 |
| Религия и СМИ | Александр Щипков | 14.02.2013 |
На сайте «Богослов.ру» была опубликована статья монаха Диодора (Ларионова) «Церковь перед лицом мира: как распутать клубок „сложных“ взаимоотношений?». Несмотря на приличный объем этого текста, я читал его, пропуская через себя каждую фразу. С чем-то соглашаясь, где-то огорчаясь. Но главным было чувство доверия к автору.
Ну как не согласиться с тем, что порой «трудно без огорчения смотреть на тех, кто дерзает говорить от имени христиан. Трудно слышать мертвые речи, в которых отсутствует смысл». В самом деле. Разве редко нам приходится слышать формальные проповеди или видеть, как искушения секулярного мира проникают за церковную ограду? Всему этому мы были свидетелями, и не раз. Напоминая нам об этом, автор выражается достаточно резко: это, по его мнению, «дерзость тех, кто говорит от имени христиан». Но, несмотря на резкость, старается не съехать ни в какую идеологию, ни в какую партийность, говорить только о вещах очевидных.
Признаком искренности его намерений становится вот что. Начав с отношений между Церковью и секулярным, автор под конец приходит к другой, неизмеримо более насущной проблеме: как нам, членам Церкви, единоверцам, говорить друг с другом. Говорить о наших расхождениях и противоречиях — но так, чтобы сохранить глубинное родство, единство в вере?
Этим вопросом брат Диодор не начинает, а заканчивает. Примечательно, что отклики читателей на статью также обращены в первую очередь к вопросу о внутрицерковной дискуссии. Например, игумен Петр (Мещеринов) пишет в комментариях, что статья «явно показывает, что мы подошли к границам православной публицистики. Я сам в своё время с этим столкнулся… После таких статей следующим шагом должна стать уже конкретика».
О какой конкретике идет речь? Во-первых, говоря о чем-то, договаривать до конца. «Аргументировать, в чём, собственно, заключается та или иная дерзость тех, кто говорит от имени христиан», — пишет отец Петр. И тут же добавляет: необходимо «соблюдать при этом культуру дискуссии».
Несколько суховатая формулировка («культура дискуссии») не должна нас обманывать. Речь на самом-то деле идет о самом важном.
Как нам, единоверцам, вести себя в ходе дискуссии, чтобы не порвать соединяющие нас нити, не заглушить наше сердечное созвучие в вопросах живой Христовой веры. Как нам не потерять друг друга, несмотря на разницу во мнениях?
Статья самого Диодора — пример осторожного и бережного отношения к потенциальным оппонентам (впрямую он их даже не называет, что, может быть, и напрасно). Но эта статья — счастливое исключение, подтверждающее правило. Несогласие в моральных, социальных, а особенно в политических предпосылках тех или иных идей часто разъединяет членов нашей Церкви. В последнее время эта проблема стоит очень остро. Многие это чувствуют.
Надо сказать, что автор «Церкви перед лицом мира» пока не может нас утешить: он понимает, что внутрицерковная дискуссия заходит в некоторый тупик. Почему? Определенного ответа у Диодора нет.
Я разделяю его озабоченность и готов предложить кое-какие соображения для ответа на этот вопрос.
В 2012 году мы, к счастью, уже прошли стадию ультиматумов, когда в ответ на неудобное возражение (или даже молчание) у некоторых возникало желание громко хлопнуть дверью. Такого уже не будет. Но это не значит, конечно, что мы автоматически научились вести диалог. Мы лишь в начале пути.
Вот Диодор пишет о проповедниках, которые «дерзают говорить от имени христиан», а сами не свободны от лицемерия, стяжательства, каменного бесчувствия. Говорит, не называя имен. Подхватывая эту мысль, тот же самый игумен Петр (Мещеринов) замечает, что в данном пункте дискуссия — и вообще религиозная публицистика — всегда заходит в тупик: «После так поставленного вопроса следующим очевидным шагом будет — назвать этих „тех, кто дерзает“. Или же продолжать как заклинание повторять: „кто-то кое-где у нас порой…“ Это и есть границы жанра».
Тут отец Петр совершенно прав. Я знаю его публицистику, читаю его записи в блогах, во многом наши позиции расходятся. Но это тот случай, когда я готов согласиться и разделить позицию оппонента.
Любая полемика внутри Церкви должна быть персональной. Без соблюдения личной ответственности за слова и поступки, без называния имен мы ни о чем никогда не договоримся. Мы увлеклись светскими околичностями. В итоге вместо нас, верующих, говорят и спорят фантомы, идейные штампы, риторические фигуры. В итоге энергия полемики уходит в свисток. Разговор заканчивается не начавшись.
Удивительное дело: наши оппоненты предлагают нам устранить из дискуссии личность. Не называть имен, фактически вводя мораторий на критику. Общаться, как бы надев перчатки. Чтобы «спорили» друг с другом не люди, а идеи. Вместо живой дискуссии — борьба деклараций за позиции, и только.
На этот путь нас подталкивают и всевозможные тренды секулярной культуры. Культуры, где логическая аргументация уступила место «дискурсивной борьбе» и «войне образов», сила доказательств — выстраиванию информационной картинки и эмоциональному завлечению аудитории. Этот путь пронизан пафосом постстмодернистской критики с ее призывом устранить из текста автора. Но за констатацией «смерти автора» в свое время угадывался скрытый императив: «Смерть автору!» И это в светском пространстве. А уж внутрицерковная полемика — может ли она вместо живого слова (авторизованного, личного, ответственного) обойтись словом мертвым? Безличным, общеупотребительным? Тогда разговор не получится.
К тому же без называния личностей не может быть ответственности за сказанное. Например, одно дело обвинять в личных проступках священника — будь то сребролюбие, чревоугодие или чинопочитание. Совсем другое дело, когда начинается разговор о том, что внутреннее устройство Церкви — какое-то неправильное, поэтому в ней, мол, такие священники — со «стеклянными глазами» и «мертвыми словами». Или наоборот: они такие потому, что Церковь устроена неправильно.
А ведь это уже откровенная подмена тезиса.
Все-таки о чем идет речь? О том, что батюшка согрешил или что православная культура в школе не нужна? У епископа «Мерседес» или на окраинах храмы строить не нужно? Где имение, а где наводнение? Где хвост, а где собака?
Собственно говоря, так именно и выглядит упомянутая война образов. Где речь должна идти о судебной ответственности или моральном осуждении, разговор вдруг касается увеличения числа епархий, возвращения церковных зданий и Бог знает чего еще.
Так проступки отдельных людей становятся отправной точкой для политических выводов. Это странно. Но ещё более странно видеть, как идейные расхождения ведут к личному разрыву между единоверцами.
Тут я должен высказать одну на первый взгляд простую мысль. Нельзя путать личные отношения и идеологические позиции. В особенности сказанное касается той группы церковного сообщества, которую принято называть либерал-православной.
Проблема церковных либералов в том, что эти две вещи — идеологию и личные отношения — они очень тесно связывают. Если ты не разделяешь их точку зрения, то подлежишь немедленному остракизму. Тебе, что называется, не подают руки. Тогда мы мгновенно забываем, что причащаемся из одной Чаши и расходимся по разным углам — уже не в публицистике (она как раз создана для полемики), — а в реальной жизни. Твой старый знакомый отводит глаза и обходит зигзагом, чтобы не дай Бог не пришлось здороваться за руку.
(Замечу в скобках, что сей античный остракизм — вовсе не аналог христианского обличения. Обличают — личность, буквально «открывают лицо», причем делают это любя. Остракизм же — групповое осуждение частного случая, превращение оппонента в «козла отпущения» и пример для других — чтобы неповадно было).
Комичный критерий «рукопожатности — нерукопожатности», увы, причина многих проблем. И одна из них — в невозможности нормальной дискуссии. Помимо морали, которую нам дает Евангелие, у «рукопожатных» существует еще какая-то специальная мораль, которой ведает лишь ограниченный круг посвященных или просвещенных. И этот круг волен отпускать или не отпускать грехи, накладывать епитимью.
Нерукопожатность — это ведь и есть гражданский аналог епитимьи. Только смысл его далек от церковной практики. Здесь церковность «рукопожатные» дополняют неким странным суеверием. По сути оно — отголосок дохристианских обрядов. Это современный вариант изгнания из племени. Когда-то подобное изгнание погружало человека в состояние социальной ущербности и отменяло обряд инициации. Но, дорогие наши единоверцы, приличествует ли нам, христианам, следовать архетипам языческого мира?
Любопытно, что у церковных (да и светских) консерваторов нет понятия «рукопожатности» или его аналога. Правда, есть строгое различение по принципу «свой — чужой». Они тоже могут быть непримиримыми, хотя говорят не от имени «всех», а строго от имени «наших». То есть по умолчанию признают субъективность своей позиции. Для церковного либерала его позиция — «общепринятый» моральный императив. Подчеркну: не евангельский, а именно общепринятый — вот что удивительно.
На всякий случай оговорюсь: сейчас я критикую оппонентов не за их общественные взгляды или взгляды на внутрицерковное устроение, но лишь за манеру ведения полемики. А точнее, за фактический отказ от полемики, который они, таким образом, совершают. Не подать руки — значит и не разговаривать. Уж какой тут разговор?
Почему в России великий музыкант Юрий Башмет подвергается либеральному остракизму? С какой стати Владимир Познер и другие пытаются заставить его оправдываться за то, что сказал о президенте что-то хорошее, но абсолютно ни к чему не обязывающее?
Итак, важнейший критерий нормальной полемики: в рамках дискуссии обсуждать можно любые темы и называть любые имена.
В либерал-православной тусовке данный критерий не выполняется. Политические пристрастия доминируют здесь не только над личными отношениями, но и над церковными приоритетами. Например, члены сообщества могут поддерживать антицерковные информационные комбинации атеистов-антиклерикалов в силу общности политических интересов. Они не говорят «Стоп!», когда дело касается религии.
Это раздвоение мучительно. Оно требует постоянного самообъяснения и самооправдания. Что вовсе не исключает чувства вины, которое то и дело загоняется вглубь. Этот случай идеально подходит под ситуацию, описанную Диодором: «Состояние раздвоенности сознания, которое свойственно сегодня многим верующим, и особенно священникам, не является естественным для человека».
Да-да. Хотя Диодор в данном случае имел в виду другие примеры лицемерия и фарисейства. Но правда в том, что и указанная тенденция подходит под то же правило. Мы редко её замечаем, а потом вдруг удивляемся, что беседа «не клеится».
Разумеется, обсуждение темы «рукопожатности» (остракизма) в режиме свободной дискуссии сегодня невозможно. Это табу. Не единственное, но важное. Тема табуирована одной из сторон. Попытка говорить о чем-то подобном сходу объявляется либо провокацией, либо «троллингом» — если разговор идет в блогосфере. Таким образом, важнейшая для Церкви тема просто выводится за пределы полемики волевым решением одной стороны. Проигрывают при этом все участники дискуссии.
Разумеется, хватает больных мозолей и у приверженцев других позиций. Вроде бы все мы за свободу мнений, только вот «необсуждаемых» тем при этом непозволительно много.
Вот показательный пример. Задаю в Фейсбуке вопрос своему единоверцу, журналисту-международнику, который годами восхвалял Саакашвили как образец порядочности и демократичности: «Так все-таки имели ли место при Саакашвили пытки политзаключенных или это пропаганда Иванишвили?» Коллега и единоверец отвечает: «Перестань заниматься троллингом».
Я не знаю, может быть, высокая оценка грузинского президента и справедлива. Но почему не ответить на мой вопрос простым «да» или «нет». Неужели сегодня мы не можем позволить себе такую роскошь как прямое высказывание?
Или вот вопрос об общественной позиции людей церкви: допустима ли она? Часто замечал, что моим оппонентам сам этот вопрос кажется недостойным, — если только речь не идет о Болотной. Где-то это можно понять. Ведь и впрямь человек Церкви должен в первую очередь быть «свидетелем божественной истины, — а не идеологом той или иной социальной группы.
Все так. И, конечно, лучше бы было думать только о евангельских истинах. Представить себя живущим в государстве, где все христиане, или, по крайней мере, на Церковь не было никогда никаких гонений. Но у нас другая история. И она нас к чему-то обязывает. Придется опять повторить известную читателю мысль Томаса Манна: «если нам совсем не заниматься политикой, политика рано или поздно займется нами».
Недавно мы в этом убедились на примере Pussy.
Но если мы признаем, что у православных есть общественно-политические интересы (а после антицерковной кампании это отрицать невозможно), мы вынуждены будем признать и другое. Нам придется, хотим мы этого или нет — освоить другой язык помимо миссионерского. Глубинные евангельские истины необходимо будет переводить на язык общественно-политический, на язык идеологии. Потому что в исконном виде они не могут быть услышаны и восприняты обществом, особенно его секулярной частью. Бесполезно говорить об идеологических и политических вопросах только языком церковной проповеди. Перевод здесь, к сожалению, необходим.
Другое дело, что, занимаясь таким переводом, мы берем на себя обязательство совершить и обратный перевод — с газетно-журнального на церковный. С языка идеологии на язык веры.
Да, именно так. А что, церковным иерархам нечего было сказать своей пастве, а Церкви — остальному обществу в 1612-м, 1917-м, 1941-м, 1991-м? Но, заняв ту или иную позицию, мы должны объяснить, почему мы её заняли. Как наша общественная позиция продиктована евангельскими буквой и духом. Да, необходим и обратный перевод.
Вот этого правила двойного перевода мы должны всегда придерживаться. Это тоже условие выстраивания внутрицерковной полемики, гарантия от провалов коммуникации.
Да, у нас разные идеологии: социальные, финансовые, политические. Но у нас одно мировоззрение — евангельское. И мы его порой нащупываем. Правда, пока нам это дается с большим трудом.
Наша задача сегодня — показать, что у нас есть эта общая платформа. Что и одни, и другие и третьи — все они православные, просто с другими взглядами. Мы должны помнить о приоритете личных отношений — и тогда полемика будет иначе выстраиваться. Мы сможем к чему-то прийти, на первых порах хотя бы к точному формулированию своих позиций. Если же мы нацелены на моральное уничтожение противника, то не сможем этого сделать.
Нам нужен консенсус, и неплохо бы помнить о том, что он у нас уже есть. Он аксиоматичен и зафиксирован в Нагорной проповеди. Опускаясь с горних высот евангельской аксиоматики в идеологическую сферу, нужно вернуться обратно вместе. Нельзя терять друг друга.
Пока что мы вынуждены говорить о том, как мы говорим. Вести дискуссию о дискуссии. Здесь потребуется целенаправленная работа как минимум на ближайшие несколько лет.
И все-таки сегодня, мне кажется, мы начинаем нащупывать эту почву под ногами. А дальше — просто остается сделать шаг навстречу.
