«Необычный» архиерей

Полвека назад, 4 октября 1961 г. в Псково-Печерском монастыре отошел ко Господу приснопоминаемый митрополит Вениамин (Федченков).

Вскоре после своей архиерейской хиротонии (1919) он возглавил духовенство Белого движения и был вынужден эмигрировать вместе с остатками Белой армии (1920). Всегда стремившийся к единству с Патриаршей Церковью, в 1931 г. он организовал первый во Франции приход Московской Патриархии (Трехсвятительское подворье). Будучи архиепископом Алеутским и Североамериканским (1933−1948 гг.), во время Второй мировой войны практически в одиночку смог переломить общественное мнение, крайне враждебное к СССР, и организовать помощь своей терзаемой войной Родине. В 1948 году вернулся в Россию. Последним местом его архипастырского служения стала Саратовская епархия. О жизни и книгах владыки Вениамина мы рассказывали подробно в № 8 (24) журнала «Православие и современность"[1].

О последнем периоде служения владыки и его пребывании на Саратовской кафедре мы беседуем с заведующим кафедрой церковной истории Московской Духовной Академии профессором Алексеем Константиновичем Светозарским.

— В 1948 г. владыка Вениамин вернулся в Россию, точнее, в Советский Союз. Как его встретили? Как относились к нему представители власти, духовенство, простой народ?

— Везде в своих записях и выступлениях Владыка выражает радость по поводу своего возвращения, он давно этого хотел. В 1945 году он впервые приехал в СССР — в Москву, на Поместный Собор. Уезжал с убеждением, что «Русь теперь святая», потому что он видел переполненные храмы, людей, которые очень тепло, сочувственно относились к нему, даже при каких-то случайных встречах в дороге. Он понимал, конечно, что в СССР выросло уже целое поколение людей, совершенно далеких от Церкви, но и в них он замечал какие-то хорошие черты. Например, в «Записках архиерея» он рассказывает о солдате, с которым ехал в поезде, в одном купе. Солдат отшучивался, отвечая на все вопросы: «Военная тайна». «Сколько вам выдавалось на день сахара?», — «Военная тайна». Но владыка Вениамин замечает: «Гордится своей солдатской службою. И это хорошо!"[2].

Самое главное для него было то, что люди по-прежнему наполняют храмы. За рубежом он был этим совсем не избалован и довольно скептически относился к церковной жизни в зарубежье в целом, потому что видел: многие люди ходят в храм не потому, что имеют какую-то религиозную мотивацию, а для того, чтобы декларировать себя православными. Хотя он очень ценил действительно верующих, церковных людей, с которыми он там встречался, общался.

По мере того, как он глубже входил в окружающую его действительность в России, у него появлялись какие-то новые наблюдения, он делал свои выводы. Например, он полагал, что уполномоченный по делам Русской Православной Церкви должен быть непременно верующим — и это было первое разочарование. Последовал большой конфликт с уполномоченным в Риге. Рижская и Латвийская кафедра — первая кафедра владыки после возвращения, он был назначен туда в 1951 году. Владыка сохранял предельную лояльность и даже поминал этого уполномоченного на проскомидии, но самому С.К. Белышеву, заместителю председателя Совета по делам Русской Православной Церкви Г. Г. Карпова, он высказал свое разочарование: «Когда я ехал из Америки сюда, то у меня было убеждение о том, что в СССР действительно имеется какая-то свобода в отношении к Церкви. Однако, побыв здесь 3 года, я пришел к твердому заключению, что такой свободы здесь нет, а наоборот, имеются гонения на Церковь"[3]. В Риге «не прошли» некоторые его начинания: он хотел издавать бюллетень о Рижской епархии, организовать пастырско-богословские курсы, то есть делать то, к чему он привык, то, что, по его мнению, должно было быть в епархии.

Из-за конфликта с уполномоченным и вообще за слишком активную деятельность владыку перевели в Ростов-на-Дону, где он тоже очень активно трудится, но сетует на то, что очень много приходится разбирать жалоб. К этому он не привык: конфликты духовенства с приходскими органами, старостами, и, наоборот, жалобы прихожан на священников… Здесь он сталкивается с некоторыми темными сторонами жизни духовенства. И надо сказать, что он довольно строг к духовенству: за церковные нарушения он очень строго взыскивал, мог запретить в служении — так же, как святитель Лука, с которым он дружил, бывал у него, ездил в Крым. Об этом сообщалось в отчетах уполномоченного: вот, опять поехал, что они там обсуждают?

Характерная черта служения Владыки — это не только стремление устроить церковную жизнь в целом, но и создать условия для монашеской жизни, для спасения души. Мысль об идеальном монастыре была у него всегда. Под Ригой под видом архиерейской дачи он устраивает скит. То же самое — в Ростовской епархии, при храме во имя святых Константина и Елены: совершается суточный богослужебный круг, полунощница, он сам служит.

Что касается оценок его деятельности. Многие отмечали, что было много упущений в делах по управлению епархией. Но, собственно, от кого исходят эти критические замечания, где мы с ними сталкиваемся? Это очень интересный момент, мало кто знает об этом. Личное дело владыки в Патриархии (по благословению Святейшего Патриарха Алексия II я знакомился с этим делом) — это всего несколько листочков: указы о переводе с епархии на епархию, и практически всё. А вот в деле, которое вел Совет по делам Русской Православной Церкви — там гораздо больше материала. Хранится оно в Госархиве Российской Федерации, в свое время я имел к нему доступ, с большим интересом смотрел. Там масса всяких жалоб, доносов. Например, близкий владыке священник (довольно известный, но я не буду его называть, это не важно в данном случае) пишет письмо своему собрату в Москву, и в нем своего архиерея всячески критикует, рисуя мрачную картину развала епархиального управления. А письмо оказывается в деле, которое хранится в Совете! Как оно туда попало — непонятно. То ли собрат передал, то ли письмо перехватили.

Вот с такими сложностями владыка сталкивался, но народ его везде любил. В Риге он собирал огромные толпы народа на свои проповеди, мог говорить долго, люди плакали, слушая его, и сам он тоже мог растрогаться и прослезиться. Когда он уезжал из Ростова, ему присылали множество трогательных писем на прощание. Он был, конечно, необычный архиерей. Ездил, как подобает архиерею, на «ЗИСе» или на «Победе». Но, казалось бы, совсем не по статусу, он мог подобрать на улице и подвезти старушку. Такие проявления простого человеческого сочувствия были для него очень характерны.

Бытует мнение, что он был несколько наивен. Может быть, в первое время — да, но достаточно прочитать его «Записки» и понять, что вся жизнь, которая его окружала, входила в его сердце, он на все реагировал, даже на уровне простых житейских случаев. Записи в дневнике показывают, что у него было вполне адекватное восприятие действительности.

— Высказывалось такое мнение, что назначение в Саратов для митрополита Вениамина было ссылкой и удаление из Саратова — тоже…

— Я с этим не вполне согласен. Если из Риги его явно убирали, потому что был конфликт, то в данном случае Патриарх Алексий довольно деликатно просит его согласия на перевод из Ростова, мотивируя необходимость его тем, что Саратове есть семинария и нужен архиерей с высшим богословским образованием. Владыка Вениамин некоторое время размышлял, и потом, верный принципу послушания: «Ничего не проси, ни от чего не отказывайся» — отправил телеграмму: «Благословите», — хотя покидать Ростов ему не хотелось. В то же время он сам пишет, что в Ростове он сделал все, что мог, и со здоровьем стало хуже, он пишет, что перенес «легкий удар» — может быть, инсульт был: рука отнялась, говорить стало труднее. Ему ведь было уже за 75 лет. Но, с другой стороны, это время хрущевского гонения. И здесь, в Саратове, уполномоченные тоже отмечают, что архиерей призывает верующих отстаивать храмы, которые власть стремится закрыть. До сих пор некоторые обвиняют владыку в излишней лояльности существовавшему режиму, но вот в проповедях он обличал действия властей, направленные на утеснение положения Церкви, и даже призывал к мученичеству, как с возмущением пишут в центральный Совет саратовские уполномоченные. Да, наверное, он был неудобен.

И в данном случае доносы можно рассматривать как косвенные документы, свидетельствующие о его деятельности в Саратове. Например, кто-то из церковной среды пишет, что владыка Вениамин даже не повесил портрета Патриарха в епархиальном управлении, а повесил фотографию святого праведного Иоанна Кронштадтского. Донос, конечно, был политический, прежде всего, потому что имя Иоанна Кронштадтского в то время вообще было под запретом. Оно могло встречаться в атеистической литературе, а в церковной — никогда, вплоть до 1988 года. Даже цитаты из него подавались в виде: «Один проповедник в XIX веке говорил.». Сказывалась и близость святого по времени — он был современником многих тогда еще живших людей. И со стороны Владыки здесь проявились, конечно, не наивность, а верность человеку, которого он знал, которого всегда чтил — поэтому он и вешает у себя его портрет. А портрета Патриарха Алексия I нет просто потому, что люди поколения владыки, люди его воспитания могли где-то на рабочем столике держать фотографии близких людей, а вывешивать декларативно портрет Предстоятеля — у них это было не принято. Но сейчас другое время, другие представления, и это замечают и ставят в строку.

Есть совершенно потрясающий коллективный донос «саратовских семинаристов», произведение удивительного жанра. Там говорится о том, что семинаристы коллективно прослушали по радио пьесу «Перекоп» и были возмущены, что их архиереем и ректором является такой мракобес, белогвардеец, и так далее. Это, конечно, явная фальсификация, потому что донос не подписан никем, он как бы от лица «всех» семинаристов. И этот донос носит явно политический характер, то есть атмосфера была очень накаленная. 1958 год — начало хрущевского гонения, время, когда прежняя политика внешне относительно лояльного отношения государства к Церкви заканчивается.

— А докладывают ли уполномоченные о содержании проповедей владыки в Саратове?

— Мне такого рода доклады не попадались, они носили более общий характер: что делал, куда ездил, с кем встречался. Проповеди он, конечно, продолжал произносить, он проповедовал и в Печорах, но рассказывают, что иногда он просто уже не мог говорить: прерывался и заливался слезами. У него был дар покаянных слез, и это производило, конечно, огромное впечатление. Кстати, в Печоры он собирался сам, это есть в уже опубликованных его текстах: поеду в Печоры и проведу там последние годика два… Так примерно и получилось. Дело в том, что ему очень нужна была монастырская атмосфера. Он был из тех архиереев, которые были воспитаны в верности монашеской традиции. Он любил монастыри, в свое время он много ездил по прославленным обителям — Оптина, Зосимова пустынь, Валаам. Он говорил, что побывал за свою жизнь в 13 странах, и если там были православные монастыри, то их жизнь, монашеский уклад очень его интересовали.

— Мне встречалось несколько интерпретаций знаменитой истории с самолетом. Рассказывают, что, будучи епархиальным архиереем, Владыка звонил Патриарху и спрашивал совета: как купить самолет для нужд епархии? Это саратовского периода история?

— Скорее, ростовского: я слышал ее от покойного отца Матфея (Мормыля). Он любил рассказать такие истории, но было понятно, что и сама личность владыки его привлекала и поражала. И еще одну историю рассказывал: владыка мог остановившего его милиционера обнять и сказать: «Слуга власти — слуга Божий», — подчеркивая свое принципиальное стояние на позициях апостола Павла, к удивлению этого милиционера.

Вообще, о владыке рассказывали много забавных историй. Например, как он ездил на трамвае в Москве — в Москве 1945 года! — в рясе, в белом клобуке, с посохом. Это, конечно, производило на окружающих потрясающее впечатление. Л. Пантелеев, автор «Республики Шкид» в своих записках «Я верую» рассказывает и о таком случае. Владыка Вениамин, приехав в СССР, приходил к нему — от кого-то из Америки что-то там передать, но не застал. Писатель жил в коммуналке, и, когда он вернулся, соседка с широко раскрытыми от удивления глазами говорит: «К вам сегодня заходил митрополит». Он отвечает: «И что? Заходил ко мне знакомый мой митрополит. Что ж тут такого?».

Или вот приехал владыка в Ленинград, пошел на Карповку, где похоронен отец Иоанн Кронштадтский. В здании тогда размещались спецслужбы, но в Питере знали о месте упокоения отца Иоанна и почитали его. Над окном комнаты, где находилось захоронение, был выбит крестик. Владыка встал там и начал служить панихиду. Рассказывал потом: «Какие-то женщины мимо проходили, присоединились ко мне». Зашел и внутрь здания, его там вежливо встретили, объяснили, что усыпальница закрыта, замурована. То есть он вел себя совершенно непосредственно — так, как считал нужным.

— Известны, многократно опубликованы в разных сборниках записи владыки Рижского, Ростовского периода (они вошли в «Записки архиерея»). А существуют ли — саратовского?

— Вот это вопрос. Связан он с судьбой наследия владыки Вениамина. Кроме дневников, все свои произведения, над которыми он работал почти до последних дней, пока имел физическую возможность, он направил в три места: Святейшему Патриарху Алексию I, в Ленинградскую и Московскую Духовные академии. И ни одно из этих собраний, насколько я знаю, не сохранилось полностью, только отдельные части. Надо сказать, что в советское время эти библиотеки периодически и неоднократно просматривали представители Совета или Главлита, тогдашней цензуры, и что-то изымали. В основном это были зарубежные издания, книги русских философов рубежа веков. Возможно, и какие-то рукописи владыки были изъяты. Что-то находится в частных руках. Недавно мне позвонил один издатель, он обнаружил какие-то труды владыки Вениамина в Петербурге, в частном владении. Пока мне лично то, что касается саратовского периода, не попадалось. Записи, опубликованные как «Записки архиерея» обрываются на его отъезде из Ростова: там и приводятся эти многочисленные письма — благодарственные, теплые, грустные от того, что он уезжает. Может быть, каких-то подробных записей он в этот период не делал, потому что состояние его здоровья ухудшилось. Даже по фотографиям саратовского периода видно, что это уже не тот человек, который служил в Риге в 1948 году, что силы оставляют его. Это очевидно совершенно.

Тем, кто интересуется личностью владыки Вениамина, можно посоветовать поискать его письма. У нас совершенно не изучен архив литературы и искусства. Владыка переписывался с самыми разными людьми, а если учесть обычай людей старого времени не только хранить письма, но и копии с них делать, я думаю, что здесь будет над чем поработать. Митрополит Вениамин (Федченков) — такая личность, что исследователь без материала не останется.

Наталья Горенок для журнала «Православие и современность»

[1] Н. Горенок. «Сердцем веруется в правду». «Православие и современность» № 8 (24), 2008 г. С. 97−105.

[2] Митрополит Вениамин (Федченков). Записки Архиерея. — М. 2002. С. 680

[3] ГАРФ. Ф. 6991. Оп. 7. Д. 27. Л. 29.

http://www.eparhia-saratov.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=58 053&Itemid=3