ИСТОРИЧЕСКИЕ МИФЫ

ЯРОСЛАВ МУДРЫЙ: КНИЖНИК НА ПОСТУ ПРАВИТЕЛЯ

1. ЧТО ВСПОМИНАЕТСЯ
Ярослав Мудрый родился, видимо, всё-таки около 980 года — это второй сын Владимира Красное Солнышко от злосчастной полоцкой Рогнеды (БСЭ непостижимым образом относит её дефлорацию к 980 г., а рождение второго сына — к 978-му). Дата смерти известна уже точно — 10 февраля 1054 года (то есть начиналась жизнь во тьме варварства, кончалась же, когда и про календарь знали, и про запись событий, и вообще при широчайшей грамотности). В скандинавских сагах он фигурирует как Ярислейф Скупой. Христианское имя — Георгий, или Юрий (отсюда г. Юрьев, ныне Тарту). В Новгороде, куда отец назначил его наместником с 1012 г., его называли Правосуд — именно там и началась разработка писаных законов Руси.
В детстве он страдал от паралича ног (былинный сюжет об Илье Муромце, который до 38 лет «сиднем сидел», навеян, похоже, как раз этим обстоятельством). Паралич прошёл в 988 г., после сильного нервного потрясения, осталась только хромота. Но она не мешала: в 1011 г., когда он, будучи ростовским князем, крестил Волгу, жители урочища Медвежий угол выпустили против него Святую Медведицу — победил князь. Правда, у него была секира (теперь она у медведя — на гербе г. Ярославля), но всё равно такой бой — не для слабых. Ещё один достопамятный пример: в 1035 г., когда скончался его брат — гроза степей Мстислав Таманский («иже зареза Редедю пред плкы касожскими»), на Киев навалилось «многочисленное кочевое племя, которое пожирает вшей», как рекомендовал их византийский историк, — печенеги. Они прослышали, что у русов правит какой-то калека и книжник. Но встретили страшнейший разгром, после которого навсегда исчезли из истории. А ведь их князь Куря сладил когда-то с самим Святославом Игоревичем.
Вообще, наш последний «каган» (после него монарх назывался «великий князь» — старший в роду князей) — краса и утешение нашей исторической памяти. Даже так называемые «демократы», превратившие всю русскую историю в «лапшу на уши», — и те, хоть и велят считать его украинским князем, всё же воздвигли ему памятник в Ярославле (воздвигли, кстати, диковинно — на перекрёстке. При Сталине там регулировщик стоял).
То, что воздвиг он сам, — в нашем сердце. До сих пор сияют в Новгороде и Киеве его Софии — храмы Божьей Мудрости, образуя с полоцкой Софией триединый краеугольный камень Русской Земли. Белокаменная новгородская — высоко над ясным Волховом, с бронзовым голубем на кресте (говорят, что улетит оттуда при конце света). Самоцветная киевская — с солнечным сиянием из-под куполов, с мерцающими мозаиками. С расплывшимися от времени фресками, на одной из которых уже девятьсот с лишним лет шествуют со свечами в руках — сами в своих белых покрывалах будто свечи — большеглазые дочери Ингигерды-Ирины, будущие легендарные королевы западных стран…
А его книги? «Подобно тому, как если бы кто распахал землю, а другой засеял, а иные стали бы пожинать — так и князь Владимир распахал и умягчил сердца, сын его Ярослав засеял их книжными словами, а мы теперь пожинаем. Велика польза от учения книжного — это реки, напояющие Вселенную, истоки мудрости, утешающие нас в печали, неизмеримая глубина…» («Повесть временных лет»). Именно с Ярославом появилось у нас то понимание культуры, которое можно назвать даже национальным, — не просто образ жизни (культура первобытных племён, кочевников, варваров, американцев), а уровень, на который человек поднимается лишь путём большой работы над собой. И человек, и всё общество. «Совершенствование в этом мире и спасение в будущей жизни», как выразился духовник и друг Ярослава Иларион в «Слове о законе и благодати».
К слову сказать, книжник на посту верховного руководителя страны — фигура опасная. Ибо книжные идеалы с жизнью не совпадают. И человек, воспитанный на книгах, начинает либо проповедовать донкихотские идеи, вызывая общий смех и презрение, либо железом и страхом загоняет «человеческое стадо» в «идеальные законы» не то Платона, не то Прокруста. Ярослав — тот редкий тип книжника, который заносит на скрижали лишь то, что имеет место в жизни. Его «Русская правда» — наш первый национальный кодекс — являет собой лишь кодификацию обычного народного права (такие «варварские правды» — при переходе от варварства к цивилизации — имеются у всех народов). Результат известен — даже нынешние «чикагские мальчики», проехавшиеся на нас под смех всего мира, с завистью отмечали: вот у кого и рынок, и монетаризм, и как здорово получилось!
(Не удержаться от ещё одного примера, хотя и из другой области. В церковном уставе, который каган разработал вместе с Иларионом, впервые разграничены понятия греха и преступления: всякое преступление есть грех, но не всякий грех — преступление. А вот на Западе инквизиция ещё 600 с лишним лет путала эти понятия. И за любое несогласие с догмами, хотя бы относительно числа обитаемых планет, посылала на костёр).
Тем не менее, потомки ухитрились обгадить и Ярослава, прицепив к нему два мифа, которые, как два больших чёрных хвоста, из века в век тянутся за его памятью.

2. ЯРОСЛАВОВО ГОРЕ
Это наиболее древний миф (хотя название такое придумал лишь А.К.Толстой — большой любитель выискивать роковые грехи в русской истории). Каган обвиняется в том, что от чрезмерной любви к сыновьям разделил Русь на уделы, из-за чего и началась усобица, приведшая Русь к катастрофе XIII века.
Сепаратизм с глубокой древности считается тягчайшим преступлением, ибо «царство если разделится — не устоит, и всякий дом запустеет». Но в отношении Ярослава подобное обвинение — просто недоразумение. Во-первых, он не делил Русскую Землю. Во-вторых, её единство поддерживалось ещё при Андрее Боголюбском — распад вошёл в силу лишь с 70-х годов XII века. Скорее всего, в нашем историческом сознании работает библейский штамп: там Израиль разделился после мудрого царя (Соломона) — ну, и нам полагается.
В-третьих, такой вопрос: а что у нас в отношении единовластия было до Ярослава?
Ответ: ничего. Точнее, варварство. Этот термин сегодня считается устарелым, но он довольно точно определяет состояние общества, в котором отсутствуют писаные законы (связанные уже с цивилизацией). На стадии варварства применяется традиционное народное право («закон гор», «слово стариков» и т. д.), но по-настоящему господствует лишь грубая сила, которая предписывает и себе, и другим такие законы, на которые её хватит. Ибо и в Древнем Риме учили, что всякое право неразрывно связано с применением силы. Законы же, которые никого не обязывают, пишут лишь современные варвары, и то пока не затронуты их личные интересы.
Варварское право наследования власти завлючается в том, что «президент» должен истребить всех остальных претендентов (сегодня их топят в клевете и прочих помоях, а тогда — только в крови), начиная с родных братьев. Так поступал уже упомянутый тут царь Соломон (и эта заповедь, в отличие от прочих, в Библии не записана); так поступали ещё в XIV веке правители Золотой Орды; так поступил и отец Ярослава Владимир, ликвидировав брата Ярополка, который перед тем ликвидировал брата Олега. Такую же мясорубку пришлось пройти и Ярославу, за которым долго гонялся Святополк Окаянный, ликвидатор Бориса и Глеба (пока его окаянство не оказалось заурядной манией преследования), затем — таманский богатырь Мстислав, двоевластие с которым продолжалось до его смерти в 1035 г.
А что предложил Ярослав?
Ярослав предложил закон о переходе власти.
Да, но плохой! Престол наследуется старшим сыном, затем — всеми братьями по возрастной очерёдности, после них — их старшими сыновьями и т. д. Старинный родовой порядок, вернее, народный идеал такого порядка, поскольку в жизни братья стараются разделиться при первой же возможности (или поводе). В государстве же неизбежные в семье склоки стали твориться на государственном уровне. «В княжих крамолах веци человеком скратишися"…
Да, но был ли когда-нибудь такой закон, который не нарушался? Разве меньше было на Западе крови из-за майората — наследования только по старшинству? Где вообще средневековье обходилось без распрей и дробления на уделы? Кроме того, что нам мешает разработать и ввести в оборот новый закон? Ведь отказалась же в XV веке Москва от родового принципа. И Романовы сумели устроить порядок, при котором не приходилось убивать братьев.
Ну-ка, подать сюда завещание Ярослава! Сейчас мы там всё переделаем наоборот!
«Вот я отхожу от сего света, дети мои. Любите друг друга, ибо вы братья родные, от одного отца и одной матери. Если будете жить в любви между собой, то Бог будет с вами. Он покорит вам всех врагов, и будете жить в мире. Если же станете ненавидеть друг друга, ссориться, то и сами погибнете, и погубите землю отцов и дедов ваших, которую они приобрели трудом своим великим». (цитируется по С.М.Соловьеву)
Так что можно предложить взамен? «Не любите друг друга, ибо вы не от одного отца и не от одной матери»? Конечно, не все из нас — от Ингигерды Олафовны. Но сколько же у каждого из нас Родин и Отечеств?
А главное — что дальше? Ведь «вариант наоборот» в завещании предусмотрен: не нравится жить в любви и в мире, побеждая врагов, — начинай ненавидеть ближайших к себе, от своей же Родины и своего Отечества. «И сами погибнете, и погубите землю отцов и дедов ваших».
Не этот ли вариант мы и выбрали?
Но если выбирали мы, то в чём виноват Ярослав?
В том, что верил в наш разум — что у нас хватит ума сделать правильный выбор? Следовало придумать что-нибудь попроще и пожёстче — для наших умственных возможностей?
Ну, он уже не придумает. Пусть думают живые.

3. ЯРОСЛАВОВА РАДОСТЬ
Второй миф прокуроров нашей истории гласит: радостью Скупого были деньги. И так он их любил, что даже из уголовного кодекса сделал источник наживы. И вошла с тех пор в нашу мораль возможность откупиться от всякого преступления.
И тут, конечно, можно возразить: а кто вам мешает пресечь такую «возможность»? Да и была ли она когда-нибудь, по крайней мере, в нашей морали? Но дело в том, что мы опять имеем здесь дело не с истиной, а с мифом, у которого своя цель — опорочить законодательный разум наших предков. А заодно и нас.
«Русскую правду» недолюбливал В.О.Ключевский, считавший безнравственным такой порядок, при котором «имущественная безопасность, неприкосновенность собственности обеспечивается личностью… Главное внимание Правды обращено на основные определения материального права… Поджог и конокрадство наказываются самой тяжкой карой, гораздо тяжелее, чем даже убийство. Значит, имущество ценится не дешевле, а дороже самого человека».
Василий Осипович как будто забыл, что нравственность в средние века обеспечивалась не уголовной ответственностью, а единой моралью (сегодня — наоборот: имей мораль какую хочешь, дело не в морали). Но понять его можно: как раз в его эпоху развивался капитализм, который ценил собственность и деньги заведомо дороже любого человека, что, естественно, оскорбляло нравственные (между прочим, как раз средневековые) чувства.
Но у других критиков тема вызывает уже вполне определённую злобу именно в адрес «русского менталитета».
Совсем недавно, например, газета «Известия», рассматривая законы белорусского президента А.Г.Лукашенко об экономических санкциях, вдруг принялась с тяжёлым и несуразным ехидством цитировать «Русскую правду» (причём даже не по оригиналу, а по сатирику сталинских времён Зощенко, которого смешило, что за правонарушение можно отделаться штрафом, а не расстрелом). И невооружённым глазом было видно: что-то у фельетонистов в этом месте болит, болит по-страшному. Иначе откуда такая злоба на кодекс тысячелетней давности?
Наиболее анекдотичное обвинение было у одного академика (не тем будь помянут), который на основании «Русской правды» нарисовал жуткую картину древнерусских нравов: «Постоянные драки, угрозы обнажёнными мечами. Хватают чужих коней и ездят на них по городу. Выдирают усы и бороды. Даже на пирах дерутся чашами и турьими рогами». Как будто академику невдомёк, что уголовный кодекс — это про то, чего люди обычно как раз не делают.
А между тем, когда, продравшись сквозь все хи-хи, ха-ха и иррациональную злобу, добираешься до сути, она поражает своей… человечностью, что ли, — не тем гуманизмом-либерализмом, о котором только и толкует нынешняя либеральная демократия (и который на самом деле — лишь прикрытый словесами социал-дарвинизм) а близостью к простой человеческой жизни.
Рамки настоящей работы не позволяют подробно анализировать «Русскую правду» (кто хочет — пусть посмотрит у Ключевского). Укажем лишь на основные, узловые моменты.
Начнём с пресловутого мордобоя, который так смешил Зощенко и, как ни странно, ужасал академика Рыбакова. Как раз мордобой по пьянке и прочие оскорбления чести человека, судя по тексту, наиболее ненавистны Ярославу. Возможно, это связано с неприятием варварской Руси (все античные писатели отмечают у варваров пьяные драки). Возможно, сказывается мораль самого варварства, которая проявлялась и в исключительно высокой оценке личной чести (недаром и посягали на неё и до сих пор посягают, оскорбляя мать). Но обе эти возможности дают одинаковый результат: Ярославово право преследует каждый случай покушения на человеческое достоинство, но само старательно обходит такие наказания, которые могут унизить человека (хотя бы порку, которая широко применялась в Византии). Жестокость начинается там, где преступление касается не достоинства, а достояния. И то это не жестокость германской «Каролины» с её пытками, отсечениями рук или носов и десятками способов умершвления. Самая тяжёлая кара по Ярославовой «Правде» — конфискация имущества и продажа в рабство.
Здесь — второй узловой момент «Русской правды». Мир Скупого был очень скуден. И то, что человеку удавалось заработать, завести, вырастить или построить на суровой земле, выматывая жилы, — то было для него дороже жизни, которая сегодня есть, завтра — нет, а имущество всё же остаётся, если только его не украдут или не сожгут. Преступление — такое деяние, которое всегда и главным образом наносит ущерб.
Это, скажут нам, мораль муравьёв, крохоборов и т. д. Ладно. Придумайте что-нибудь получше. Но ведь вы про «получше» и не думаете! А в основном о том, как бы ту старую мораль на кривой козе объехать. В 1917 г. кричали: «Собственность безнравственна — надо взять всё и поделить!» Теперь: «Собственность священна — надо взять всё и поделить!» Но собственность возникает не путём дележа. И прежде всего нуждается в уважении.

4. ЧТО СЛУЧИЛОСЬ
Вскрытие глупости (или злой воли) мифов подводит к вопросу: а что осталось для нас ценного от минувших времён? Ибо создаётся впечатление, что самых жизненно важных ценностей — вроде единства или уважения к достоинству и достоянию человека — мы в нашей культуре уже не замечаем. Вернее, так: обнаруживая их отсутствие в себе, начинаем пенять на предков, которые, дескать, не оставили нам такового наследства, а оставили только эвон какие кривые рожи…
Обвинения такие, как видим, — от глупости. Но главное даже не в этом. Главное — как выкарабкаться из того варварства и маразма, в которые засадил нас ХХ век.
Тут возникают большие разногласия. Ибо некоторые считают, что варварство — наоборот, хорошо: свобода! Для сильных и умных — простор, для менее сильных и умных — тёмный лес. Но ведь наличие дураков и маразматиков — объективная база либеральной демократии, на ком ещё применять и силу, и ум? И вот телевизор с утра до глубокой ночи пропагандирует нам мордобой и прочий американский образ жизни.
Другие полагают, что, как и встарь, от варварства нас спасёт христианство. Солженицын так и сказал: «Россия, — говорит, — родилась вместе с православием».
К сведению Солженицына: понятие «Россия» ввёл в нашу жизнь только Иоанн III, в конце XV века. Но и Русь как государство родилась не с православием, а когда Олег Вещий взял под контроль все торговые пути на Русской равнине. Но об этом кто вспомнит — тому голову оторвут. Тоже немаловажно: что нам дадут вспомнить из нашего культурного наследия.
Православие — дадут. На днях по телевизору даже киевскую «Софию» показали, хотя она теперь считается в чужой стране (а кто вспомнит, что Киев — мать городов русских, — тому голову оторвут). Сияют мозаики: «Богоматерь — Стена Нерушимая» — во всей первозданной красе. И кого она только ни лицезрела за истекшие века! Начиная с монголов и кончая нынешними мазепами, которые прямо говорят, что они и не русские, а потомки хазар и половцев.
О единстве Русской Земли — не дадут. Вон как на Белоруссию весь Запад окрысился вместе с нашими «демократами».
Так вот сидим и думаем: что осталось, да что нам позволят вспомнить из того, что осталось, да что дадут…
Мы. Наследники великого народа.
Вильна