 |
| Российская газета | Юрий Богомолов | 19.02.2013 |
Наверное, Григорий Соломонович Померанц вольно или невольно примерял коллизии и обстоятельства жизни, запечатленные в книге Василия Гроссмана, на свою жизнь и судьбу.
На войну он ушел добровольцем, был ранен, после победы оказался в лагере, после смерти Сталина учительствовал и философствовал, чтобы под занавес жизни сказать: «Я не знаю, как продолжить историю; как помешать ей обрушиться. Я знаю только, что отдельный человек может много сделать».
Он-то действительно многое сделал. Его главные труды: «Открытость бездне. Встречи с Достоевским», «Лекции по философии», «Огонь и пепел» (совместно с Зинаидой Миркиной, своей супругой и единомышленницей), «Выход из транса», «Великие религии мира» (в соавторстве с Миркиной), «Опыты философии и культурологии», «Страстная односторонность и бесстрастие духа», «Записки гадкого утенка», «Еще одна жизнь». Одна из его последних работ — «Дороги духа и зигзаги истории» датирована 2008 годом — годом, когда автору исполнилось 90 лет.
Мне довелось и лично с ним познакомиться. Случилось это не в России, а в Норвегии, в маленьком городке Молде, где Норвежская академия литературы и свободы слова наградила двух наших соотечественников — философа и эссеиста Григория Померанца и его супругу — поэтессу и переводчицу Зинаиду Миркину премией имени своего национального поэта, нобелевского лауреата за 1903 год Бьернстерне Бьернсона. Премия была денежной. Сегодня бы его за этот дар обозвали бы «иностранным агентом».
…Стояла осень. В ожидании церемонии лауреаты гуляли по набережной. За ее чертой плескалась Атлантика, взгляд упирался во фиорды. Одинокая фигурка Григория Соломоновича в какой-то момент отделилась от спутников. Фоторепортеры защелкали затворами камер — «картинка» была фотогеничной: согбенная фигура 90-летнего мудреца — во власти пустого, необозримого пространства. Тогда подумалось: драматизм «картинки» обманчив. Перед пространствами он не робел: с ними он не конфликтовал. Его мысль легко обнимала культуры и континенты. Для него границы между религиозными верованиями были прозрачны. Он не признавал над собой Власти ни Пространства, ни его временщиков. Она была для него слишком поверхностной. Как рябь на воде.
Он признавал Власть Глубины. Глубины Мысли. Именно она самая справедливая и долговременная. Об этом он не уставал повторять как в своих трудах, так и в немногочисленных выступлениях по телевизору. В Молде, четыре года назад, он произнес речь, которую на следующий день опубликовала «Российская газета». Сегодня она прозвучала бы особенно своевременно. Она звучит как духовное завещание пророка в своем Отечестве. И не лишне напомнить ее хотя бы фрагментарно.
Так говорил Григорий Померанц:
«…Провести оздоровление России невозможно, если просто закрыть глаза на яды, накопленные историей. Их нельзя вырезать, как опухоль. Но можно их обнажить, осознать и довести до ничтожности их след.
…Удержится ли влечение к православию, возникшее после многолетнего третирования, трудно сказать. Введение Закона Божия в школы может вызвать и нигилизм. Во всяком случае, массовое крещение еще не делает людей действительно православными.
…Достоинство, выйдя за свои рамки, становится злом.
…Воспитание — трудное дело, и совершается оно не только в школе. Молодежь липнет к телевизору, усталый человек включает телевизор — и их забрасывают леденцами пополам с мусором".
Эту фотографию, в сущности, можно печатать без текстового сопровождения. Что-то важное о человеке, запечатленном на ней, фотокор «РГ» Олег Прасолов рассказал не тратя слов. Хозяин квартиры, где была сделана фотография, смотрит в окно, но кажется — будто… в себя? В пространство мира? В вечность?
Глубокий философ и блистательный лектор, тонкий знаток искусства и опытный религиовед, яркий литературный критик и вдумчивый толкователь истории. Все это — в одном человеке, не имеющем ученых степеней и званий. Его зовут Григорий Померанц.
После войны подвергался преследованиям за нестандартный образ мысли. В 1949 году был арестован и осужден за «антисоветскую агитацию». Только с 1990 года начал свободно печататься в России.
Он рассказывал мне случай, произошедший с ним в лагере. Прибыли зэки в карантин. Медосмотр, санобработка, баня… Распоряжения отдавал какой-то верзила, которого Померанц принял за лагерного начальника и учтиво ему попенял за неуставную лексику. Оказалось — просто дневальный. Из заключенных. Бандит. «А дело было в бане, я голый стоял, — вспоминает Померанц. — Я — маленький такой, хрупкого сложения, а этот — глыба, громила. Слово за слово, он плюнул в мою сторону, а я, соблюдая некоторую осторожность, плюнул в его сторону, но не стремясь до него доплюнуть. Тогда он поднял табуретку над моей головой… И тут я посмотрел ему в глаза. А глаза у меня иногда бывают сильные, выразительные. Он отбросил табуретку, смазал меня походя сапогом по животу, крепко сам себя стукнул о дверную притолоку, чтобы остыть — и вышел. Неохота ему было зарабатывать дополнительный срок на паршивом фраере».
«Это в лагере, — спросил я Григория Соломоновича, — вы пришли к убеждению, что лучше три года сидеть, чем всю жизнь дрожать?» — «Нет, я пришел к этому значительно раньше — в пору студенчества».
В школьном сочинении на тему «Кем быть» будущий автор философских эссе написал: «Я хочу быть самим собой». Выбрав однажды свободу, он на всю жизнь стал ее узником.
