Надо собрать, наконец, камни

Время разбрасывать камни, и время собирать камни — сказал Экклесиаст (Эккл. 3, 5). Разбрасывать гораздо легче, чем собирать. Собирать зачастую приходится не тем, кто разбрасывал. Разбрасывали родители, а собирают дети. Дети разводов, дети рухнувших женских надежд, люди, которых когда-то, в самом начале их жизни, лишили необходимого — прочного семейного очага, любви, защищенности, нерушимой солидарности кровно связанных людей, — рано или поздно окажутся перед вопросом, как им жить дальше. Где найти опору?

Один из таких детей — ныне священник Михаил Богатырев, настоятель храма во имя святого равноапостольного великого князя Владимира в Саратове, — отвечает на этот вопрос.

Многое из того, о чем рассказывают иногда священнику страдающие люди, известно мне из моего собственного опыта. Меня самого в свое время отправили в деревню к бабушке, а родители меж тем разошлись, отец оставил маму с нами троими. Причины развода не были мне понятны, я был слишком мал, а сейчас у меня нет никакого желания в них вникать. Но я очень далек от того, чтоб винить в чем-то маму. Я ей благодарен за то, что она научила меня работать. Помогла понять, что никто ничего не даст мне просто так. Она подрабатывала уборщицей, а я помогал ей, мы вместе мыли подъезды, расчищали снег. Она всегда и всюду брала меня с собой: я был старший из троих, и я делил с нею все трудности нашего бытия.

В моей жизни тоже была учительница, от которой я получил первые уроки веры: Любовь Николаевна Вахлюева, пошли ей Бог здоровья. Помню, как переписывал у нее молитвы: «Отче наш», «Царю Небесный.» И первую книгу духовного содержания — дореволюционное издание жития преподобного Сергия, очень красиво изданное, с гравюрами — я прочитал тоже у нее в доме. Любовь Николаевна доводится родственницей семье Султановых, отцу Андрею и сыну его, протодиакону Василию Султанову, которого в Саратове хорошо помнят. Она работала учительницей всю жизнь и всю жизнь была верующим, православным человеком, сына своего мечтала видеть священником — это в советские-то годы!

Я помню, как меня семилетнего мама на Крещение отправила в Троицкий собор за освященной водой. Воды я не привез — меня из собора выкинул какой-то здоровенный мужик, из тех, наверное, что были приставлены следить за «церковниками»: «Еще раз тебя тут увижу — в школу сообщим!» Я, испуганный, вернулся домой. И мама тут же позвонила Любови Николаевне. После чего меня опять отправили с нашей 6-й Дачной в Троицкий: «Зайдешь потихоньку в боковую дверь, спросишь дядю Васю Султанова, он для тебя уже приготовил бутылочку святой воды». Эту бутылку из-под кефира — такие были, помните, с широким горлышком — я вез домой, оберегая как зеницу ока. У меня было такое чувство священного долга — я должен был довезти до дома святую воду.

Но вот эта неполноценность семьи, она сказывалась очень долго. И когда у меня самого появилась семья, я сделал великое открытие, а точнее, понял причину многих своих бед. Оказывается, я только годам к тридцати понял те вещи, которые ребенок, выросший в полной и дружной семье, понимает уже в шесть-семь лет. Что это за вещи такие? Как строить свои отношения с людьми, как определять свое место среди других, как понимать других, как их беречь.

Сегодня, когда ко мне, как к священнику, приходит много людей, я сразу чувствую тех, кто не получил в детстве того, что дает полная, дружная, любящая семья; семья, в которой родителям не бывает не до детей, а детям — не до родителей. Не то чтобы по глазам, но вот каким-то шестым, седьмым чувством понимаешь, что человек пришел — не цельный. Не целый духовно. Он начинает рассказывать о своих бедах и проблемах — и становится ясно: он просто не знает определенных вещей, тех самых, которых я в свое время не знал, и не может ими воспользоваться. Потому и не может разрешить своих проблем.

У такого человека возникает, как правило, комплекс неполноценности. Он пытается этот комплекс преодолеть, как-то агрессивно преподнести себя обществу, каким-то образом встать выше других — и это со стороны очень хорошо видно, и очень грустно выглядит. Мне это видно как священнику, а как человеку, тоже воспитывавшемуся вот так, — ясны причины. Соответственно, ясны и ответы на вопросы этого человека. Есть что ему посоветовать. Но услышать совет и реально исправить свою жизнь — вещи разные. И люди, приходящие к священнику за советом, не всегда находят в себе силы этим советом воспользоваться.

Дело в том, что человек, недополучивший чего-то в детстве, компенсировать это уже не сможет ничем. кроме веры и Церкви. Он ответит на все свои вопросы, если постарается — не просто прочитать, а на практике применить Евангелие. Я помню себя — у меня в жизни было много сложных, спорных моментов, я метался, искал свой путь, но этот разрыв между детством, когда я ходил в церковь, и взрослой жизнью, так отдалившей меня от нее. Преодолеть этот разрыв, свести концы с концами было не так просто. Это происходит со многими людьми, с детства знакомыми с церковью, но не получившими полноценного духовного воспитания: впоследствии я не раз разговаривал с людьми, проходившими этот путь. Человек стал взрослым, и ему кажется, что все дороги в жизни ему открыты и сил хватит абсолютно на все. И вот эта детская молитва к Богу, просьба о помощи — она забывается или уходит на второй план.

Я читал какие-то вещи — философские, исторические, — но ответов на свои вопросы: зачем я живу, куда я иду — не находил. В 32 года, имея высшее юридическое образование, семью и какой-то опыт работы, я бросил все, пришел в церковь и стал работать сторожем. С той работы я ушел, потому что понял, что делаю что-то не то. Что моя жизнь в том виде, в каком она тогда была, по сути, никому не нужна. Я не хотел до чего-то доживать. Многие мне говорили тогда: да куда ты срываешься, ты досиди, тебе осталось восемь лет до пенсии (первая пенсия в органах МВД назначается по достижении сорока лет — Ред). Но я понял, что досиживать восемь лет означает, что эти годы будут перечеркнуты и забыты — всеми, в том числе и мною — и неизвестно, сохранюсь ли я сам как человек, нужно ли мне будет после этих восьми лет то, что нужно еще сейчас.

Я и раньше ходил в храм, молился, в какой-то мере этим проникался, но по-настоящему вошел в церковную жизнь только тогда, когда стал работать сторожем. Вокруг меня собралась тогда целая группа людей примерно моего возраста, тоже только что пришедших в Церковь и вот…. молившихся. Для меня это было открытием — открытием иного мира. Я начал вникать в то, что говорили мне эти люди — и священники, и те, кто прислуживал в алтаре, и просто прихожане, которых я не знал. И любой вопрос, который я задавал, любой ответ, который я получал, то, как люди разговаривали, как они общались, как подходили под благословение, — словом, каждая мелочь этой новой для меня жизни — помогали мне понять: то, что происходит в Церкви, — это именно то, что я искал всю жизнь. Искал не осознавая, не умея правильно поставить вопрос, не зная, какой ответ хочу получить. Это не в глобальном каком-то масштабе происходило, а вот именно в мелочах, на которые человек не всегда обращает внимание, но эти мелочи складывались в картину того, что я искал всю жизнь. Я нашел — и остался в Церкви навсегда.

Люди часто не могут простить близким своего обездоленного детства. Слава Богу, я могу не просто сказать им, что прощать, дескать, надо, потому что мы христиане, — но опереться на собственный опыт. Когда я сделал этот переломный для себя шаг — бросил работу и пошел в церковные сторожа — я сразу решил найти отца. Последний раз я его видел, когда мне было восемь лет, а семью нашу он оставил — когда мне было четыре. Господь помог мне понять, что не моя это прерогатива, не мое это право — судить других людей. И я сразу решил, что не буду обсуждать с отцом эти вещи — почему он нас оставил и так далее. Просто найду его, приду, сядем и поговорим. А там уж — как получится.

Я нашел его могилу — он умер за месяц до того, как я начал его искать. Намного позже, уже став священником, я отслужил на его могиле литию. Никакого чувства обиды, ничего непрощеного у меня нет к нему. Многие спросят — как такое возможно? Человек за двадцать семь лет ни разу не поинтересовался судьбой своих детей, как такое можно простить? А это возможно только в Церкви.

Многим кажется, что Евангелие — это книга советов, которые «не надо понимать буквально», надо как-то интерпретировать, истолковывать, а на самом деле Евангелие надо буквально исполнять. Не судите, да не судимы будете (Мф. 7, 1); прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим (Мф. 6, 12) — это не в переносном смысле надо понимать, а в буквальном.

Нужно, независимо от своих успехов и достижений, постоянно сомневаться в самом себе. В Боге нельзя сомневаться и в его учении, а в себе нужно каждый день искать ошибки. Истинную картину своей греховности — ее не каждому дано увидеть, потому что не каждый может это выдержать. Господь на какие-то мгновения давал мне увидеть, каков я на самом деле, но только на мгновение, потом это проходило. Сначала спрашиваешь — почему так? А потом понимаешь, что если ты будешь осознавать это дольше, чем мгновение, — твой разум не выдержит. Не каждый может пережить это открытие и остаться нормальным человеком. Но если человек хоть сколько-нибудь следит за собой, замечает свои грехи и кается в них — тогда он и прощать научится.

Записала Марина Бирюкова

http://www.eparhia-saratov.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=60 390&Itemid=65