Вертоплан над земляникой

Деревня — тихая, таинственная, раздумчивая, притаилась среди лесов на берегу небольшой речки. Места красивые, леса богатые, речка добрая, тихая, потому дачники жили здесь до глубокой старости.

Коренных жителей в деревне — кот наплакал. А дачники все, как один — с гонором. Куда там! Кичатся друг перед другом, хвастаются, спорят, соревнуются. С деревенскими разговаривают надменно, поучительно, как учителя с двоечниками.

Лето выдалось холодное, скучное, потому на пляж дачники приходили только на водичку посмотреть да рассказать друг другу, где отдыхают их дети и внуки, и чем море на Канарах лучше, чем на Кипре.

Баба Настя ходила на речку чистить чугуны и сковородки — мелкий речной песок хорошо отдраивал сажу, и чугуны сверкали от него, будто только что приехали из магазина.

— И что поладили, — качала головой баба Настя, драя чугун, — ездиют на этих вертопланах за тридевять земель жопу греть. Тут, что ль, солнца им мало?

— А и мало! — не соглашался отставной прапорщик Николай Палыч, — Вон какое холодное лето нынче.

— Так ведь, а печка на что?! — всплёскивала грязной тряпкой баба Настя, рассыпая вокруг себя мелкий песок, — Натопил, залез, да грей жопу-то. Чего ещё надо? Не пойму я никак.

Баба Настя на язык была острая, но ногу быстрая, на руку лёгкая, потому ей никто не смел перечить, даже не указывали насчёт грубых слов. Она была безотказна в любой помощи, а дел у дачников было невпроворот.

У бабы Насти в хозяйстве было всё — от древней прялки, кадушек для закваски теста и старинных, острых кос — до современных электродрелей. Она и шила, и вязала, и по дереву кружева вырезала, и рамы смастерить могла.

И ещё у бабы Насти было на попечении два внука. Сын погиб, невестка растила мальчиков одна и на все каникулы присылала детей к бабушке в деревню. Они любили к ней ездить.

А сколько в лесу ягод и грибов! Богаче мест не найдёшь. Выйдет кто утром из дома, наклонится возле крыльца, не поленится, и стакан земляники тут же наберёт, пойдёт завтракать её с молоком. А если чуть подальше в лес зайдёт, так и бидончик насобирает играючи.

Дачники ягоды любили, но были леноваты, поэтому баба Настя с внуками летом халтурили, собирали им ягоды на варенье за плату.

Летом наступала большая годовая страда, как у всех людей по осени. Но и осенью тоже страда была. Внук Серёжка ныл иногда: «Надоели мне эти ягоды хуже английского языка!» Бабка кивала: «Собирай, собирай, будешь потом вспоминать на уроках-то на английских, да радоваться учёбе».

А этим летом такая страда на бабу Настю с Серёжкой навалилась, что не рассказать. Никогда такой страды не было. Раньше кто и ленился, всё одно иногда в лес заходил, а нынче — никто не ходит. Не хотят, боятся. Ягод уродилось — ужас, а кроме бабы Насти и Серёжки — собирать стало вдруг некому.

Угрузшие кустики черники нависают над перезрелыми гроздьями земляники, а та ложится от тяжести ягод на крупные ветки неспелой ещё брусники и вокруг них, как стражники, — боровики. Сказка! Чего в лес не ходить-то? А вот чего:

Пролетел в конце июня над деревней раз-другой вертолёт. Вертолётов-самолётов тут с войны не видали так низко, потому повыскакивали все из домов, руками машут, кричат, прыгают. Баба Настя не пошла махать вертолёту — войну хорошо помнила и бомбёжки. Так вот сестра её Тонечка прыгала радостно и махала немецкому самолёту, кричала: «Мамушка, мамушка, вертоплан! Крутолет! Вертокрыл! Как он называется? Гляньте-ко!» А её пулемётной очередью лётчик прошил. Низко летел, видел радость её.

— Бабуль, вертолёт! — кричал с улицы Серёжка. — Эй, вертолёт! Прокати меня в полёт! А в полёте пусто, выросла капуста! Бабуль!

— Быстро в избу! Быстро, я сказала! — крикнула баба Настя внуку.

Серёжка был послушным, прибежал в дом. И тут слышат они: с вертолёта в рупор по громкой связи как загаркает грубый мужской бас:

— Уважаемые жители Лехинского леса! Внимание! Уважаемые жители Лехинского леса!

— Война. — побледнела баба Настя.

— Никакая не война, — промямлил растерявшийся Серёжка.

— Жители деревне Саньково! Предупреждаем вас об опасности!

— Война, сынок.

— Тихо ты! Не война.

— ..и бродит медведица с медвежатами. Просим быть внимательными и осторожными. Не отпускать в лес детей без присмотра, соблюдать меры безопасности.

— Не война, — баба Настя перекрестилась. — А, видишь, медведь. Тоже нехорошо. Но медведей-то мы быстро одолеем. На дерево заберёмся, если что.

— Ага, особо ты заберёшься, — засмеялся Серёжка, — да и медведи по деревьям, поди, получше нас с тобой лазят.

— Уж я-то не заберусь? Заберусь, да как завизжу, как зайдуся, он и не полезет. Что он — дурак, что ли, ко мне лезть?

Баба Настя подмигнула внуку. От сердца её отлегло — опасность войны миновала, мир продолжал жить размеренной жизнью, где-то на краю которой якобы бродила медведица. То ли бродила, то ли не бродила, а голос у бабы Насти был такой, что если бы она завизжала с сосны как следует, то не надо было бы и вертокрыл присылать, тратить бензин, все медведи убежали бы в соседние леса сами. Они ж не дураки.

Однако в лес они с Серёжкой стали ходить с осторожностью. Брали с собой собачку Ляльку, тряпки и зажигалки.

— Ежели что, забирайся на дерево и запаливай тряпку. Звери боятся огня, — учила баба Настя Серёжку.

— Почему они его боятся?

— Потому что родители ихние огня боялись. Кто лесной пожар пережил, кому от молнии досталось, кто под пулю охотника попал. К тому ж: где огонь — там и человек, а человека зверь тоже боится.

— А почему человек не боится огня?

— Потому что умеет управлять им: может зажечь, может и потушить. Особого страха к огню у нас нет. Только потаённый, в самой глубинке. Ведь огнём-то мы не владеем. Бог — его хозяин.

— Бабуль, тётя Валя сегодня утром просила пять литров земляники набрать.

— Куда ей столько? Пять. Нам на целый день работы. Но..Так. это нам хватит. так.

Бабка задумалась, прикидывая насчёт выручки.

— Это я на зиму запасу муки, круп и масла растительного.

Серёжка тоскливо вздохнул. Про крупу он не любил разговоров.

— Бабуль, а воды медведи боятся?

— Не-а. Не топчися, не топчися по ягодам-то. Гнянь, вон там под берёзками полянка, вся красная.

— Баб, а почему звери воды не боятся?

— Которые боятся, которые не боятся. Рыбы не боятся, утки не боятся, а кот наш Сенька боится.

— А люди?

— Николай Палыч не боится, он по морям плавал. Не топчися! А мы вот с тобой боимся, океану-то. Ох и страсть, когда много водищи! Ох и страсть! Ай!… Ещё ездиют на этих вертопланах и крутолётах над такой водищей за тридевять земель жопы греть. Ай. Да. Не. Ага-к. Не топчися, не топчися по ягодам-то!

— Бабуль, а Николай Палыч и вовсе десять литров просил набрать. Соберём ли?

— Десять? Соберём. Куда денемся. Это, поди, тебе на новый велосипед хватит. Ай не хватит?…

Баба Настя принялась подсчитывать в уме, сколько получит денег за десять литров земляники, а Серёжка, затаив дыхание, следил за её лицом, наклонённым к земле, разглядывая заворожено её морщинистые щёки и пытаясь заглянуть в голубые, яркие, как у девчонки, глаза.

— Не хватит.

— Да хватит, хватит! — выдохнул он с отчаянием.

— Ну, а может вдруг, и хватит.

— Тогда я пойду к косогору, там много.

— Гляди медведей-то! Не зевай! Далеко не заходи и молитвы пой погромче, — велела баба Настя. — Они играться любят, маленькие-то. Что ж, глупые, пристанут играться, а как запищат, так мамаша явится. Гляди!

Так они и ходили в лес каждое утро. Печку истопят, котов-собаку-кур накормят и — в лес. Стёпа, старший внук, по вечерам разносил землянику по заказчикам, а баба Настя с Серёжкой, вытянув усталые ноги, лежали неподвижно на диванах. И пока они лежали-отдыхали, деревня наполнялась душистым запахом земляничного варенья.

Стёпа был слабый на ноги. Врождённая болезнь костей мешала ему долго ходить, и потому он был в основном при доме и хозяйстве.

Ближе к ночи детвора собиралась на костёр у реки — жгли молоденькие сосны, не давая лесу поглотить деревню, пекли картошку, купались. Несколько раз над костром летал вертолёт. Кружась над огнём, орал в громкую связь, ругался, велел в связи с пожароопасностью погасить костёр, угрожал и злился, но к нему уже все привыкли и воплей вертолётовых бояться перестали. Для порядка пару вечеров костёр не жгли, а потом снова жгли — пилили молодые сосенки и берёзки, скидывали их в кучу и зажигали как общий деревенский очаг.

— И что теперь за мода такая взята у начальства, не пойму я никак, — недовольно бубнила баба Настя. — Поладили летать над людьми и орать разные гадости. Немцы, и те не орали. Разбросают листовки и ладно. Надо бы куда-то написать. Палыч, скажи, куда, я напишу.

Николай Палыч, отставной прапорщик, не знал, куда именно писать или не хотел, чтобы баба Настя писала, и потому осторожно оправдывал вертолёт:

— Это же хорошо, что правительство о нас заботится. Разве лучше было бы, если бы не заботилось?

— А и не хуже бы, Палыч.

— Нет, пусть уж заботится. Иначе многих бы медведи съели, а непотушенный костёр может стать причиной пожара.

Так лето и шло. За земляникой пошла черника, за черникой началась малина, потом поспела ежевика, а когда зарумянилась брусника, Серёжка разъезжал по деревне на новом велосипеде, баба Настя наряжалась к автолавке в цветастые модные кофты, а Стёпа настраивал с Николаем Палычем купленный с рук старый компьютер.

— Во как зажили-то мы, мальцы! — радовалась баба Настя. — Тьфу, не сглазить! Как нам медведица-то помогла. Ай. да-к. ага. Одним-то нам не справиться было бы. Если бы все дома не сидели, не боялись, то кому бы наши ягоды понадобились?

Правда, медведей никто так ни разу и не видел, но вертоплан регулярно прилетал и напоминал об опасности.

— Да чего ты надрываесси там, мужик! А?! — махала осмелевшая баба Настя вертоплану. — У медведей тоже ум есть, они к деревне не пойдут, они ж не дураки! Чего надрываисси-и?

— Да не слышат они тебя, — одёргивал бабку Стёпа.

— Слышат они всё. Не подойдут! — кричала она вертолёту. — Мамка-то у них, поди, разумней вашего, к людям не лезет, не орёт, не пугает! Эй! Она деток своих сторожит! А костёр всё одно жечь будем! Куда сосны девать? За-ра-ста-ем!!!

С вертолёта ей тоже махали и даже однажды сказали в рупор: «Здрасьте, здрасьте, баба Настя!».

Баба Настя тогда сначала сильно испугалась, а потом пораздумала и стала всем хвастаться, что её всё начальство и правительство знает.

— Эй, начальство! — кричала она панибратски вертолёту. — Слазьте со своего корабля! Чем бензин полить, лучше бы поля пахали. И не зарастали бы они тогда сосняком!

— Да не слышат они тебя, — горько вздыхал Стёпа.

— Слышат они всё. Не глухие. Просто обнаглевши, — вздыхала баба Настя в ответ.

Когда поспела брусника, носили они её вёдрами. Много уродилось брусники.

— Во как облапошились мы с вами в это лето, мальцы. Глядишь, на машине поедем в школу учиться. Мамка-то ваша удивится! Жалко, что у меня нету прав. Купили бы у Палыча машину его. Чего зря ржавеет?

— Ну ты даёшь, бабуль, — поражался Серёжка, — Круто мыслишь! Может, пойдёшь учиться вождению?

— А придётся, так и пойду. Что ж. Поставлю вас на ноги, потом отдохну. А пока поработаю. Пойду учиться, если Палыч машину продаст.

— Эх, если б не школа, остались бы мы и на клюкву. Тогда бы точно пришлось тебе на права сдавать, бабуль, — улыбался Стёпа.

— В клюкву одна я не пойду. Болота боюсь. Ну его, не люблю болото. Гады там.

— Эх, кабы не школа.

Наступил сентябрь, внуки уехали учиться, и баба Настя осталась одна. Потихоньку стали разъезжаться в городские квартиры на зиму дачники. Коренные жители копали картошку, а бабка по старой привычке не вылезала из леса — собирала клюкву и мочила её в бочках для продажи зимой.

Вертолёт больше над деревней не летал, а в конце сентября приехал сосед Петя — внук её умершей подруги Глаши. Приехал проведывать дом, поправить забор, подлатать крышу на баньке. Зашёл к бабе Насте. Пока суд да дело, чай да квас, щи да стопочка, Петя и говорит:

— Ну что, баба Настя, хорошо я вам нынче подмог в бизнесе вашем?

— В каком таком бизнесе, сынок?

— В ягодном. Это ж я с вертолёта дачников медведем от леса отпугивал.

— Ты?.

— Ну, а кто? Я ж лётчик.

— Как же так, — расстроилась баба Настя, — я думала, ты на дальних вертопланах служишь, на тех, что вон там, в космосе.

Бабка махнула рукой в высокое небо.

— Разве ты не на этих, на которых ездиют за тридевять земель. это. жопы греть. ага.

— Нет, я на вертолёте летаю.

— Ах, сынок-сынок.

Баба Настя сокрушённо села к столу и свесила голову.

— Да и как же ты так дослужился? Довели тебя, али сам ты дошёл ты до того, чтоб из говорильника народ стращать?

— Я ж шутил!

— Не знаю я таких шуток, сынок. Палыч ведь так лес любит! Он океану не боится, а от пауков и лягух бегом бежит. А тут — медведь. Конечно, всё лето дома просидел. Ах, сынок-сынок, бессовестник.

Петя весь вечер оправдывался, объяснял, что медведица с медвежатами и вправду бродила по лесам, что в соседнем районе пропали аж четыре человека, которых они с вертолёта и искали, но бабка не верила и всё понуро качала головой, приговаривая:

— Ай, сынок-сынок. Да-к. Ага. Не-а. Кровинушка ты моя. Ага-к. Ну уж. Не-а..Ай-ай..Бессовестник. ага-к.