегодня привычно снимают ученые, а писатель (Джойс) уже ощутил иную протяженность времени. Прошу вас заметить это. Литература первична! Техника — потом. Сердце улавливает изменившийся воздух времени, перемалывает на жерновах мысли свои ощущения и выдает текст. Но кинопленка тоже важна, — и о ней не умолчим, тем более что обыватель смотрит в экран чаще, чем думает или читает.
«Утомленные солнцем» Михалкова — яркий пример джойсовского подхода ко времени. Трагедию не нужно растягивать на год, на месяц, даже на неделю. Плотность событий такова, что от идиллической прогулки в баньку по росе (начало фильма) до качающегося из стороны в сторону «воронка», в котором «рихтуют» в конце фильма главного героя, проходит один световой день. Солнце мирно встает над землей, когда бедой не пахнет; и солнце зловеще садится за горизонт, когда обезображенного героя Гражданской войны увозят на Лубянку. И начинаются финальные титры.
***
Мы не живем так, как Леопольд Блум или товарищ Котов. Но жизнь наша именно такова, какой ее показывает литература и кинематограф — бездонна ежесекундно и потенциально насыщена. Искусство — наш способ понять, что такое «один день, как тысяча лет», тогда как история — способ понять тысячу лет, как один день.
Какова плотность нашей жизни, личной и общественной? Это ведро воды или ведро ртути? Если ведро воды, то чиста ли она? Можно ли пить эту воду, или ею мыли полы? Чем успеваем мы заполнять стандартные двадцать четыре часа ежедневно проживаемых суток? Что можно вспомнить за день, уже накрывшись одеялом? Человек должен задавать себе эти вопросы. Монотонную ткань повседневности нужно расшивать золотом и бисером — внутренними усилиями. Жизнь, если она ткань, должна быть церковной ризой, а не шинелью или арестантской робой.
И не смотрите вы на календарь, думая о будущем. Календарь всего лишь покажет очередность цифр и названий месяцев. Будущее и прошлое связаны с сердцем человеческим, которое, ежели в чем запутается, то распутается точно не при помощи календаря.
