ХОСПИС — НЕ ДОМ СМЕРТИ, А ДОСТОЙНАЯ ЖИЗНЬ ДО КОНЦА

БЕСЕДА С ГЛАВНЫМ ВРАЧОМ ПЕРВОГО МОСКОВСКОГО ХОСПИСА ВЕРОЙ ВАСИЛЬЕВНОЙ МИЛЛИОНЩИКОВОЙ

— Вера Васильевна, ваш хоспис — первый в России?
— Нет, первый российский хоспис был основан в 1990 году в Лахте — районе Санкт-Петербурга.
— А первый хоспис в мире появился?..
— В Англии. Баронесса Сесилия Сандерс уже в зрелом возрасте пришла работать в госпиталь, где вплотную столкнулась с проблемой онкологических больных. Страдания одного из пациентов тронули ее так глубоко, что она занялась этой проблемой всерьез и в 1967 году организовала хоспис. (Сегодня баронессе Сандерс 88 или 89 лет, она до сих пор преподает, несет идею хосписов в мир). Затем появились хосписы в Америке, в других странах. А когда началась перестройка, англичанин Виктор Зорза приехал с идеей хосписов в Россию.
— По-моему, в 1989 году в журнале «Октябрь» была напечатана повесть его и его жены Розмари «Я умираю счастливой» с предисловием Дмитрия Сергеевича Лихачева?
— Да, это был отрывок из книги, которая вышла чуть позже. Виктор был выходцем из России, украинским евреем. В 1971 году его дочь Джейн заболела меланомой и через год, в 26 лет, умерла в хосписе. Узнав перед смертью, что ее отец родом из нашей страны (он всю жизнь это скрывал), она завещала ему строить хосписы в Индии и России. Когда появилась возможность, он выполнил ее завещание.
— Как вы пришли в хоспис? Ведь, если я не ошибаюсь, вы по специальности не онколог, а гинеколог?
— Я действительно начинала свою врачебную практику в акушерстве — сначала гинекологом, потом анестезиологом, но в 1983 году пришла в онкологию.
— Занимаясь рождением, заинтересовались проблемой смерти?
— Всe было гораздо прозаичней. Я перешла в онкологию, чтобы раньше выйти на пенсию. Но человек предполагает…
Столкнувшись с безнадежными онкологическими больными, поняла, что не могу их оставить. Ведь государство их бросало на произвол судьбы. При безнадежном диагнозе пациента выписывали с формулировкой «лечиться по месту жительства», то есть не лечиться никак. В принципе эти больные неинтересны врачам. Врачи настроены на победу. По их представлениям, лечить человека стоит только ради выздоровления. О смерти даже думать неприлично.
— Плоды атеистического воспитания?
— Конечно. Смерть всегда замалчивали. По статистике у нас даже в онкологических клиниках смертность 0,2%. Абсурд! Ради этой ложной статистики и «выкидывали» безнадежных больных домой. Помочь этим людям могут только хосписы.
Но еще ничего не зная о хосписах, я сама ездила к своим бывшим пациентам, старалась помогать им до последнего вздоха. Делала это, естественно, в свободное от основной работы время, очень уставала. В 1991 году собралась на пенсию, но промыслительно познакомилась с Виктором. Так до сих пор работаю и вряд ли когда-нибудь уйду.
— Когда открылся ваш хоспис?
— Выездная служба — в мае 1994 года, стационар — в 1997.
— Государство помогало?
— Только государство. Хоспис построен на деньги Правительства Москвы при участии Департамента здравоохранения города Москвы.
— Несколько лет ваш хоспис был единственным в Москве?
— Да, 8 лет мы были единственными. Но сегодня их уже четыре, а на днях откроем пятый — в Южном округе. В ближайшее время в каждом административном округе столицы будут хосписы. Мы обслуживаем Центральный округ.
— Наверное, новые хосписы сегодня больше нуждаются в спонсорах?
— Конечно, но им еще нужно наработать репутацию. Нам первые 4 года тоже было очень трудно.
— Сколько человек проживает в вашем хосписе?
— У нас по-прежнему работает выездная служба, которая сегодня обслуживает 130 больных. В стационаре проживает 30 человек.
— Но можете принять больше?
— Нет, не можем. У нас 30 коек. Обстановка хосписа должна быть приближена к домашней, а это невозможно сделать при большем количестве стационарных мест.
— Тогда, видимо, и в палатах у вас проживает не больше пяти человек?
— У нас есть одноместные и четырехместные палаты. Это оптимальный вариант. Кто-то предпочитает проживать свою болезнь в одиночестве (как правило — дети и молодые люди), и его, естественно, помещаем в отдельную палату. Люди пожилые, наоборот, чаще стремятся к общению. Для избежания психологической несовместимости или, напротив, излишней привязанности соседей друг к другу (когда смерть одного может травмировать другого настолько, что сократит ему жизнь) нужны не двух — и не трех -, а именно четырехместные палаты.
— Вы помогаете умирающим людям до конца жить активной осмысленной жизнью?
— Вы преувеличиваете возможности умирающего человека. В основном эти люди сосредоточены на внутренних переживаниях. У нас хорошая библиотека, одна художница безвозмездно учит желающих рисовать, в хосписе регулярно проходят концерты. Мы стараемся давать пациентам положительные эмоции, но только по их желанию. Ничего нельзя навязывать человеку, тем более безнадежно больному.
— В таком состоянии неизбежны минуты отчаяния. Были случаи, когда больные требовали для себя эвтаназии?
— Не было и быть не могло. Эвтаназия не вписывается в российское мышление.
— Не вписывается, однако в последние годы многие публицисты твердят о гуманности эвтаназии. Они не могут не знать, что эвтаназия применялась в гитлеровской Германии, и все равно не краснея ратуют за нее.
— Средства массовой информации могут сделать всe что угодно. Могут зомбировать людей так, что они станут сторонниками эвтаназии. Но только теоретически. Когда кого-то эта проблема коснется лично, никто не захочет, чтобы ему «помогли» уйти из жизни. Это противно человеческому естеству. Жажда жизни — самый сильный человеческий инстинкт. Об этической стороне я уже не говорю. Человек не хозяин своей жизни.
— Вера Васильевна, а Церковь участвует в работе хосписа?
— У нас есть домовая часовня Живоначальной Троицы. По вторникам и четвергам там служит отец Христофор Хилл из Андреевского монастыря.
— Часто ли на вашей памяти неверующие приходили к Богу во время болезни?
— Такие случаи были, но нечасто.
— Может быть, нужно активнее вести миссионерскую работу?
— Нельзя, у нас не конфессиональное учреждение. Мы всех пациентов при поступлении информируем, что есть часовня и в такие-то дни приходит священник. Но отец Христофор не будет беседовать с больным против его воли.
— Сколько человек работает в хосписе?
— 82 человека, включая бухгалтерию, кухню и прачечную.
— Вы как-то говорили в одной передаче, что на неквалифицированной работе у вас много молодежи.
— У нас в основном работает молодежь. Это связано с моим интересом к молодым людям, с желанием научить их добру.
— Приходят по религиозным убеждениям?
— По разным. Но я никогда при приеме на работу не спрашиваю людей, верующие ли они.
— Но вы наверняка спрашиваете, почему они хотят работать в хосписе, и некоторые говорят, что хотят так послужить Богу?
— Бывает. Тогда я ставлю условие: не проповедовать, а помогать. Служите боли, служите горю.
— Но это и есть служение Богу.
— Конечно. Но некоторые верующие, приходившие к нам, стремились читать молитвы над больными, не интересуясь даже, крещены ли они, и это часто пугало неверующих. Вот отец Христофор никому ничего не навязывает, но не раз бывало, что он приходил побеседовать с одним пациентом, и к концу беседы с ним изъявлял желание побеседовать другой пациент из этой же палаты, за полчаса до того и не помышлявший об общении со священником. Навязывать же веру нельзя, тем более зависимому человеку. А наши больные всегда зависимы от тех, кто им помогает.
— Вера Васильевна, за годы работы врачом у вас изменилось отношение к смерти?
— Кардинально. Раньше я вообще не думала о смерти; то ли по молодости, то ли из-за суетности. А теперь… Прежде всего изменилось отношение к жизни. Когда на работе постоянно сталкиваешься со смертью, жизнь становится созерцательней. Утром просыпаешься — слава Богу, день прошел, ложишься спать, тоже слава Богу.
— Почему хосписы появились только в XX веке? Существенно выросло количество онкологических заболеваний?
— Дело не в росте заболеваний, а в развитии медицины. Врачи научились диагностировать болезни на более ранней стадии. А вообще хосписы — порождение цивилизации. Цивилизация приводит к разрыву отношений между людьми, в том числе и между близкими родственниками. Хосписы — результат этого разрыва. Конечно, в бедных странах к этому добавляется невмешательство государства в помощь страждущим.
На Западе хоспис — дом смерти. В Англии, например, больного кладут в хоспис дней за 6 дней до смерти. Кладут умирать, потому что люди не хотят видеть смерть дома. У них к смерти техногенное отношение. Умирает родственник — быстренько в хоспис, потом скорее кремировать и «продолжаем жить».
У нас по-другому. К нам многие поступают на ранней стадии, потом выписываются, через неопределенное время некоторые вновь попадают к нам. Первая заповедь нашего хосписа (всего их 16) гласит: «Хоспис — не дом смерти. Это достойная жизнь до конца. Мы работаем с живыми людьми. Только они умирают раньше нас».
— То есть хосписы, хотя и пришли к нам с Запада, в России приобрели совсем другой смысл?
— Конечно, это же русские хосписы. Нельзя привить чужестранную модель где угодно. Англичане предлагали нам ехать к ним учиться, но я сказала: «Нет, дорогие, приезжайте вы к нам, учитесь у нас. У нас другая почва, другие люди, другие лекарства». Впоследствии они были нам признательны, хотя им и пришлось вернуться лет на 50−60 назад — о зеленке они знали только по рассказам родителей.
Правда, в таких мегаполисах, как Москва и Петербург, встречается и западное отношение людей к хоспису как к дому смерти. В наших заповедях прописана работа с родственниками, и мы прикладываем все силы, чтобы улучшить, изменить их отношения, когда это бывает необходимо. Бывает, папа умирает, а дочке некогда его навестить — у нее курсы. Говорим девушке не прямо, но смысл таков: «Какие курсы? Папа у тебя один? Так посиди с ним, поухаживай, возьми за руку и скажи: „Папа, я тебя люблю!“ (когда последний раз говорила?)». В наших хосписах тепла много больше. Человеческого тепла. В этом специфика российских хосписов.
— Хоспис должен преображать родственников больного?
— Я считаю, что должен. Ведь никто не знает, кому дается испытание тяжелой болезнью — самому больному или его родственникам? Часто бывает, что страдания одного человека изменяют в лучшую сторону другого. Например, смертельная болезнь матери не только заставила сына чаще навещать ее, но и открыла ему глаза на его беспутную жизнь. Поэтому мы работаем с родственниками не только для того, чтобы помочь им пережить горе, но часто и для того, чтобы вернуть их родителям, напомнить, что и они, молодые, не вечны.
— А у молодых сотрудников хосписа меняется система ценностей в процессе работы?
— Очень быстро.
— Часто ли приходится расставаться с людьми, потому что они не справляются с работой?
— Часто. Первые 60 часов новички работают у нас безвозмездно (мы только кормим их обедами и даем деньги на проезд), поэтому случайных людей на работу не принимаем. Но работа в хосписе — тяжелый, изнурительный труд. Он часто оказывается не по силам и очень хорошим юношам и девушкам, которые, на мой взгляд, могут прекрасно работать в любом другом учреждении. Так что расстаемся с ними не из-за их человеческих качеств, а потому, что этот крест им не по силам. Но и те, кому по силам, выдерживают у нас не больше двух лет. И мы не вправе ни удерживать людей, ни обижаться на них — человеческие силы ограничены. Я благодарна всем, кто трудился у нас в эти годы. И очень рада, что между сотрудниками хосписа было сыграно 12 свадеб.
— Но врачи работают дольше?
— Врачей у нас очень мало: 2 онколога, терапевт и геронтолог.
— Неужели хоспису достаточно четырех врачей?
— Совсем недостаточно. Врачи не хотят работать в хосписе, им здесь неинтересно. Я же вам говорила, что врачи настроены только на победу.
— Это правильный настрой?
— Нет. Но как сказать современному студенту-медику, что он будет не вылечивать людей, а только лечить симптомы? Для этого нужно особое состояние души. Среди наших врачей один — очень пожилой человек, остальных сюда привели их жизненные перипетии, они нашли себя в хосписе. Это индивидуальный путь. В наше время в медицинских институтах появился курс биоэтики, затрагивающий эти проблемы.
— Вы считаете, что курс биоэтики сможет изменить психологию студентов, или более глубокое понимание жизни придет только с возрастом?
— Наверное, ничто не сможет заменить жизненный опыт. Но без курса биоэтики этот опыт может растянуться на долгие годы и быть более трагичным.
— В смысле духовности наше медицинское образование оставляет желать лучшего?
— Оно вообще бездуховно. Курсы биоэтики — первые ростки. Если они окрепнут, что-то изменится. Пока же у молодых врачей часто нет никаких идеалов.
— А ведь врач — не профессия, а призвание, его труд — не работа, а служение. Служение Богу. И будущее России не в последнюю очередь зависит от духовности врачей?
— О будущем России пророчить не решусь, но будущее нашей медицины кажется мне мрачным. Хотела бы ошибаться.
— Вера Васильевна, сколько хосписов открыто сегодня в России?
— Около пятидесяти.
— В городах?
— В основном. Но есть и в селах. Один под Ярославлем (а в самом Ярославле есть еще два хосписа) и один в Башкирии.
— А насколько удовлетворена потребность России в хосписах?
— Думаю, что даже на 10% не удовлетворена. В России проживает 150 миллионов человек, ежегодно примерно у двухсот двадцати тысяч обнаруживают рак четвертой степени. Вот и считайте, сколько нужно хосписов. Конечно, надо учитывать онкологическую ситуацию в конкретном районе. А для этого нужна честная медицинская статистика.
— Наверняка многие читатели захотят чем-то помочь хоспису. Что больше всего нужно для хосписа?
— В хосписе нужно всe, что нужно дома: книги, аудио- и видеокассеты и предметы гигиены. Люди у нас живут нормальной жизнью.
— Хотелось бы организовать концерты для больных?
— У нас постоянно проходят концерты. Но они больше нужны персоналу. Больным тоже, но меньше. Как правило, из 30 пациентов 8−12 человек присутствуют на концерте. Мы всегда рады приезду артистов и музыкантов.
— Вера Васильевна, большинство читателей Интернета — молодежь. Что бы вы хотели пожелать молодым людям?
— Я всегда спрашиваю студентов Ирины Васильевны Силуяновой, когда они последний раз целовали маму или обнимали бабушку? Это нужно всем. Уходя из дома, поцелуйте, обнимите всех родственников; «и каждый раз навек прощайтесь…». Не передавайте зло. Вас толкнули в метро — не сердитесь, простите этого человека, у него, видимо, большие неприятности. Поступайте с людьми так, как хотите, чтобы поступали с вами. Вы можете работать в хосписе, в детском учреждении, в банке, но, пожалуйста, оставайтесь людьми.
— Спасибо.