АЛЕКСАНДР НЕВСКИЙ: ЗАЩИТНИК ЗЕМЛИ РУССКОЙ

«ВЫХОДИ ПРОТИВ МЕНЯ И СРАЖАЙСЯ!»
Погода благоприятствовала планам шведов. Хотя ветер несколько раз менялся, большого волнения на море не было. Почти не заходя в шхеры, флотилия свернула в устье Невы и проследовала вверх по течению до того места, где в Неву впадала речка Ижора.
Всю дорогу брат Мартин и шведский епископ не уставали восхвалять Биргеру римского папу, его святость и дальновидную мудрость. «Господь услышал его молитвы и помогает нам покарать еретиков!» — утверждали они. Ярл терпеливо соглашался, хотя оба папских посланца порядочно ему надоели.
Оруженосец Биргера Теодорих, стоя на носу корабля рядом с резным драконом, с любопытством смотрел на топкие пустынные берега, поросшие неровной темной стеной леса.
«И как в этих чащобах могут жить люди? И какие они? Должно быть, заросшие шерстью, как звери», — думал он, глядя на неохватные ели, на уровень человеческого роста покрытые мхом.
У устья Ижоры шведы причалили и, не таясь, разбили лагерь. Когда все сошли на берег, епископ отслужил благодарственный молебен. Никто не сомневался, что поход будет удачным.
— Мы обрушимся на Ладогу, завоюем ее, а там и до Новгорода рукой подать, — говорил ярл Биргер столпившимся вокруг него рыцарям.
Тем временем слуги ярла поставили шатер. Над шелковым шатром взвился стяг, с которого зажатым в лапе мечом грозил, скалясь, желтый лев.
Вскоре из чащи послышались крики. Разведчики схватили и подтащили к Биргеру дрожащего парнишку-охотника, одетого, поверх холщовой рубахи в звериную шкуру. Могучий рыцарь Ганс, подойдя, презрительно рассматривал короткий лук и стрелы с костяными наконечниками, отобранные у пленника. «Жалкий лук, жалкие стрелы. Разве ими можно пробить доспехи? Русичи бессильны противостоять нам. Мы раздавим их, как яичную скорлупу!» — читалось на его багровом лице.
— Вот и первый пленник! Скоро их будет много, — высокомерно бросил Биргер. — Мы пошлем его гонцом к новгородскому князю Александеру. Позвать сюда Твердилу!
К ярлу, беспрестанно кланяясь и подрагивая жирным брюхом, подошел новогородец-толмач Твердила, русский изменник, вызвавшийся быть шведским проводником.
— Толмач, возьми пергамент, пиши! — Биргер бросил взгляд на болотистый берег, задумался и стал диктовать:
«Александер! Выходи против меня, если можешь, и сражайся! Я уже здесь и пленю твою землю!» Медленно пишешь, грамотей!.. Теперь отдай пергамент пленнику, пускай отнесет его в Новгород!
«За такое короткое время русичи все равно не успеют подготовиться к битве. Зато после, когда я разгромлю Александера, никто не скажет, что я напал без предупреждения. Весь рыцарский этикет будет соблюден,» — размышлял Биргер.
Твердила сунул свернутый пергамент за пазуху охотнику и тяжелой рукой подтолкнул парня в шею:
— Слышал, что тебе сказано? Живо пшел! Одна нога здесь — другая в Новгороде! И попробуй только не найти Александра — повешу!
Придерживая письмо, парнишка, беспрестанно оглядываясь, бросился к лесу. Кто-то из шведов пустил над его головой стрелу, заставив посланца вобрать голову в плечи. Рыцари захохотали.
Никто не сомневался: скоро они раздавят Новгород железной пятой. Конец придет северному оплоту православия. Руси будет нанесен удар, от которого ей уже не оправиться.

НЕ СПИТ ПЕЛГУСИЙ…
Однако молодой новгородский князь Александр Ярославич еще раньше был извещен о нападении шведов. На рассвете на взмыленной лошади к нему прискакал гонец от Пелгусия, старейшины племени ижоров, которому была поручена стража Финского побережья. Несмотря на то, что ижоры в то время в большинстве были еще язычниками, сам Пелгусий ревностно исповедовал православие и во всем держал сторону русичей.
Извещенный о великом множестве шведских кораблей, вошевших в устье Невы, Ярославич разгорелся сердцем.
— Как! Шведы посмели напасть на Русь! Мало им, что татары проливают нашу кровь, теперь и они хотят! — крикнул он.
Молодой, плечистый, зычноголосый, выскочил князь Александр на каменное крыльцо собора Святой Софии. Он был еще без брони, лишь кольчуга обтягивала его широкую грудь. Сын Ярослава Суздальского был богатырского сложения, на голову выше самых рослых ратников своей дружины. Лишь немногие, такие как Гаврила Олексич или ловчий Яков Полочанин, могли сравниться с юным князем силой и ратным умением.
— Гаврила, дурные вести! Сзывай дружину! — крикнул Ярославич и, сняв шлем, подошел под благословение епископа новгородского Спиридона.
Вскоре на княжьем дворе, торопливо облачаясь в доспехи, собралась дружина.
Князь Александр вышел к ней вместе с епископом Спиридоном.
— Воины мои верные, братья! — голос юного князя дрогнул. — Настал наш час. Слетелись стервятники на землю русскую! Ляжем костьми, но не дадим в обиду жен и детей наших. Встанем за Русь, встанем за веру отцов и дедов!
— Вспомним слова псалмопевца: «Сии во оружии, и сии на конях, мы же во имя Господа Бога нашего призовем… Не убоимся множества ратные, яко с нами Бог,» — благославляя ратников, сказал епископ Спиридон.
Пока дружинники седлали коней, Александр ненадолго поднялся в терем, чтобы проститься с женой, молодой княгиней Александрой, дочерью полоцкого князя Бречислава. Княгиня Бречиславна с опухшими от слез глазами стояла у чудотворной иконы, моля Богородицу о заступничестве. Великую надежду возлагала Бречиславна на эту икону. Недаром ее родственница, святая Ефросиния Полоцкая, когда-то получила икону в дар от греческого императора.
«Заступись, Богородица! Верни мне супруга целым и невредимым! Не на охоту едет он, на брань великую. Знаю, что не станет он стоять в стороне, в самую сечу поскачет,» — думала Бречиславна.
Простившись с женой, Ярославич облачился в бранный доспех и велел слуге своему Ратмиру привести коня. Горяч, силен жеребец, двое конюхов с трудом могут удержать его за узду. Одному лишь Александру позволяет он ставить ногу в свое стремя и садиться в седло.
Юный князь решил идти на врага немедленно лишь малой своей дружиной, не ожидая ни общего сбора новгородского ополчения, ни суздальских полков отца своего Ярослава Всеволодовича. Сборы могут затянуться, а тем временем шведы начнут опустошать окрестности Новгорода селение за селением, грабя и убивая мирных жителей.
Единственное, что сделал Александр, это велел старым дружинникам, которые верой и правдой служили еще отцу его Ярославу, собрать каждому по пять — по десять новгородцев, кто был покрепче и понадежнее, чтобы хоть как-то увеличить малое свое войско.
Вскоре небольшая русская рать вышла из стен Рюрикова городища, спешно направившись к устью Ижоры.
Стоя у ворот, епископ Спиридон благословлял проходившие сомкнутые ряды воинов. Их суровые лица светлели, а могучие руки крепче сжимали древки копий.
Наконец, пригнувшись к седлу, проскакал и последний дружинник, задержавшийся, чтобы заменить лопнувшую подпругу. Теперь лишь клубящаяся над дорогой пыль говорила о идущем на брань русском войске.
К епископу Спиридону подошел новгородский летописец Пафнутий и молча встал рядом.
— Запиши, отче Пафнутий: «И пойде на них во ярости мужества своего, в мале вой своих, не дожда многих вой своих с великою силой, но уповая на Святую Троицу,» — сказал ему епископ Спиридон.
Небольшая русская дружина, большей частью конная, стремительно двигалась по хорошо знакомым дорогам. Проводники были не нужны. Коренные новгородцы, коих немало было в войске, знали здесь почитай всякий куст.

+ + +

Утром 15 июля 1240 года русская дружина подошла к топким берегам Невы и остановилась в стороне от густого елового леса.
Зоркий Гаврила Олексич, ехавший рядом с Александром, вдруг насторожился и поднялся на стременах.
— Смотри, княже, всадники!
— Шведские рыдели! — крикнул княжий отрок Савва, первый раз бывший в походе.
Гаврила Олексич снисходительно усмехнулся.
— Разуй глаза, дубина посадская! Какие же это рыдели? Разве рыдели носят одежду из шкур? Это ижоры… Вот тот первый, с посохом, Пелгусий.
Издали узнав новгородского князя, Пелгусий подскакал к нему. В седле старейшина ижоров держался неловко: лесные и прибрежные народы — плохие наездники. Плавают зато отменно, а чаща для них — дом родной.
После обычных приветствий, старый Пелгусий сообщил князю Александру и его опытным дружинникам о количестве приплывших крестоносцев и месте их станов.
— Все их отряды держатся отдельно, княже. Особо стоит лагерь шведов, особо — финнов.
— В каком из двух Биргер? — князь Александр сдвинул густые брови.
— В шведском, у самых кораблей. Его островерхий красный шатер виден издали.
— Почему шведы до сих пор не выступают? Чего мешкают? — задал Ярославич вопрос, который давно его тревожил.
— Лазутчики слышали, шведы говорят: ярл Биргер поджидает отставшие корабли. Хочет предельно увеличить свое войско, чтобы опустошить наши земли и идти на Новгород, — предположил Пелгусий.
Ярославич кивнул. Так и есть. Биргер ждет отставших кораблей. А раз так, то нападать нужно, не дожидаясь их подхода, пока не все вражеские войска в сборе.
— Пелгусий, скажи, можно ли подобраться к свейскому лагерю, оставшись незамеченными?
— Можно, княже. Мне известны тайные тропы, ведущие к берегу. Крестоносцы не охраняют их.
Князь Александр задумался. Внезапность — единственный их шанс. Днем, в открытом бою, шведы увидят, как мало русичей.
— Будет сложно подойти совсем скрытно. Даже если я велю дружине обернуть мечи и конские копыта мешковиной.
— Не опасайся, княже. Нынче ночью будет буря, а утром с моря наползет густой туман. Ни зги не будет видно, — пообещал старейшина.
— Откуда это тебе известно, Пелгусий? Небо как будто ясное.
Вокруг глаз старейшины собрались лукавые морщинки.
— Верь мне. Есть верные приметы, княже. Ночью быть буре.
Убедившись, что Гаврила Олексич отъехал в сторону и не слышит, Пелгусий попросил князя Александра спешиться и отойти с ним к лесу.
— К чему такая скрытность, Пелгусий? Разве не доверяешь ты дружине моей? Верь ей как мне, — удивился Ярославич.
Пелгусий покачал головой.
— Верю я твоей дружине, княже. Коли придется, костьми она за тебя ляжет! Но нынче имел я видение грозное и чудное. Всю ночь я прятался в чаще у берега, издали наблюдая за шведским лагерем. На восходе, когда солнце едва только показалось, я услышал плеск весел и увидел ладью с гребцами. Посреди ладьи в алых одеждах стояли святые мученики Борис и Глеб, а гребцы на веслах были окутаны словно мглою. И услышал я, как Борис сказал: «Брат Глеб! Вели грести, да поможем сроднику своему великому князю Александру Ярославичу!» Слыша это, я стоял, радуясь и трепеща, покуда видение не исчезло.
Пелгусий замолчал. Ярославич смущенно слушал, не до конца веря ижорскому старейшине, хотя и знал его за человека правдивого.
— Прошу тебя, Пелгусий, никому не говори о своем видении, — попросил он. — Есть такие, что усомнятся, не заснул ли ты перед рассветом и не увидел ли всё это во сне.

«С БОГОМ, БРАТЬЯ!»
Ночью новгородские рати неслышно, частью вброд, частью по наведенным мостам, перешли Ижору и скрытно приблизились к неприятельскому стану. Разведчики донесли, что продрогшие шведы спят в шатрах, кутаясь от утреннего холода в плащи.
Пелгусий предсказал верно. Со стороны Невы дул сырой ветер. Болотистые берега окутывал плотный серый туман. Сидя на коне едва можно было увидеть наконечник собственного копья. Но Александр знал, что вскоре рассветет, и туман мало-помалу начнет рассеиваться.
Выстроив свое небольшое войско, к которому по пути примкнули и союзные ладожане, Александр обратился к нему:
— Коли разбойные люди ворвутся в дом ваш и станут поругать седины отца вашего, унижать жену, пленить детей, топтать иконы православные, станете ли вы считать сколько их? Дюжина? Две дюжины? Или броситесь на врага и будете биться?
Дружина возмущенно загудела.
— Не станем мы считать врагов, княже! Ударим на них хоть с дубиной, хоть с дрекольем, хоть с ножом подсапожным, — крикнул новогородец Сбыслав Якунович, своей охотой примкнувший к дружине Александра.
— Веди нас, Ярославич! Мертвые срама не имут. Лучше нам лечь костьми, чем видеть позор земли нашей! — зашумели дружинники.
— Погодите, братья! Подождем, пока рассеется туман. На рассвете сон шведов будет самым крепким и беспечным. Тогда Ратша с частью дружины зайдет со стороны леса, а Гаврила Олексич обрушится со стороны песчаного склона. В ту пору на лодках подойдут наши союзники ижорцы. Их поведет Пелгусий. Они станут рубить сходни и канаты, поджигать просмоленые паруса и прорубать днища у свейских кораблей.
— А где будешь ты, Ярославич? — спросил ловчий князя Яков Полочанин.
— Я с малой дружиной обрушусь на лагерь свеев по центру. Рассеку его и пробьюсь к воде, — князь Александр привстал на стременах, пытаясь высмотреть сквозь туман шатер ярла Биргера, о котором рассказывал ему Пелгусий.
Если бы ему довелось лично встретиться с Биргером в бою, отведал бы тот русского копья! Навек запомнил бы, что никому не суждено безнаказанно попирать сапогом русскую землю.
Наконец туман стал рассеиваться и сквозь него проглянул красный круг солнца. Александр перекрестился и надел шлем.
— Да помогут нам святые мученики Борис и Глеб! С Богом, братья, сообща ударим на ворога! — зычно крикнул он.
Могучий голос Ярославича далеко разнесся над неспокойными водами Невы, над спящим шведским лагерем. Хлестнув застоявшегося жеребца, выставив вперед копье, князь Александр первым ворвался во вражеский стан. За ним, не отставая, скакала его верная дружина.
— Встанем братья за Русь! За Новгород! За матерей наших, за детей!
Крики, доносившиеся со стороны Невы и пологого песчаного склона, свидетельствовали о том, что Гаврила Олексич и ижорцы, не мешкая, вступили в битву.
Не прошло и минуты, а в шведском лагере уже кипел ожесточенный бой. Русские витязи бились не щадя живота своего: кололи, рубили, бросались с коней врукопашную, сбивая с ног выскакивающих из шатров рыцарей.
Заставив храпящего жеребца прыгнуть через дымящийся костер, князь Александр вырвался далеко вперед. Топча конем мечущихся крестоносцев, пробивался Ярославич к красноверхому шатру Биргера. Он заметил, как выскочивший из шатра высокий воин что-то лихорадочно кричит и отдает приказы, показывая вынутым из ножен мечом на русскую дружину.
Александр понял, что это сам ярл Биргер, и сердце его взыграло. Налетев на шведа, он ударил его копьем. В последний миг ярл заметил опасность и успел отклониться. Копье Ярославича лишь задело его щеку, пропахав на ней глубокую борозду.
Бормоча проклятья, раненый швед упал, и сомкнувшиеся вокруг телохранители поспешили унести его на корабль. Другие рыцари бросились на Александра, и если бы не подоспевшая дружина, плохо пришлось бы витязю. Жизнью поплатился бы он за свой порыв.
— Держись, Ярославич, иду к тебе! — проревел сзади знакомый бас и к шатру с дружиной прорвался Гаврила Олексич.
Началась рубка.
— Бей их, братья! Не давай пощады ворогам!
— Бейся, Русь!
— Топи ладьи, брат Пелгусий! Славно, славно!
Растеряные, сонные, застигнутые врасплох шведы не успевали надеть доспехи и гибли сотнями.
— Небо отвернулось от нас! Хольмград несет нам смерть! — кричали они.
— Мой щит, мой шлем, где они? Откуда взялись русичи? Проклятье, нам не дали даже надеть доспехи! Эти дикари не знают рыцарских правил!
— Санта-Мария, какие тут правила? Трубач, труби отступление! Я не хочу погибнуть здесь, на чужой земле!
— Никто из нас не выберется отсюда живым!
Не получая приказов от раненого и растерянного Биргера, часть крестоносцев бросилась к своим кораблям, но сходни и канаты были подрублены. Шведы падали с мостков в воду и, барахтались, стараясь выбраться на берег. Трусливые матросы поднимали паруса, стараясь отплыть прежде, чем ижорцы, снующие на юрких своих лодчонках, прорубят им топорами днища.
— За Русь!
— За матерей, жен наших! Коли их, ребята! — доносились отовсюду яростные кличи.
Жестокий бой кипел до ночи. Немало русичей сложили в тот день свои жизни, но потери шведов были несоизмеримо больше.
В азарте боя доблестный Гаврила Олексич прорубился к главному шведскому кораблю и, видя, что крестоносцы спешат убежать по сходням, сгоряча въехал на коне на ту же доску. Когда опомнившиеся рыцари сбросили Гаврилу вместе с конем в воду, витязь, выбравшись на берег, снова кинулся к судну и так крепко бился, что зарубил шведского бискупа и воеводу, находившихся на борту.
Другой русский витязь — новгородец Сбыслав Якунович много раз с одним топором въезжал в густые толпы неприятеля, прорубая в них широкую просеку.
Ловчий князя Александра Яков Полочанин один ударил с мечом на целый шведский полк и так хорошо поражал врага, что удостоился особой похвалы. Наградил Ярославич и сметливого новогородца Мишу, который, пробившись к берегу и потеряв в схватке коня, пешим бросился в море и прорубил днища трем шведским ладьям.
Навеки прославил имя свое и слуга князя Александра Ратмир. Доблестный витязь мужественно бился в пешем строю и погиб от копейных ран, врубившись в густую толпу шведов.
Опомнившиеся крестоносцы дрались крепко, но в суматохе боя отрок Александра Савва наехал на златоверхий шатер Биргера и догадался тяжелой секирой подсечь удерживающий его столб.
Шатер рухнул. Шведы, не видя больше шатра, служившего им знаменем, упали духом.
— Биргер погиб! Нас завели сюда на смерть! Русские уже у воды, скоро они отрежут нас от кораблей! — послышались со всех сторон малодушные крики.
— О, мой Бог! Откуда взялись эти дьяволы? — стонал брат Мартин и, хватаясь за доску, пытался спастись на ладье.
Кто-то с плеском бросился в воду рядом с Мартином. Посланец папы пугливо обернулся, ожидая увидеть русича с занесенным копьем. Но нет — это был его давний знакомый рыцарь Ганс, надеявшийся спастись на том же корабле. Некогда самодовольный рыцарь растерял весь свой военный пыл и был в одной лишь рубахе, да с наспех захваченным мечом.
— О дьявольский Хольмград! — застонал Мартин. — Ему помогает сама преисподняя! Но пусть не радуются! Римский папа этого так не оставит.
— Да отстань ты со своим папой! Своя шея дороже! Помоги забраться, куда сам первым лезешь? — пропыхтел пузатый рыцарь и, отбросив меч, неуклюже перевалился через борт.
Лишь темная ночь спасла уцелевших, рассеявшихся по лесу шведов. Они не стали ждать утра и поспешили уплыть на оставшихся ладьях, нагрузив три корабля только телами погибших знатных рыцарей. В их числе были и шведский епископ, и второй после ярла воевода. Биргер, которому копье Александра выбило зубы, стонал на нижней палубе не столько от боли, сколько от позора.
Так бесславно закончился грозный крестовый поход.