«ТВОРЧЕСКИЕ НАТУРЫ НАИБОЛЕЕ БЕЗЗАЩИТНЫ ПЕРЕД ЗЛОМ»

ИНТЕРВЬЮ СО СВЯЩЕННИКОМ ВЛАДИМИРОМ ВИГИЛЯНСКИМ

— Отец Владимир, до принятия духовного сана Вы были достаточно известны на своем светском поприще. Можете сейчас в нескольких словах вспомнить об этом?
— Да, я закончил Московский Литературный институт по отделению критики и был соответственно литературным критиком. Работал в Институте искусствознания и занимался проблемами взаимоотношения литературы и других видов искусства — например, литературы и кинематографии.
— Вы ведь писали статьи, посвященные творчеству многих известных в то время литераторов — в том числе и самых спорных, и самых скандальных.
— Действительно, писал и статьи, и рецензии. Кроме того, работая в Институте искусствознания, я занимался научной деятельностью в области литературы. Например, писал монографию на такую тему: «Поэзия: читатель, слушатель, зритель».
— В таком случае, можете ли Вы разъяснить, что включал в себя термин «соцреализм» — в чем заключалось отличие реализма социалистического от просто реализма?
— Этим вопросом Вы застали себя немного врасплох. Дело в том, что любые дефиниции, которые придумывают литературоведы и критики, страдают ущербностью — потому что талантливые литература и искусство намного выше всех определений, талантливое произведение такие определения попросту опровергает. В принципе, можно сказать, что соцреализм — это реализм, окрашенный идеологическим антуражем. Это литература, в рамках которой человек воспринимается не сам по себе, а как функция, как носитель той или иной идеологии. Однако такая точка зрения тоже схематична. Соцреализм в действительности — течение романтическое, часто использовавшее слишком яркие краски и четкие схемы. Истинный реализм был в начале века, во времена натуральной школы и «физиологических очерков». Достоевский и Толстой тоже воспринимались как реалисты, но они не копировали жизнь, а творили новую художественную реальность. Или Гоголь. По мнению авторов академических учебников — реалист. Но какой же он реалист!
— Вопрос не был праздным. Тема нашего сегодняшнего разговора — православная журналистика. Вы считаете, что она должна существовать и развиваться, Вы преподаете ее как учебную дисциплину, — но значит ли само это словесное сочетание, что так же, как разграничивали и отдаляли друг от друга соцреализм и просто реализм, следует отдалять православную журналистику от просто журналистики?
— Да, они различаются. Обыкновенная журналистика ставит целью более или менее объективное отображение событий нашего времени. Православная журналистика — это нечто другое. Это род миссионерства. Кстати, на мой взгляд, объективной журналистики вовсе не существует, хотя устав Союза журналистов и призывает к ней стремиться. Определенная тенденциозность существует всегда, единственный вопрос — во имя чего. Если человек живет, что называется, «без царя в голове», то он тенденциозен в угоду своему эгоизму, в угоду самоутверждению. Еще чаще — и это не секрет — журналистика бывает окрашена партийными, идеологическими красками. Ульянов в свое время говорил, что писатель зависит от денежного мешка. Сегодня мы видим, как его слова воплощаются в реальность — применительно к журналистам тоже. Поэтому православный журналист отличается от своих собратьев по перу уже тем, что печется о славе Божьей. В этом смысле для неверующего читателя православный журналист пристрастен. Но эта пристрастность — высшего порядка: та истина, о которой он свидетельствует, — это Христос. Кроме того, журналистика — это вид творчества, а творчество по самой природе своей объективным быть не может.
— Знаменитый Уолтер Кронкайт однажды назвал три кита, на которых стоит журналистика: объективность, оперативность, скандальность. Не кажется ли Вам в таком случае, что слишком многие темы окажутся для православной журналистики закрытыми?
— Ничуть не бывало. Я категорически не согласен с тем, что православный журналист должен писать исключительно о жизни Православной Церкви. Дело не в тематике, а в духовной направленности статей. Конечно, существует «Журнал Московской Патриархии» и другие «узкоцеховые», церковные издания, но я вполне представляю себе православного журналиста, работающего в «Известиях» или в журнале «Искусство кино». Причем и в такой светской прессе, рассчитанной на широкого читателя, ему совсем не обязательно писать о внутрицерковных делах, о Святейшем Патриархе, о богослужениях и духовных праздниках. Его темами могут стать и кино, и политика, и война, и даже спорт, но — он всегда и везде должен в своих писаниях свидетельствовать об истине.
— Есть ли у православной журналистики историческое прошлое, откуда бы можно было почерпнуть опыт?
— Да, до революции в России была православная публицистика, причем очень добротная. Вот сейчас у меня дома лежат пять книг «Богословского вестника» — за 1905, 1906, 1907 годы. Это такой журнал. Он выходил шесть раз в год — каждый номер по пятьсот страниц. Знаете, оторваться невозможно. Такие интересные статьи! Такая смелость, такая широта взглядов! В качестве авторов там выступали и епископы, и профессура светских и духовных академий, и просто миряне. Иногда печатались очень спорные вещи — например, большое исследование профессора Муретова об Иуде. Напоминаю, что это девятьсот пятый год. А мы сегодня еще только на дальних подступах к такой публицистике. Кстати, к вопросу о широте тематики: в том же «Богословском вестнике» я встретил статью о Шиллере, о тогдашних общественных движениях и политических партиях, и еще о многом другом, напрямую не сопряженном с Церковью.
— А становиться православными журналистами нужно, по Вашему мнению, людям, имеющим духовным сан?
— Необязательно. Но совершенно необходимо, чтобы они не были безразличны к православию. Вообще же потребность в православных публицистах и журналистах крайне велика. Заметьте, что во многих популярных массовых изданиях сейчас есть корреспонденты, специализирующиеся на освещении событий церковной жизни. Однако, они, что называется, «скользят по поверхности», плавают, а глубин не знают. Поэтому церковным людям их материалы читать иногда попросту смешно. С другой стороны, среди авторов часто встречаются воинствующие дилетанты — знаете, из тех, что учат врачей — лечить, военных — ходить в атаки, Патриарха — управлять Церковью. Вот Вы говорили о триаде Кронкайта и назвали в качестве третьего «кита» журналистики скандальность. Я бы это оспорил, и вот почему. Человеческая жизнь трагична, в основе ее лежит множество конфликтов, но многие современные журналисты путают эти конфликты со скандалом.
— Из Ваших слов нетрудно понять, что Церкви не нужны скандальные газеты. А нужна ли православной журналистике оперативность — и ежедневная газета, как ее воплощение?
— Да, очень нужна. Но мы еще не доросли до этого. Обществу — не Церкви! — нужна политическая и культурно-просветительская газета, которая бы делалась руками православных людей. Необходимость назрела, но силенок пока мало. Хотя эта газета была бы востребована и интересна, потому что точка зрения на те или иные события людей верующих (а их, согласитесь, в России немало) нигде не отражена. Исключение — Интернет.
— Православные Интернет-сайты выглядят достойно. Пожалуй, единственный их недостаток — отсутствие иноязычных информационных вкладок, а так — и тематически, и художественно они не уступают, скажем, сайтам официального Ватикана.
— Да, верно. И особенно ценны они тем, что их издатели и сотрудники — это зреющий, набирающийся опыта штат — идеальный штат, который мог бы составить редакцию той самой ежедневной оперативной общероссийской православной газеты. Такого рода газеты есть во всех странах мира — в основном, католические, но и православные тоже, в Греции, например. А в Италии несколько католических газет, и ни одна из них не ставит прямой целью рассказывать о визитах Папы или о жизни Ватикана — они пишут, например, о том, что разбился самолет в Милане, пытаясь при этом донести до читателя духовный смысл, контекст происходящих событий. Они показывают при этом свои приоритеты, ценности. Это очень важно.
— Расскажите немного о том, как Вы помогаете становлению православной журналистики — о Вашей преподавательской работе в Православном университете имени Иоанна Богослова.
— Я преподаю свой предмет четвертый год. До этого три года при издательстве Московской Патриархии существовали курсы по подготовке православных журналистов — двухгодичные, — и выпускники этих курсов сегодня успешно работают и в церковных и в светских изданиях. Мы много говорили с Вами о духовной первооснове православной журналистики, но я стараюсь учить своих студентов и традиционным журналистским приемам — благо, в свое время мне довелось поработать во многих российских газетах, журналах, альманахах, издательствах. Например, в «Огоньке» в пору его наивысшего расцвета, или в русской редакции «Нью-Йорк Таймс».
— Ваши выпускники не уступят в профессионализме своим светским коллегам?
— Думаю, не уступят. Хотя интересные православные издания есть уже и сейчас. Два года назад состоялся Конгресс православных журналистов — мы собрали делегатов из семидесяти двух епархий. Так вот, существуют интересные, хоть и малотиражные, православные газеты, и не только столичные. Есть, например, такая в Нижнем Новгороде, есть в Перми — «Православная Пермь», — газета, рассчитанная на православную интеллигенцию. Есть не менее интересные журналы — к примеру, в Воронеже.
— Отец Владимир, Вы видите православие частью государственной идеологии?
— Речь, наверное, может идти о мировоззренческой основе. Я уверен, что причиной октябрьской революции стала не коварность каких-то там социал-демократов, заговорщиков и бомбистов, а та почва, которая была подготовлена людьми, отошедшими от Церкви, потерявшими православное мировоззрение, и, поскольку между монархией и православием ставился знак равенства, — борьба с монархией означала борьбу с православием.
— Считается, что мы стали свидетелями так называемой переоценки ценностей, в том числе произошло своеобразное покаяние бывшей советской культуры перед дореволюционным прошлым.
— Действительно, иногда получался даже перебор. Едва не оказались окружены забвением или ненавистью талантливые имена советской культурной эпохи. К счастью, подлинность пересилила эмоции: талант есть талант, и мы никуда не денемся от того, что Маяковский — талантливый поэт, что Горький — тоже талантлив.
— Вы думаете, сегодняшние деятели искусства придут когда-нибудь к мысли о покаянии?
— Вряд ли. Покаяние и раскаяние — разные вещи. Петр покаялся и стал верховным апостолом, а Иуда раскаялся — и повесился. Покаяние — это внутреннее изменение человека. Без помощи Божьей оно невозможно. А раскаяние — это всего лишь сожаление по поводу того, что тот или иной твой поступок или совокупность поступков не принесли желанных плодов.
— Вы хотите сказать, что наши современники-«творцы» отказываются от помощи Божьей, не ищут ее, а значит, отказываются и от покаяния?
— В большинстве своем — да. Иногда получается просто паноптикум. Я недавно видел телевизионное интервью одного известного российского писателя, который сидел в студии напротив священника, и они беседовали с ним о духовности. Этот писатель со свойственной ему модернистской хищностью и запальчивостью стал говорить о том, что духовность — это миф, что ее попросту не существует, — при этом он аргументировал свою мысль тем, что Пушкин и Толстой, традиционно считавшиеся носителями русской духовности, были любимыми авторами Ленина и Сталина.
— Последний вопрос. Та апокалиптичность, которая становится все больше общим настроением человечества, ведет иногда не просто к трагедиям человеческих судеб, а к очень обидным человеческим трагедиям. Особенно это заметно, когда смотришь на то, как живут и умирают люди искусства. Вот совсем недавно покончил с собой 28-летний поэт Борис Рыжий — по проникновенности и надрывности строк его сравнивали с Есениным. Как получается, что люди, по сути своей добрые и искренние, люди, нисколько не чуждые человеколюбия, отворачиваются от Бога, хотя, казалось бы, прийти к Нему было бы для них наиболее естественно?
— Очень хороший вопрос. Тертуллиан сказал: «Каждая душа — христианка». В момент творчества человеческая душа открыта для Божественных энергий и чает ощутить, «уловить» их как вдохновение. Есенин был известным богохульником, он мог себе позволить даже топтать Святое Причастие. Но все же истина, содержащаяся в лучших его стихах, — это Божья истина. Толстой, как известно, тоже был в серьезных неладах с Церковью, но, опять же, в лучших его произведениях он, раскрывая перед нами великие загадки чувств человека, все безмерное богатство человеческой души, прославляет тем самым совершенство Божьего творения. Вообще же, творческие натуры куда более беззащитны перед злом, чем кто бы то ни было еще. Поэтому тем важнее для них и уметь распознавать зло, и сопротивляться ему. В противном случае человек может либо сделаться смешным, как тот же Толстой в отдельных своих высказываниях, либо сойти с ума, либо — что самое страшное — повеситься, как упомянутый вами екатеринбургский поэт — безусловно талантливый и самобытный — Борис Рыжий.