 |
| Радонеж | Сергей Худиев | 12.11.2012 |
Некоторая часть нашей пишущей публики склонна видеть Церковь через весьма искажающий фильтр; свидетельств этому много, отметим, для примера, недавнюю статью в НГ-религии под заголовком «Церковь открестилась от модернизации. Ко Дню народного единства РПЦ включилась в борьбу правящих элит». Автор интерпретирует выступления Патриарха, посвященные Дню Народного Единства, как знак того, что Патриарх поддерживает Путина в предполагаемом конфликте с Медведевым. Само наличие такого конфликта неочевидно; наверное, наши кремленологи обладают какими-то экстрасенсорными способностями, которые позволяют им проникать в умы государственных мужей; у нас таких способностей нет, так что про «борьбу элит» нам сказать нечего. Но одно можно сказать с уверенностью — речи Патриарха не имели к этой предполагаемой борьбе отношения. Он сказал именно то, что надлежало сказать Предстоятелю Русской Православной Церкви в день годовщины окончания смуты — совершенно независимо от того, как развиваются события внутри правящей элиты. Церковь свидетельствует о ценностях, укорененных в ее собственной традиции, ценностях, которые сформировались не вчера и которые не зависят от сегодняшних событий.
Другое, что следует отметить, — это то, что Церковь не есть КПСС, и ее верные чада — в том числе, священнослужители, вполне могут расходиться во мнениях. Такой известный священнослужитель как игумен Сергей (Рыбко) может сильно расходиться во мнениях с другими священниками, Епископами и даже Патриархом. Ничего ужасного в этом нет.
Что же касается отношения Церкви к «либерализму» и «модернизации», то тут нам придется начать с попытки определиться о чем, собственно, мы говорим.
Термин «либерализм» используется в очень широком разбросе значений — как пространственном, так и временном. В США называют «либералами» людей, выступающих за большую социальную роль государства, в Европе, напротив, этим словом называют людей, выступающих за то, чтобы государства было как можно меньше. Исторически «либералами» называли людей, выступавших за свободу слова, вероисповедания, и предпринимательской деятельности; сейчас это же слово означает тех, кто насаждает идеологическую ортодоксию и под флагом «борьбы за права меньшинств» выступает за существенные ограничения того, другого и третьего. Поэтому вне языкового и культурного контекста очень сложно понять, что это слово означает.
В России термин «либерал» прочно ассоциируется во-первых, с социал-дарвинизмом — кто смел, тот и сьел, а невписавшися в рынок могут сдохнуть, во-вторых, с антипатриотизмом — российский либерал это человек, которого глубоко огорчают любые победы его страны, начиная от победы национальной сборной по футболу и кончая 1612, 1812 и 1945 годом, в третьих — и это, скорее, лишь одно из проявлений принципиального антипатриотизма — с антиправославием.
Надо признать, что либерализм (в этом смысле) пустил определенные корни в нашем обществе, с одной стороны, и вызывает немалое отторжение — с другой.
Кто-то может сказать, что это злая карикатура, и все это не имеет отношения к подлинной либеральной традиции — и, возможно, будет прав, но мы сейчас говорим не о традиции, запечатленной, скажем, в трудах Джона Локка, Джона Стюарта Милля или Исайи Берлина, а о российском либерализме, данном нам в текстах и выступлениях его адептов.
В этом ситуации любая общественная сила, выступающая за социальную ответственность и солидарность, провозглашающая наш долг по отношению к своей стране и почтение к тем, кто этот долг достойно исполнял, будет антилиберальной — и особенно антилиберальной будет Церковь, которая (со всем основанием) воспринимается как стержень национальной традиции и национальной идентичности.
Поэтому неприятие Церкви со стороны российских либералов связано не с теми или иными конкретными действиями священноначалия, и не с высказываниями тех или иных священнослужителей, а с принципиальным расхождением в ценностях. Это — не политическое расхождение; с Церковью трудно разойтись политически, поскольку она не есть партия и присяги каким-то политическим идеям не требует. Это расхождение этическое и мировоззренческое.
Церковь проповедует традиционную этику самоограничения, долга и служения; либерализм возводит распущенность и отрицание каких-либо обязательств по отношению к ближним в принцип; Церковь настаивает на богоустановленности семьи — для либерала принципиально выступать под радужным знаменем; Церковь признает достоинство государственного и, в частности, воинского служения — для либерала то и другое ненавистно; Церковь говорит о долге успешных по отношению к неуспешным; либерал — о долге бедных по отношению к богатым (вспомните хотя бы Прохорова с его идеями снять ограничения на продолжительность рабочего дня), Церковь выступает за сохранение человеческой жизни с момента зачатия — для либерала из всех невписавшихся в рынок нерожденные младенцы — самые невписавшиеся. Церковь не может сделаться любезной российскому либерализму, не перестав быть Церковью.
Противостоит ли Церковь модернизации? Давайте сначала выясним, что понимается под этим словом. Какой модернизации? Что имеется в виду? У российских либералов есть какой-то модернизационный проект, по отношению к которому Церковь могла бы занимать ту или иную позицию? Любые тексты на тему «что либералы бы сделали бы со страной, если бы им дали такую возможность» производят такое впечатление, будто их писал Манилов, впавший в тяжелую мизантропию — то есть, с одной стороны, полностью утопических, с другой — чрезвычайно неприязненных по отношению к этой стране и ее жителям; можно взглянуть, для примера, на известный текст про «гетто русского языка».
Поддерживает ли Церковь правящий режим? Сама постановка вопроса предполагает ситуацию борьбы, когда есть борьба не на жизнь, а на смерть, между «режимом» и кем-то еще. Если бы такая борьба имела место — Церковь несла бы служение миротворца, ища примирения, а не победы одной из сторон. Но есть ли сама борьба? Являются ли наши либералы борцами с режимом? Достаточно вспомнить имена, которые у всех на слуху, или прочитать список «Координационного Совета Оппозиции», чтобы заметить, что среди «вождей протеста» немало людей, чуждых бледной нищете, людей, не просто хорошо, а очень хорошо устроенных при нынешнем режиме. Вероятно, вопреки известной фразе, все они приобрели свои состояния самым честным путем — но, в любом случае, они не могли бы приобрести их, не входя в самые тесные отношения с этим самым режимом. Будем надеяться, что они исправно платят налоги, регистрируют все, что подлежит регистрации и нормально общаются со всеми представителями государства, с которыми им при этом надлежит иметь дело.
Церковь не видит ничего неправильного в том, чтобы взаимодействовать с государством в процессе зарабатывания состояний — напротив, это вещь необходимая и должная. Но Церковь также не видит ничего неправильного в том, чтобы взаимодействовать с государством в процессе служения ближним — потому что такое служение иначе невозможно. Чтобы священники пришли в больницы, нужно договариваться с министерством здравоохранения, а в армию — с министерством обороны. Поэтому, исполняя свое служение, Церковь взаимодействует с государством и будет это делать.
Но главное, на что стоит обратить внимание — Церковь проповедует ценности не сегодняшнего, не вчерашнего, и не позавчерашнего дня. Она проповедует вечные ценности. Думать, что содержание ее проповеди определяется текущей политической конъюнктурой — значит ничего не понимать ни в Церкви, ни в обществе.
Патриарх вспомнил о подвиге тех, кто был верен Церкви и Отечеству потому, что поступки этих людей достойны подражания. Он вспомнил тех, кто изменил, потому что нам следует опасаться этого греха. Потому что быть верным — это хорошо и правильно в XVII веке, и в XXI-ом, а предавать своих сограждан — одинаково дурно и тогда, и сейчас, и всегда. Это не касается текущей политической конъюнктуры. Это одна из фундаментальных нравственных очевидностей, на которых строится человеческое общество. Церковь — это слишком большой корабль, чтобы ее могло носить туда и сюда подковерными течениями в тех или иных кабинетах.
