Мы никогда не понимали
Того, что стоило понять…
Николай Гумилев
Подавляющее большинство российских граждан с готовностью согласится с тем, что проблема наркомании сопоставима по серьёзности и глобальности с проблемами экоцида и атомной военной угрозы. Однако употребление наркотиков из года в год всё увеличивается, а борьба с их распространением напоминает попытку выпить море.
Но многие ли начинающие наркоманы ищут в первых своих «дозах» какого-то особого, «глубинного» смысла? Все социологические опросы, проводившиеся по интересующей нас теме, единодушно свидетельствуют: отнюдь нет. Практически две трети подростков «пробуют», либо исходя из стремления «не отстать от остальных», либо желая испытать некие новые ощущения, то есть, проще говоря, из обыкновенного любопытства.
Переход с «лёгких» наркотиков на «тяжелые», последующее формирование стойкой наркотической зависимости — всё это часто является следствием царящего в определенных социумах (не только сугубо молодежных) духа соревновательности, соперничества. Похоже на знаменитую «гусарскую рулетку»: первый «игрок» — потенциальный самоубийца — заряжает в барабан револьвера одну пулю, второй — две, первый — три, и так далее, пока не случается роковой выстрел или игроки не решают разойтись полюбовно. К сожалению, дело, как правило, кончается выстрелом.
Итак, перед нами две важнейшие причины первого прикосновения к «кайфу»: любопытство и азарт соперничества (вспомним теорию пассионарности Льва Гумилева и упоминание в ней, в числе прочего, таких вот эрзац-подвигов, совершаемых деградирующими цивилизациями, вместо подвигов истинных и деятельных, актуальных для цивилизаций прогресса). Однако же, мало какой среднестатистический «убежденный» наркоман даст именно это объяснение. Скорее всего, он вспомнит о пресловутых «необыкновенных ощущениях», «эмоциональных откровениях», «подаренных» ему наркотиком. Занятно, но многие «рядовые» наркоманы даже не знают о том, что повторяют точку зрения людей, весьма немногочисленных, для которых возможность испытывать ежедневно новые эмоции, всю гамму чувств, вбирать в себя новые, не похожие на вчерашние и позавчерашние, образы — вовсе не дань любопытству, а действительная жизненная необходимость, важнейшее условие существования и работы. Я говорю о представителях так называемых творческих профессий, о тех, кто составляет собою некое разношерстное творческое единство, именуемое богемой. Мне, по роду моей деятельности, наиболее всего известна её «литературная часть».
Сами о том не подозревая, мы заочно знакомимся с наркотиками, вернее, узнаём об их существовании, в самом что ни на есть невинном возрасте, читая о трагической судьбе благородного графа Монте-Кристо или восхищаясь дедуктивными способностями Шерлока Холмса. Напомню, что Холмс был кокаинистом, а Эдмон Дантес, сделавшись графом, полюбил жевать гашиш и хранил его в специальной «гашишнице», выдолбленной из цельного драгоценного камня.
Впрочем, едва ли примеры этих и других литературных героев оказываются заразительны для представителей богемы. Скорее, это примеры «гениев», на которых, естественно, спешит равняться всякая творческая личность, — а также сама атмосфера «наркокультуры», пребывание в которой сегодня нередко приравнивается к пребыванию в творческой элите. Люди богемы очень разнятся в указании на истоки этой странной культуры: одни предтечей видят культуру хиппи, с её непротивлением злу насилием и бегству от «жестокого» мира в себя; другие проводят параллель с декадансом, один из символов которого — кальян, доставляющий «изысканное мироощущение»; наконец, третьи опускают историческую планку совсем уже в глубь веков и адресуются к практикам средневековых, преимущественно восточных, мистических культов. Как бы то ни было, и первые, и вторые, и третьи сходятся в одном: употребление наркотиков способствует созданию шедевров. Чем изломаннее, вычурней, а иногда и уродливей игра воображения — тем более сильный наркотик принимал «творец». Литераторы, конечно, вспоминают немедленно Карлоса Кастанеду — в первую очередь, а во вторую — множество фамилий от Генри Миллера и Картасара до Пелевина, и хотя последний, по его собственному признанию, никогда не делал употребление наркотиков частью творческого процесса, говорят о так называемом «альтернативном включении» — то есть об умении «симулировать» наркотические видения простой игрой воображения, или же с использованием иных видов «допинга». То есть вот, оказывается, как: автор должен, по крайней мере, желать заболеть, если уж сделать это в действительности у него не хватает духа. Полностью «здоровому» тексту априори отказывается в талантливости и оригинальности.
Считается, что наркотики, правда, «лёгкие», типа марихуаны, чрезвычайно «полезны» и для тех, кто исповедует принципы модного ныне постмодернизма: рефлексия, «поток сознания» с его причудливо переплетенными образами, «перебивавшими» друг друга, всё это кропотливое копание автора в складках собственной личности — как может и иначе быть реализовано, если не путем «разблокирования» памяти, путем «высвобождения» воображения из-под покровов логики. В увесистой двухтомной «шпаргалке» под названием «Вce шедевры мировой литературы XX века в кратком изложении» изложение содержания семисотстраничного романа Джойса «Улисс» занимает… 4 страницы, — сюжет в произведении почти отсутствует.
Постмодернизм, отцом-основателем которого как раз и считается Джеймс Джойс, иногда определяется критикой — и, на мой взгляд, весьма справедливо, — как «литературная религия уединенности». Это «переработка» уже созданного, компиляция — в смысле литературной техники, а идейно — это более всего напоминает отчаянную мольбу «маленького человека» о том, чтобы его оставили в покое — ведь его «маленькие мысли», «маленькие эмоции» так же важны для него, как для нравственных великанов их героические порывы.
Любопытно, что многие нынешние постмодернисты стараются выказать свою причастность к наркокультуре (или хотя бы имитировать наркотическое «раскрепощение сознания»). Несмотря на то, что ни Джойс, ни его маститые последователи, не приобрели скандальной славы в этой области. Если продолжить тему собственно постмодернизма, то первоначальная аналогия с творчеством, скажем, Достоевского (тот же «маленький человек», та же жалость к нему со стороны читателя, иногда смешанная с брезгливостью) окажется обманчивой. Достоевский писал о «маленьких людях», сам не становясь при этом одним из них. Более того, его нравственные принципы были очень тверды, они возрастали, в первую очередь, на христианских идеалах. А постмодернистская проза — это, в основном, повествования людей, разочаровавшихся во всём, к чему (к кому) они не могут прикоснуться и обратить себе во благо. Эти писатели, по гамбургскому счету, вообще могут обойтись без читателя; они не стараются «завоевать» последнего, а просто сообщают, как бы в сторону, для всех сразу и ни для кого в отдельности, что отыскали оправдания своему существованию — информативное самоедство и рефлексию.
В качестве продолжения темы «наркотики и искусство» расскажу такую историю. Пару-тройку лет назад, когда я еще был студентом истфака Петербургского госуниверситета, мне в руки попала одна из тех полурекламных газеток, какие раздают бесплатно бойкие юноши и девушки во всех людных местах мегаполисов. Однако именно ту газетку я не выбросил, бегло просмотрев, в ближайшую урну. Меня заинтересовала статья, вынесенная на первую страницу: прямо-таки какой-то гимн марихуане и «лёгким» наркотикам. Очень подробно, со ссылками на компетентные источники в мире большой медицины, описывалось влияние различных наркотических средств на человеческий организм. В числе прочего утверждалось, что табакокурение едва ли не на порядок опаснее употребления «растительных» наркотиков: к последним нет привыкания, они куда как меньше разлагают лёгкие, и т. д. и т. д. Завершалась статья телефоном и адресом, по которым заинтересовавшиеся могли получить дополнительную информацию, Будучи не только студентом-историком, но и «по совместительству» сотрудником одной из петербургских радиостанций, я надумал позвонить. Результатом телефонных «переговоров» стала моя встреча с некими «потусторонними» людьми, образующими собою оккультно-наркотически-эзотерическую группу. Они не скрывали, что пытались с помощью «высвобождения сознания» достигнуть Бога.
Шли они, по их словам, отнюдь не наобум, а по проторенному, в общем-то, пути — конечно же, по пути Кастанеды и некоторых деятелей русского «Серебряного века». Когда я спросил, кто или что такое их бог, то получил уклончивые ответы, когда же поинтересовался, не лучше ли было бы, столь истово веруя, попросить Бога помочь им в достижении их цели, как это делали, к примеру, многие христианские святые, а не избирать в качестве посредника наркотик — то услышал в ответ, что они «и это уже пробовали», но путь Кастанеды — «прямее и доступен для всех».
Я цитирую буквально. Но даже при всей жалости к этим потерявшим жизненные и духовные ориентиры людям я не могу назвать их высказывания иначе, чем бредом и абсолютной беспомощностью, Когда нет смелости или желания обратиться к Богу или внять Ему — остаётся творить кумира: создавать из деревянной колоды или из наркотической дымки эрзац-божество, которое всегда под рукой — достаточно сделать несколько затяжек или наполнить шприц.
В одном из самых знаменитых рассказов Картасара — «Лента Мёбиуса» — описание «загробной жизни» (беру в кавычки в связи с условностью там этого словесного сочетания) невинно убиенной героини то ли старательно стилизовано под «наркотические откровения», то ли действительно вызвано таковыми — пусть это останется тайной автора. «Лента Мёбиуса» — необыкновенно пронзительный и безусловно талантливый рассказ, он по праву записан критикой в классику литературы двадцатого века. Но есть и иная трактовка той же темы — «Божественная Комедия» Данте Алигьери. Уж его-то трудно обвинить как в наркозависимости, так и в бесталанности. А как быть с Францем Кафкой, Андре Жидом, наконец, с нашим соотечественником Владимиром Набоковым, чьи произведения пронизаны «словесной ворожбой» и столь же далеки от классического реализма, сколь и от наркотической подпитки? И в то же время почему так мало среди тысяч и тысяч наркоманов новых кастанед и картасаров и так много людей, балансирующих на грани жизни и смерти и давно переступивших грань отчаяния? Ответ очевиден: при отсутствии Божьего дара, при отсутствии таланта, все попытки «проникнуть на небеса с чёрного хода» — бессмысленны и чреваты саморазрушением.
Поэтому когда я вижу, как в «богемных» студенческих общежитиях заговорщически перешептываются некоторые их обитатели и гости, выбирая комнату для коллективного «экономичного» курения анаши (есть такой недавно изобретенный способ: сооружается кальян из пустой пластиковой полуторалитровой бутылки и авторучки и пускается по кругу), то основное чувство, которое я испытываю при этом, — чувство огорчения по поводу бесплодно потраченного этими заговорщиками времени, денег и… таланта.
