 |
| Фома | Владимир Сергеев | 22.10.2011 |
Современному человеку имя Евгения Шварца в общем-то известно: 
на основе его пьес в советские годы было снято немало популярных «семейных» фильмов, которые продолжают смотреть и до сих пор — «Обыкновенное чудо», «Золушка», «Марья-искусница». Кто-то, возможно, читал и сами его пьесы — они не раз издавались. Но нельзя сказать, что творчество Шварца сейчас пользуется массовым спросом и вызывает повышенный интерес — притом, что изданы его четырехтомник и однотомник с дневниками, статьями и письмами и юношескими стихами. В Шварце видят всего лишь сказочника, который когда-то сеял «разумное, доброе, вечное», но безнадежно отстал от проблем нынешней жизни.
Такой взгляд несправедлив. Шварц способен сказать современному человеку — особенно думающему, ищущему — очень многое. На протяжении всего своего творчества, в собственных повестях и пьесах, в пьесах-сказках по мотивам произведений Андерсена, Евгений Львович предлагал людям вникнуть в смысл жизни, увидеть суть и, пока не поздно, уничтожить ростки зла в бессмертных своих душах. Не поучая никого, мягко советовал быть мудрыми и делать «правильные» выводы.
Николай Чуковский (писатель, сын Корнея Чуковского — В. С.) в статье «Высокое слово — писатель» говорил, что «…его (Шварца) пьесы начинаются с блистательной демонстрации зла, глупости во всем их позоре и кончаются торжеством добра, ума и любви». Так почему же Шварц постоянно говорил об этих понятиях? Потому лишь, что сам был порядочным человеком? Думаю, дело не только в этом. Булат Окуджава весьма точно сказал о писательском труде: «Как он дышит, так и пишет…». А ведь такой взгляд на творчество восходит к словам Христа: От избытка сердца говорят уста (Лк 6:45).
Чем же дышал Евгений Шварц? Многие его современники наверняка сильно удивились бы, узнав, что он — всерьез верующий православный христианин, который, в общем-то, не слишком и маскировался.
Служба на всю жизнь
Первое посещение церкви, которое запечатлела его память, произошло летом 1899-го в Екатеринодаре (с 1920 года — Краснодар — В.С.), где жили родные его отца. В дневнике за 1954 год Шварц так рассказывает об этом: «Я стою, судя по всему, в алтаре. Священники в белых ризах служат, поют, взмахивая кадилом. На блюде лежит нечто полукруглой формы. Эту странную службу я запомнил отчетливо на всю жизнь. И часто в нее играл, поворачиваясь величественно и взмахивая кадилом». А года через два, уже в Рязани, бабушка по материнской линии, узнав, что родители еще ни разу не причащали Женю, отвела его в храм. «Когда я принял Причастие, то почувствовал то, чего никогда не переживал до сих пор. Я сказал бабушке, что Причастие прошло по всем моим жилочкам, до самых ног. Она ответила, что так и полагается. Много спустя я узнал, что дома она плакала. Она увидела, что я дрожал в церкви, — значит, Святой Дух сошел на меня».
В блокадную зиму 1941-го он говорил писательнице Вере Кетлинской: «У нас с вами есть одно преимущество — видеть людей в такой ситуации, когда выворачивается наизнанку вся их суть». Спустя год он напишет в дневнике: «Бог поставил меня свидетелем многих бед. Видел я, как люди переставали быть людьми от страха… Видел, как ложь убила правду везде, даже в глубине человеческих душ». Указывая на несправедливость и пороки, Шварц предлагал человеку задуматься над своими поступками и начать исправляться. В пьесе «Голый король» Шварц так говорит о пробуждении сознания: «Ты на народ посмотри! Они задумались. Задумались!». Некоторые письма он заканчивал словами: «Давайте будем мудры».
«Наблюдательный Евгений Львович все подмечал и, казалось, видел человека сквозь увеличительное стекло», — вспоминала актриса Елена Юнгер.
Весной 1926 года Шварц, редактируя «Республику Шкид» (первая советская книга о беспризорниках, написанная бывшими беспризорниками Леонидом Пантелеевым* и Григорием Белых), спросил внезапно, в лоб, у девятнадцатилетнего Л. Пантелеева:
- Ты в Бога веришь?
- Да. Верю.
- Я — тоже.
Этот неожиданный диалог положил начало долголетней дружбе двух классиков детской литературы. Пантелеев понимал Шварца как никто другой, так как и сам до окончания своей земной жизни оставался искренне верующим человеком.
Позже, в расстрельные тридцатые и сороковые, Евгений Львович не боялся открыто дружить с академиком Владимиром Ивановичем Смирновым, знаменитым математиком, ездившим каждую субботу из Комарова в Никольский Морской собор к всенощной; с большим почтением отзывался об архиепископе Крымском и Симферопольском Луке (Войно-Ясенецком), ныне прославленном в лике святителей. В доме Шварцев часто бывали сын владыки Луки — Михаил, известный патологоанатом, и священник Иоанн Чакой, служивший в кафедральном Никольском соборе. Слушал Евгений Львович вместе с супругой Екатериной Ивановной и еженедельные проповеди архиепископа Сан-Францисского Иоанна (Шаховского) в передачах «Голоса Америки».
Евгений Львович всю жизнь был окружен друзьями и приятелями, которых притягивал к себе подобно магниту.
Но лишь немногие знали, что он молился, хотя в храме в последнее десятилетие бывал не часто. В такое страшное время жил, когда даже с друзьями, даже с близкими по крови не всегда можно было решиться на откровенность. Зато полностью раскрывался в пьесах (а их 25), в которых говорил об одном: о любви к людям и о неминуемом торжестве добра над злом.
В произведениях Шварца злодеи получают в первую очередь духовное наказание, и задолго до развязки — в процессе своей деятельности. Тень снедаема разрушительной завистью к своему хозяину; Дракон, угнетавший город двести лет, сам живет в непрерывном страхе перед угнетенными; Охотник в «Обыкновенном чуде» боится потерять первенство среди охотников. То есть преступления и пороки делают жизнь преступников более бессмысленной. Шварц привлекает наше внимание к этим истинам не бия себя в грудь — не любил он высокопарных слов и позерства, — а исподволь, рисуя реальные картины жизни людской.
Но он не только давал библейские аллюзии в тексте пьес и стихов — он еще рисовал картину спасения по вере и этапы жизни христианина. Рассмотрим эти картины
последовательно.
О вере и любви
Уже само имя главного героя пьесы «Тень» — Христиан Теодор (от греч. христианин, следующий Христу, и дар Божий) — косвенно намекает на личность человека (у Андерсена это просто Ученый без имени). Ученый Христиан приезжает в город-царство лжи и лицемерия и сразу же становится там «нежелательным» чужаком («надо его съесть», — говорят местные людоеды).
В мире корысти и предательства, где отсутствует вера как главная составляющая человеческого спасения, он — светильник чистоты. Невинность и чистота — это вызов греху и испорченности (об этом Шварц пишет также в «Медведе» («Обыкновенное чудо») и в «Голом короле», где есть фраза, обращенная к Принцессе: «Молчите! Вы так невинны, что можете сказать совершенно страшные вещи!»). Беседуя с Принцессой, которая «не верит ничему», Христиан изумляется: «Не верить ничему — да ведь это смерть! Все безразлично — это еще хуже смерти. Вы огорчили меня! ….И все-таки… я люблю вас….».
Король из пьесы «Голый король» недоволен своим первым министром: «…не веришь в чудеса?… Да ты материалист! Да я тебя в подземелье!». Министр тут же исправляется: «Я хотел сказать: я не верю в чудеса, говорит безумец в сердце своем. Это безумец не верит, а мы только чудом и держимся!». Здесь прямое цитирование первого стиха 13-го псалма Давида.
Возвращаясь к разговору Христиана с Принцессой, заметим, что его любовь побеждает его же огорчение. А позже именно эта платоническая любовь, преображенная в любовь жертвенную — агапэ, прощает его убийц и друзей-предателей. Эта тема продолжена в «Драконе», где Ланцелот, избавив горожан от деспотии дракона и будучи огорчен их трусостью и раболепием, так объясняет причину своего возвращения: «Работа предстоит мелкая. Хуже вышивания. В каждом из них придется убить дракона… Я люблю всех вас, друзья мои. Иначе чего бы ради я стал возиться с вами».
О спасении
Первый шаг на пути к спасению — признать свою греховность и вину перед Господом. Вину неверия, надменности, самооправдания. Люди стараются переложить ответственность на плечи других, как Король в «Обыкновенном чуде» после неудачной попытки отравить хозяев усадьбы.
Король. Не я виноват!
Хозяйка. А кто?
Король. Дядя! Он так же вот разговорится, бывало. а потом ему делается стыдно… И чтобы потом не мучиться, он, бывало, возьмет да и отравит собеседника… Скотина форменная! Оставил наследство, негодяй!
Хозяин. Значит, дядя виноват?
Король. Дядя, дядя, дядя! Нечего улыбаться!.. Отвечать самому, не сваливая вину на ближних, за все свои подлости и глупости — выше человеческих сил!
Знакомая картина? От слов своих оправдаешься, и от слов своих осудишься (Мф 12:37).
В стихотворении Шварца «Страшный суд» говорится:
Пронесся по очереди слух:
«В рай пускают только детей».
Когда Ланцелот объясняет, что для получения спасения каждому в отдельности нужно признать свою вину и каждому в себе «убить дракона» (то есть зло, трусость, предательство, эгоизм), то мальчик спрашивает: «А нам будет больно?». На это Ланцелот отвечает: «Тебе — нет», а на тот же вопрос взрослого: «С вами придется повозиться».
О прообразах, Втором пришествии и Суде
Ученый Христиан-Теодор — не только прообраз христианина, но еще отчасти и образ Иисуса Христа в Его земной жизни. Например, Господь спрашивает: Но Сын Человеческий, придя, найдет ли веру на земле? (Лк 18:8).
И Христиан у Шварца сокрушается об отсутствии веры и сострадания как о главных губителях души. Христос добровольно пострадал за грехи людей, возлюбив творение Божие. В пьесе Шварца происходит нечто подобное. Принцесса так отвечает ученому: «То, что вы говорите, неприятно. Зачем мне слушать вас?». Христа предали из зависти (см. Мф 27:18), а Христиану «не простили того, что он такой хороший человек». Но он, несмотря на предательство друзей, остался верен себе даже перед казнью, доказав этим истинность своих убеждений. Верная Аннунциата говорит уводимому палачом страдальцу: «Тебе страшно?». Ответ поражает присутствующих: «Да. Но я не прошу пощады». И затем, когда его вынуждены были воскресить, продолжает: «Ведь чтобы победить, надо идти и на смерть». И Доктор, уже не страшась никого, кричит: «Слышите вы все: он поступал как безумец, шел прямо, не сворачивая, он был казнен — и вот он жив, жив, как никто из вас».
Христос вернется на Землю уже не как Спаситель, но как праведный Судья. Шварц пишет и об этом.
Пока победивший Дракона и спасший людей от его власти Ланцелот лежал смертельно раненный, люди, не очистив свои «вывихнутые души», в надежде на его нескорое возвращение продолжали жить по-прежнему и бороться за власть, хотя и ощущали незримое присутствие Ланцелота. И когда он внезапно появляется, Бургомистр восклицает: «Вот кого не ждали!».
А Ланцелот говорит: «Я не тот, что год назад. Я освободил вас, а вы что сделали?.. Страшную жизнь увидел я».
В пьесе злодеев посадили в городскую тюрьму, «откуда нет возврата». А в действительности осужденных примет ад, и мучения будут бесконечны. Вот строки из стихотворения Шварца «Страшный суд»:
Ад зиял слева,
С колючей проволокой.
С уличными часами без стрелок,
Ибо времени не было.
Часы без стрелок — образ не только экспрессионистский, но в первую очередь апокалиптический. Это вечность, неподвластная нашему разуму.
О повседневной жизни
Итак, человек уверовал, получил прощение грехов. Что дальше? Побеждать и преодолевать искушения. Хозяин в «Обыкновенном чуде» обращается к Медведю и Принцессе: «Любите друг друга, да и всех нас заодно, не остывайте, не отступайте — и вы будете так счастливы, что это просто чудо!».
О настоящей любви Шварц говорит и в последнем своем большом произведении — «Повести о молодых супругах». Обычно романтические сюжеты заканчиваются примерно так: «И, наконец, они встретились и поженились. Ура!». Шварц заглянул дальше брачной церемонии и затронул «проблему сосуществования». Иначе говоря: «А знаете ли, что брак — не только белое платье и праздничный стол, а каждодневное преодоление „своего плохого“ ради „хорошего общего“?».
Шварц пишет и о главной задаче спасенного человека: сохранить веру и не свернуть с прямого пути, какими бы заманчивыми ни казались соблазны.
Меня Господь благословил идти,
Брести велел, не думая о цели,
Он петь меня благословил в пути,
Чтоб спутники мои повеселели.
Иду, бреду, но не гляжу вокруг,
Чтоб не нарушить Божье повеленье,
Чтоб не завыть по-волчьи вместо пенья,
Чтоб сердца стук не замер в страхе вдруг.
(стихотворение «Меня Господь благословил идти…»)
Все в этом мире преходяще. Даже земная любовь. Даже страх. «Снежная королева» Шварца заканчивается словами: «Что враги сделают нам, пока сердца наши горячи? Да ничего!». Удачно определение верности, данное ткачом Христианом в «Голом короле»: «Он верен, как мы, и поэтому поет одну песню». Петь одну песню, идти одним путем, что бы ни произошло. А все остальное — в ведении Господа, у Которого пишется памятная книга деяний наших (Малахия 3:16).
У Шварца эта выражено диалогом Эльзы и Ланцелота:
Эльза. Как я убивалась! Меня мучили тут.
Ланцелот. Я знаю все.
Эльза. Знаешь? Откуда?
Ланцелот. В Черных горах есть огромная пещера. И в пещере этой лежит Книга, исписанная почти до конца. К ней никто не прикасается, но каждый день страница за страницей прибавляется к написанным прежним. Записаны все преступления преступников, все несчастья страдающих напрасно.
До самой смерти росла его душа
Евгений Львович и сам старался помочь страдающим. В 1920-х подбирал беспризорников и с помощью Маршака устраивал в детские дома. Когда был репрессирован Заболоцкий, Шварц, сам постоянно нуждавшийся в деньгах, поддерживал материально жену поэта и двоих его детей.
С 1946-го помогал попавшему в опалу Михаилу Зощенко, от которого тогда отвернулись многие. В 1950 году, в разгар «борьбы с формализмом и космополитизмом», из Ленинградского университета выгнали литературоведа, профессора Бориса Эйхенбаума, и Шварц вместе с писателем Михаилом Козаковым (отцом артиста и режиссера Михаила Козакова), драматургом Израилем Меттером (автором сценария фильма «Ко мне, Мухтар!») и актером Игорем Горбачевым приносили безработному ученому сумки с продуктами.
Понимая, какая странная для атеистического общества проза получается у него, Шварц признавался в письме к ленинградским режиссерам Акимову и Ремизовой в апреле 1949-го: «У меня есть довольно опасное свойство — желание покоя, свободы, мира и благодати во что бы то ни стало.».
Но мирно и свободно пожить не давали. Были запрещены пьесы «Голый король» (1933), «Тень» (1940), «Одна ночь» (1942, о блокаде), «Дракон» (1944). В «Драконе» сразу усмотрели и осуждение культа личности, и «религиозные мотивы». В декабре 1954 года на Съезде советских писателей Борис Полевой обвинил Шварца в «отрыве формы от содержания». Народный артист СССР Михаил Жаров подлил масла в огонь, пройдясь вдоль и поперек по «Обыкновенному чуду» и не увидев в нем упоминания о «выдающейся роли советского народа в строительстве счастья на земле». И лишь Ольга Берггольц назвала Шварца на этом съезде самобытным, своеобразным и гуманным талантом.
А в 1956-м был издан первый сборник его пьес; по ним снова начали ставить спектакли — и в СССР, и за рубежом. Даже наградили орденом Трудового Красного Знамени. Невозможно оказалось пройти мимо такого действительно народного автора. Угасая после второго инфаркта, испытывая сильные боли во всем теле, он не прекращал восхищаться красотой и разнообразием Божьего творения: «Обыкновенная вульгарная бабочка-капустница, а ведь здорово было бы найти нужное слово, чтобы описать ее полет». Пантелеев говорил о нем словами Бунина о Чехове: «До самой смерти росла его душа».
Мысль о скорой смерти не пугала. Шварц сам заговаривал на эту тему: «Интересно, когда это случится?». Потому что понимал: земная жизнь коротка, а вечна лишь душа,
которая нуждается в исцелении.
…Нет, здесь быть я не хочу!
Домой хочу. Туда, где я бывал когда-то.
…
.И, отдохнув, я пью ожившими губами
Божественную радость бытия.
(стихотворение «Радость бытия»)
Перед смертью он исповедовался и причастился Святых Христовых Таин. Напутствовал его известный ленинградский священник протоиерей Евгений Амбарцумов.
…Над могилой Шварца на Невской дорожке Богословского кладбища возвышается белый мраморный крест. И поставлен он был в то время, когда незабвенный Никита Сергеевич Хрущев объявил о новом этапе антирелигиозной борьбы.
Когда у вдовы Шварца Екатерины Ивановны спрашивали: «Что вы делаете?!» и «Почему крест?», — она громко отвечала: «Потому что Женя был верующий!..».
* Литературный псевдоним Алексея Ивановича Еремеева (1908−1987). — Ред.
СПРАВКА
Драматург и поэт Евгений Львович ШВАРЦ родился 9 октября 1896 года в Казани, в семье врача. В 1914−17 годах учился на юридическом факультете Московского университета.
С весны 1917-го — на фронте. В 1922−23 годах — литературный секретарь К. Чуковского, с 1925-го — сотрудник «Детгиза».
Автор пьес: «Голый король», «Тень», «Дракон», «Обыкновенное чудо», «Повесть о молодых супругах» и др. По сценариям Шварца сняты фильмы: «Золушка», «Первоклассница», «Дон Кихот», «Марья-искусница», «Каин XVIII», «Снежная королева»; существуют киноверсия «Дракона» и два фильма по «Обыкновенному чуду».
Награжден орденом Трудового Красного Знамени, медалями «За оборону Ленинграда» и «За доблестный труд в Великой Отечественной войне».
Умер в Ленинграде 15 января 1958 года.
