 |
| Вера-Эском | Игумен Игнатий (Бакаев) | 06.09.2012 |
Некоторое время назад приехал ко мне внук Алексей. Он очень сообразительный, хорошо разбирается в компьютере, но часто меня огорчает. Скажем, не хочет ездить на велосипеде. Ну ладно, это его личное дело. Но недавно узнал, что внук не умеет и не хочет мыть посуду. А ведь что проще? Есть и горячая вода, и средства для мытья. Следом за Алёшей приехала внучка Таня — она мало того что девочка, но и старше двоюродного брата. Но на кухонную раковину после обеда смотрела с тем же отсутствующим выражением.
Всё это меня так печалит, потому что страшно за них. Ведь эта привычка к иждивенчеству может сделать их несчастными людьми, предопределяет их будущие проблемы в семейной жизни. Я в том же возрасте, что и внук, мыл посуду песком в северной реке, и это было самое меньшее и лёгкое из того, что доводилось делать. К десяти годам я уже управлялся с бензопилой, не говоря о топоре, косил сено, на моторной лодке возил женщин за ягодами за двенадцать километров, став одним из кормильцев в семье. Пятнадцать-семнадцать женщин отсыпали мне за труд по литру ягод с ведра, а пока они их собирали, я успевал наловить рыбы.
Я не требую от нынешних ребятишек того же, но ведь они вообще ничего не умеют. Что же делать? Хожу, погружённый в эти мысли, когда раздаётся звонок отца Варсонофия — игумена Антониево-Сийской обители Архангельской епархии. Приглашает меня съездить в Цилибу. До сих пор что-то не получалось, но в этот раз решил ехать. Договариваемся со старым знакомым Александром Чернавским, обретающимся сейчас в Москве, что отправимся вместе. Встретившись, едем на машине в Ирту. Заговорили об отношении к труду у нас и в Америке, где Александр не раз бывал, подвизался в Джорданвилльском монастыре. Он — бывший военный, горячо любит Россию. При этом, не умея лукавить, говорит подчас вещи, которые мне горько слышать, а ему больно говорить. Оказалось, что Чернавский очень уважает американский народ за его отношению к труду. Наши и в армии, и даже в монастыре стараются переложить чёрную работу на других. А вот для американцев это нехарактерно.
— Мы с тобой не русские! — вдруг произношу я. — Неожиданно для себя самого, не успев обдумать того, что вырывается из груди. — Мы — советские. А русские — это те, кто мог горами двигать, потому что у них была настоящая вера. Они не отлынивали ни от чего, как это делаю, скажем, я. Кто такие русские? Это Серафим Саровский и Герман Аляскинский, Стефан Пермский и Хабаров с Дежнёвым. Там, где они проходили, жизнь начинала бить ключом, уходила тьма языческая. А мы…
В Ирте нас встретил отец Варсонофий. Шёл дождь. Подвезли продукты и стройматериалы, на погрузку которых ушло не больше часа благодаря помощи казаков из окрестных селений. Вниз по Вычегде поплыли в этот ненастный день, пока не пристали к левому берегу, где нас встречали дети и несколько женщин из православного лагеря. Растянувшись цепочкой, стали сгружать макароны, крупы, сгущёнку, палатки и спальные мешки, инструменты и стройматериалы. Дождь продолжал моросить: я стоял под зонтом, а дети — босиком, в грязи, бодро, по-хозяйски со всем управлялись. На сердце потеплело. Затем груз нужно было поднять на гору, к вершине которой вела скользкая глиняная тропинка с мостами через петляющий ручей. Она вела к плоской площадке, где когда-то поселился ученик Стефана Пермского Дмитрий Цилибинский, основав на этом месте монастырь. А в 1714 году на горе был освящён огромный двухэтажный храм с высокой колокольней, построенный купцами Осколковыми из процветающего села Цилиба. Сейчас от села не осталось ни одного строения, ничего, кроме обширного кладбища. Самым древним захоронениям лет 300−400, последние датированы 60-ми годами прошлого века.
Но несколько лет назад люди снова вернулись в эти места. Православный лагерь организовала здесь Татьяна Николаевна Сарычева, мать пятерых детей из Петербурга. Нашлись помощники, мне запомнилась врач Татьяна Владимировна. А отец Варсонофий окормляет ребят духовно. Каждый год теперь они привозят сюда детей, в том числе из неблагополучных семей Петербурга и Архангельска. Вместе восстанавливают храм, да и все работы в лагере ребятам приходится делать самим. Грязную посуду в корзинах носят мыть к реке, где есть плотик для подобных нужд. Катя, очень симпатичная и энергичная девчушка пятнадцати лет, громко возглашает: «Добровольцы есть?» Ребята опускают головы. Тогда Катя подзывает несколько человек со словами: «Ты — доброволец, ты и ты». Кончено, ей никто не может отказать. Думаю, что мои Лёша с Таней тоже не смогли бы. И печаль моя, в которой я пребывал последнее время, начала таять, поверилось, что вся Россия вот так же может окрепнуть и возродиться.
Все дела в лагере начинаются с молитвы, причём в охотку, безо всякой натуги. Таких горячих молений к Богу, такой искренности в отношениях, открытости, доверия ко мне, священнику, я не вижу даже у себя на приходе. Вся жизнь в лагере: и труд, и молитва, и деятельный весёлый отдых — направлены на то, чтобы сплотиться в любящую семью, понять, что это такое. Проводятся дискуссии, «круглые столы». Александр Чернавский умело организовал целую конференцию, на которой мне досталось через жребий вести секцию «Школа жертвенности и любви».
Я не знал, с чего начать, ребята из моей секции тоже. Стали думать. В какой-то момент мой взгляд упал на священнический крест, и мне стало всё ясно. Христос — вот школа жертвенности и любви. Художник Елена Сарычева нарисовала на стене Распятие, потом образ Троицы, как прообраз семьи. Подготовили надписи, в том числе: «Любовь не превозносится, не гордится, не ищет своего, не радуется неправде, радуется же истине…». На презентации я прочитал тропарь, обращённый к преподобным Кириллу и Марии — родителям святого Сергия Радонежского, где прозвучала просьба ниспослать нам дух любви и смиренномудрия, а девочка Галя прочитала стихотворение, которое потрясло меня духовной силой. И что-то во мне изменилось, я и сам глубже понял, что такое семья. Наверняка отложилось благое и в душах ребят из лагеря.
В канун праздника — дня равноапостольного князя Владимира — мы совершили всенощное бдение на втором этаже храма. На уровне окон, в которых всё ещё нет стёкол, качались верхушки пихт, мимо плыли облака, и было ощущение, что храм стоит не на земле, а на небе, что Бог столь близко, что вот-вот войдёт в алтарь. На следующий день на литургию приехали православные из соседних деревень, вместе с детьми они исповедались и причастились. С благодарностью вспоминаю и переживаю цилибские события, появилось желание следующим летом собрать в Граддоре наших коми ребят. Если есть желающие поддержать, найти меня в Максаковке легко.
