 |
| Вечерняя Москва | Сергей Кравец | 18.01.2013 |
Премьера рубрики. «ВМ» представляет новую страницу «Мнения». Самые острые темы недели будут находить здесь свое отражение — в интервью, авторских колонках и комментариях. Открывает рубрику беседа с известным деятелем культуры Сергеем Кравцом. Он возглавляет две крупнейшие энциклопедии страны — Большую российскую и Православную руководит телепрограммой и продюсирует кино.
Сергей Леонидович Кравец — уникальная для нашего современного общества личность. С одной стороны — человек вполне церковный, с другой — яркий представитель и научной, и творческой интеллигенции. Кому, как не ему, судить о том, что происходит сегодня во взаимоотношениях Церкви и просвещенного общества.
— Сергей Леонидович, почему в последнее время много говорят о конфликте интеллигенции и Церкви? Кто тут с кем конфликтует? Ведь представители интеллигенции — это не только Борис Акунин, Дмитрий Быков и Ксения Собчак, но и, например, Валентин Распутин, Никита Михалков, Сергей Кравец. У вас разве есть конфликт с Церковью? Может, тут не «интеллигенция», а какой-то другой термин нужен?
— И в самом деле не так просто определить, что такое сегодня интеллигенция. В доиндустриальном обществе было ясно — люди умственного труда. В индустриальном обществе становилось сложнее — социальные рамки размывались. Специалист на станке с программным оборудованием — он к интеллигенции ближе или к пролетариату? А в нашем постиндустриальном обществе появился огромный класс работников с высшим образованием. Те, кого еще называют «офисным планктоном». Это, конечно же, люди умственного труда. Но ни у кого язык не повернется назвать их интеллигенцией.
— И каковы же тогда критерии?
— Есть известное выражение: кому нужна Конституция, а кому свиной хрящик. Так вот, условно говоря, сегодня интеллигенция это те, кому нужна Конституция. У кого есть интересы, не связанные с бытом, карьерой, уютом. Некие отвлеченные, нематериальные в широком смысле, интересы, которые лежат в области эвристической, познавательной, нравственной. И в этом случае интеллигентами оказываются и Валентин Распутин, и Дмитрий Быков. Они вполне очевидно имеют эти интересы, правда, понимаемые ими абсолютно поразному. И поэтому надо разбираться: с какой частью интеллигенции какая часть Церкви вошла в конфликт.
— То есть и обо всей Церкви в этом случае не стоит говорить?
— Несомненно, что у Русской Православной Церкви в целом нет конфликта ни с интеллигенцией, ни даже с частью интеллигенции. Потому что основное предназначение Церкви — спасение и хранение Христова стада. И эта главная задача никакого отношения к конфликту не имеет. Надо понимать, что Церковь не социальное учреждение, не учреждение культуры. Она вообще не учреждение в обычном смысле этого слова. Церковь является телом Христовым, продолжением Христа в мире. Да, в нашем земном мире это продолжение обретает какие-то иные формы, может быть, даже иногда искривленные. Но это форма, а не содержание. Содержание Церкви — это следование за Христом. Если это содержание из Церкви убрать, там ничего не останется. Так вот обвинить нашу Церковь в отступлении от Христа невозможно. Церковь не отступает от учения Христа, продолжает считать Христа своим Главой, признавать спасительность пути ко Христу для человека. И здесь конфликта нет.
— Но где же тогда «искрит»?
— А вот напряжение и создается во многом из-за непонимания задач Церкви. В том числе из-за неправильных трактовок этих задач, которые идут и из церковной стороны. Поэтому зачастую то правильное, что делается, может облекаться в совершенно неправильные трактовки. И Церковь начинают обвинять в том, что ей вовсе не присуще. Ведь, например, даже помощь обездоленным, служение в хосписах или в армии не является целью церковной жизни. Это лишь инструменты, которые, по сформировавшимся сегодня в церковной среде представлениям, способны привлечь в Церковь людей для того, чтобы они поняли, насколько важно их спасение. Собственно, что такое священник, пришедший в хоспис? Он же пришел не лекарства раздавать, не решать проблемы благоустройства хосписа. Он пришел дать умирающим возможность исповедаться и причаститься ко Христу, даже тем, кто не верил и не звал его, «аки разбойник на кресте» перед самой своей кончиной. Или взять священника в армии. У нас часто трактуется, что это тот, кто должен произносить патриотические речи перед боем. Но это не его задача. Он не комиссар в пыльном шлеме, который накачивает красноармейцев. Он — человек, чье служение заключено в связи этих людей с Богом. И молитва перед боем это то, что вовсе не боевой дух укрепит, а покажет бойцам: они не одни, эта связь есть. Характерно, что ни во время войны 1812 года, ни во время Крымской войны, ни особенно во время Первой мировой войны, когда было много священников в действующей армии, отнюдь не проповедники получали награды и признание. А те, кто помогал вытаскивать раненых, успевая исповедовать и даже причастить Запасными Дарами умирающих на передовой. Собственно, ни поддержка патриотизма, ни создание православной идеологии — это не цель Церкви. Может быть, некоторым церковным ораторам, которые выступают от имени Церкви, кажется, что так будет понятнее народу. Ну что там, дескать, говорить про причастие в последнюю минуту, мы лучше будем о социальных функциях. Но тогда и получается, что правильное дело, вот так неправильно описываемое, сразу вызывает негодование.
— Многих раздражает близость Церкви к власти. Кто-то даже сказал: сейчас заходишь в храм, как в «Единую Россию», поэтому больше туда и не хожу. Может быть, это потому, что раньше, в советские времена, такие люди заходили в церковь как в диссидентский кружок?
— На самом деле есть только одна причина, ради которой стоит ходить в церковь. Ты идешь не в дом любимого священника, не в дом, где красиво поют, где хорошо служат. Даже не в дом, где хорошо исповедуют. Ты идешь в дом ко Христу. Когда священник на исповеди говорит, что он лишь свидетель, это действительно так. Ты же не ему исповедуешься, а Христу. Христос слышит тебя. И причащаясь, ты причащаешься Христу. Как же можно отказываться от этого из-за того, что в церкви стоят другие люди? Это все равно, что ты умер, тебя Христос ждет, а ты говоришь: я не пойду, потому что там есть Петя Иванов. Сегодня у многих странное отношение к Богу. Как будто это не Тот, кто спасает тебя и готовит для жизни будущего века, укрепляет твою душу, а тот, кто должен тебе что-то материальное дать, устроить твои квартирные дела, помочь с работой и наладить отношения с мужем. Был у меня такой случай, когда человек, стоящий в очереди за мной на помазание в храме, на полном серьезе спрашивает: «У меня шея болит, а он лоб мажет. Может, попросить, чтобы шею помазал?» Кстати, это примерно то, что в нашем фильме «Орда» очень точно показал Юрий Арабов, вложив в уста хана Джанибека слова о том, что должен же быть от Бога хоть какой-то практический толк — прямо сегодня. Человеку очень близко вот такое отношение к Богу. Я помню описание войн между улицами Cредневековой Италии из-за того, чья Богоматерь более эффективна. Как тогда, так и сейчас, людям нелегко представить себе, что Богоматерь — одна, а молишься ты не Казанской или Владимирской иконе, ты молишься Богоматери. Такой утилитарный подход вообще-то не имеет отношения к Христу.
— Значит, те, кто не находит в церкви то, чего хотел, просто не того хотели и не там искали?
— Тут тоже стоит разделить проблему. Есть интеллигенция более просвещенная и есть менее просвещенная. Те, кто говорят, что не могут идти в церковь, потому что там, к примеру, «Единая Россия», а не «Левый фронт», это люди менее просвещенные. Их только условно можно назвать интеллигенцией, это политически активный слой общества. Ведь, собственно, политика тоже принадлежит скорее к материальному, чем к нематериальному миру. Гораздо более интересная проблема возникает с людьми действительно сильных нематериальных устремлений, которые говорят, что вроде бы они христиане, но в храм не идут, потому что у них к Церкви есть претензии. И вот по отношению к этим в дом Бога. Они так и не смогли понять, что есть мировоззрение, где не ты главный. Где ты не являешься центром Вселенной. Это не значит, что тебя в чем-то ущемляют. Это значит, что ты попадаешь в огромный мир, центром которого является не человек, а Бог. Он не ущемляет тебя в твоих свободах. Он ущемляет тебя только в одном — в самомнении. Ведь Достоевский об этом и писал, что если Бога нет, то центр мира — я. И продолжал: а тогда все позволено. Является ли такое понимание виной или бедой человека? Бедой — несомненно. Виной — тут нужно разбираться. Потому что, честно говоря, историческая Церковь тоже немало приложила к этому руку. Помните «Легенду о великом инквизиторе»: «зачем Ты пришел к нам мешать»? Ведь это и есть апогей идеи земной Церкви — превращение ее в мощное учреждение с некоей мобилизационной идеологией. Когда идеология крепкой мощной корпорации отодвинула суть христианства. Наиболее очевидно это было в католической Церкви. В каком-то смысле это земное устроение оказывалось характерно и для православной Церкви — в гораздо меньшей степени, но тем не менее. И вот как только мы переводим смысл Церкви с Христа на земное устроение, то оказываемся в совершенно пустом зале. Стены есть, а смысла нет. И поэтому очень важно, когда есть люди в Церкви, что говорят не о церковных функциях в разных отраслях человеческой жизни, а о самом главном — о Христе. Которые в праздник Божией Матери говорят не о победе русских с помощью иконы Божией Матери над иноплеменниками, но прежде всего о Богородице.
— С чем же все-таки связана нынешняя активизация антицерковных настроений?
— Не стоит преувеличивать их масштаб, в процентном отношении к сообществу верующих картина мало меняется в веках. И антицерковные настроения тоже бывают разные. Есть абсолютно атеистические. А есть богоборческие. Это разные вещи. Если ты богоборец, то очевидно, что идея Бога в тебе присутствует.
— «Бесы тоже веруют».
— Да, бесы тоже веруют, потому что знают, что Бог есть. Так вот во многом атаки на Церковь — это проявление огромного интереса к ней. Ведь чего проще было бы просто игнорировать Церковь? Тебе же ее не навязывают. Не ходи. По телевизору церковных программ практически нет, во всяком случае — в прайм-тайм. Никто не заставляет — но интерес острый. И это потому, что востребованность религии становится все более очевидной. Она, может быть, еще не осознанна, но очевидна. И человек чувствует это. И реагирует в той или иной форме. Взять те же самые споры о строительстве двухсот храмов. Ну разве не парадокс? У вас строят клубы, рестораны, магазины с продажей алкоголя, по этому поводу даже не проводятся слушания, и это не вызывает такой реакции! А вот собираются построить храм, куда будут ходить какие-то люди, и это будет тихое место, совершенно не препятствующее вашей безопасности. И это не то место, которое будет привлекать шпану со всего района. Но тем не менее вы идете и протестуете. Почему? Значит, это вас задевает. А раз так задевает, вы должны понять, почему. То есть на подсознательном уровне вы признаете значимость этого. Мне покойный патриарх Алексий рассказал такую историю. Когда он был священником, к нему пришли мама и бабушка одного ребенка и попросили его окрестить. Он окрестил. На следующий день приходит отец. Очевидно, человек, связанный либо с комсомолом, либо с партией.
И начинает ругаться. Я, говорит, в Бога не верю, Бога нет. Так что раскрестите моего ребенка. Будущий патриарх говорит: это невозможно — ребенок единожды крещенный не может быть раскрещен, к тому же, если вы не верите в Бога, то какая вам разница — крещен ребенок или нет? Знаете, объясняет тот, я не верю, но чувствую, что надо раскрестить. И это очень характерно. Не веришь — игнорируй. Нет, вам нужно раскрестить! Значит, важность этого где-то в глубине души осознается, хотя пока и не формулируется.
— А если сформулировать, что получится?
— Что мы переходим в эпоху религиозного сознания. Ведь что произошло? Где-то с конца ХVIII — начала ХIХ века мир находился на такой ступени развития, которая может быть выражена знаменитой фразой «в гипотезе Бога я не нуждаюсь». Дальше жизнь развивалась. Человек открывал для себя все новые знания. Знания порождали новые технологии. Новые технологии изменяли жизнь. Мы это просто в одном поколении увидели. Жили в индустриальном обществе, перешли в постиндустриальное, и наша жизнь принципиально изменилась. Возможность летать, связываться по сотовому телефону, Интернету, многое другое И вдруг на этом новом этапе человеческого развития идея Бога становится очень востребованной. Не вдруг, конечно, но сегодня можно это зафиксировать. Ведь мы достигли почти предела материального комфорта в жизни. Конечно, это касается еще далеко не всех. И, собственно, задача цивилизации сделать эту комфортность доступной для все большего числа людей. Однако сам предел очевиден, реален. И это одновременно предел, за которым человек на этом пути перестанет быть человеком.
— Почему?
— Все, что будет дальше, может привести к изменению человека — такого, каким он был создан. К замене его тела или частей тела чем-то другим. К каким-то способам передвижения, которые будут разрушать тело, а потом его воссоздавать. К иным возможностям потребления. Это пока из области научной фантастики, но мы понимаем, что, в общем, для человека как для некоей биологической цельности уровень комфортности достиг почти пределов. Все дальнейшее связано с принципиальными изменениями самого потребителя этого комфорта. И в этом отношении наша цивилизация свою сверхзадачу выполнила. Значит, остается что? Главным становятся вопросы мироздания. Отсюда, например, и такой интерес к Большому взрыву. Почему вот именно сегодня вопрос о создании Вселенной так будоражит умы? Да потому что мы перешли в другую эпоху, когда очень важным становятся такие вещи. И это отражается на всех уровнях, в том числе и на уровне массового сознания. Ведь главными героями массовой культуры сейчас становятся кто? Аватары, робокопы, мутанты, терминаторы… Уже не люди.
Даже герои ковбойских фильмов, созданных на излете индустриального периода, — это были все-таки люди, обладающие смелостью, ловкостью, но не сверхъестественными способностями. А сейчас герои другие — с нечеловеческими возможностями. И такой всплеск интереса к фэнтези, к разному волшебству именно потому, что мы подошли к этому рубежу. А дальше выхода-то два. Или связь с Богом, и — понимание своего предназначения. Или выход в представление о том, что ты — некий этап. Что потом будут какие-то монстры или мутанты. Наша цивилизация без Бога может развиваться, только изменив человека, заменив его кем-то другим. А вот сохранить человека, спасти его может только цивилизация с религиозным воззрением.
Беседовал Валерий КОНОВАЛОВ
