 |
| Радонеж | Сергей Худиев | 03.10.2011 |
Понятие «прав человека» в наши дни переживает те же злоупотребления, с которыми в нашем падшем мире сталкиваются любые признанные и почитаемые понятия — если раньше войны могли вестись под религиозными лозунгами (а исламские экстремисты используют такие лозунги до сих пор), то в наше время развитые страны развязывают войны и обрекают множество людей на смерть, беженство и лишения во имя прав человека. Это не делает само понятие «прав человека» скомпрометированным (в таком случае в мире не осталось бы нескомпроментированных понятий вообще), но делает необходимым подробное рассмотрение того, что мы понимаем под правами.
С другой стороны, необходимость уточнения этого понятия возникает, когда те или иные группы активистов объявляют то или иное свое требование «правом», а отказ в нем — «попранием прав» и вопиющей несправедливостью. Когда мы имеем дело с требованием справедливости, а когда — с неосновательными претензиями, выполнение которых только принесло бы ущерб обществу?
Что значит «иметь право»?
Что вообще мы имеем в виду, говоря о том, что «человек имеет право» на то или другое? Речь может идти о разных вещах. Во-первых, под «правом» может иметься в виду ненаказуемость — государство не преследует определённые действия. Например, человек, (назовем его Вася Пупкин) имеет право напиваться у себя дома до потери сознания. Это значит, что государство не подвергает его за это преследованию. В Иране или Саудовской Аравии Вася был бы сурово наказан — но у нас ему ничего не будет. Другой смысл, в котором может использоваться выражение «иметь право» — это обеспечение возможности. Вася может приобрести водку в любом магазине, в любое время дня и ночи, по доступной цене, чтобы реализовать свое право напиться. Ограничения на продажу спиртного ущемляют это право Васи. Выражение «иметь право» может использоваться и в в третьем смысле — морального одобрения. Действия Васи хороши и правильны, ими следует гордиться, их следует одобрять. Например, Вася напивается не просто так, а в знак солидарности с гонимыми алкоголиками исламского мира, или в знак протеста против алкофобской политики РПЦ. Мы должны чувствовать себя слегка виноватыми, если мы уклоняемся от участия в его борьбе за правое дело. Это значение плавно переходит в четвертое — все обязаны поддерживать справедливую борьбу Васи (ведь он «имеет право!»), а те, кто высказывают неодобрение или как-то препятствуют, подлежат осуждению как люди преступные. В частности, Вася имеет полное право организовать марш алкогольной гордости, а власти обязаны разрешить его и обеспечить его охрану. Более того, любой священник, который в проповеди упомянет слова Апостола что «пьяницы …. Царства Божия не наследуют. (1Кор.6:9,10)», подлежит порицанию как алкофоб, руки которого по локоть в крови бедных алкопьющих граждан, ставших жертвами хулиганов или полицейского произвола; а в ближайшей перспективе — и аресту за «речи ненависти».
Споры о правах — это по большей части споры о том, в каком значении мы используем выражение «иметь право». Для революционеров тут характерно (сознательное или нет) неразличение между «отказом от преследования» и «непоощрением». Любой отказ поддержать право Васи в четвертом смысле объявляется невыносимым преследованием, угнетением, и покушением на общественную свободу. Всякий, кто отказывается признать водку чрезвычайно полезной для здоровья, тем самым желает водворить в обществе Инквизицию, Шариат, Домострой и Фашизм.
Консерватор исходит из того, что «права» в перечисленных четырех смыслах не совпадают — некоторые вещи следует оставлять ненаказуемыми, однако порицаемыми и не поощряемыми, как-то же пьянство. Некоторые вещи не подлежат преследованию со стороны государства вовсе не потому, что они хороши — а потому, что такое преследование является лекарством с опасными побочными эффектами. Наделение государства полномочиями входить в частные квартиры, чтобы удостовериться, не предаются ли там граждане пьянству, привело бы к ужасным злоупотреблениям — и поэтому у государства таких полномочий быть не должно.
Склонность государства к тирании — увы, один из постоянно повторяющихся уроков истории, и поэтому его возможности должны быть ограничены. Некоторые дурные вещи следует оставлять без преследования потому, что государственный механизм, необходимый для этого, был бы сам по себе опасен еще в большей степени, чем эти вещи. Процитирую чужую фразу: «терпимость — это допущение такого зла, существующие методы искоренения которого могут породить зло еще худшее».
Это, однако, не значит, что государство и общество не может принимать мер по сдерживанию зла — например, во всех странах существуют определённые ограничения на рекламу и продажу алкоголя и сигарет — особенно несовершеннолетним. Существуют также ограничения на распространение порнографии и тому подобного — и эти ограничения указывают на то, что долг государства сдерживать зло и поощрять добро исходя из каких-то внятных представлений о добре и зле.
В защиту нормальности
Именно против таких представлений и выступает революционер — мы слышим, что всякий имеет право определять для себя, что он считает добром и что — злом, что абортмахер столь же почтенен, как акушер, что сожительство двух гомосексуалистов ничуть не хуже честного брака, что человек, который глумливо кромсает картину великого мастера на евангельский сюжет — такой же художник как и тот, кто эту картину создал. Простое напоминание, что между нормой и болезненным извращением существует принципиальная разница, рассматривается как невыносимое угнетение, против которого и следует вести революционную борьбу.
Однако нельзя не заметить внутреннюю противоречивость требований революционера — на чем основано требование «прав» в его картине мира? Ведь провозглашение прав неизбежно означает и наложение обязанностей — «я имею право» означает, что «вы обязаны это право уважать». Кто вправе налагать на нас обязанности? В консервативной картине мира нравственный закон не установлен людьми — нравственный прогресс может означать раскрытие истины о мире и о нас, но не ее изобретение. Замысел о предназначении человека, его обязанностях по отношению к себе и ближним принадлежит не нам, мы можем открыть его и жить соответственно — но не можем переписывать его по своему произволу. У нас, людей, существуют объективные, вписанные в саму нашу природу (и природу тварного мира вообще) обязательства по отношению к себе и друг другу.
Для революционера апелляция к объективному нравственному закону невозможна — в его картине мира такого закона не существует, как не существует и Законодателя, который его устанавливает. На чем же может быть основана вся «правотребовательская» риторика? Ни на чем, это пустая претензия, провозглашаемая в надежде, что никто не обратит внимания на ее пустоту. На всякое «вы должны», провозглашаемое революционером, следует уточнять — «кому должны и почему?». Любое «вы должны» может провозглашаться только от имени какого-то морального авторитета, кого-то, кто, как предполагается, вправе налагать на нас обязательства. С точки зрения консерватора, этот авторитет носит надчеловеческий характер; для революционера он неизбежно «посюсторонен», право объявлять нечто нашим долгом усваивается той или иной группе людей — партии, тем или иным государственным или международным организациям или вождям.
Поэтому революционность, громогласно провозглашающая свободу, неизбежно ведет к тоталитаризму. Для консерватора государство обязано соотноситься с объективными представлениями о добре и зле; революционер неизбежно приходит к тому, что наделяет государство властью самому определять, что есть добро и что зло. Это немедленно обнаружилось после октябрьского переворота в нашей стране; это постепенно обнаруживается, например, в Великобритании, где свобода слова и вероисповедания медленно, но верно разрушается во имя «гей-прав» и другие революционных требований.
Праведный закон и грешные люди
Выступления против объективного морального закона как правило, не касаются вопроса о том, существует ли такой закон и обязаны ли мы ему следовать. Это может показаться странным, но это так — и в этом есть определенная логика. Революционер, который станет привлекать наше внимание к тому факту, что в рамках его мировоззрения никакого объективного морального закона не существует, рискует немедленно вызвать вопрос, о котором мы говорили — на чем основаны его собственные требования и притязания? Поэтому чаще всего атаке подвергается не сам закон, а люди, его провозглашающие.
Объявляется, что все, кто говорит о законе, по своим личным качествам — лицемеры, и поэтому их словам не следует верить. Тщательное выискивание грехов тех, кто выступает за объективную мораль, всяческое рекламирование действительных лицемеров, которые находятся в их среде, должно создать впечатление, что людям, проповедующим закон, нельзя верить.
С консервативной стороны эта риторика вызывает два возражения. Во-первых, она нечестна — среди людей, заявляющих себя приверженцами любых взглядов мы можем найти лицемеров, и если бы это опровергало соответствующие взгляды, то никакой взгляд не остался бы неопровергнутым. Кроме того, живые люди всегда непоследовательны в следовании любым идеалам — и если эта непоследовательность эти идеалы опровергает, то опровергнутым надо признать любые идеалы вообще.
Во-вторых — и это важнее — нравственный закон коренится отнюдь не в достоинстве людей, его провозглашающих. Он существует независимо от людей, их достоинств и недостатков, он не требует человеческого авторитета для своего обоснования. Если, скажем, мы уличим врача, рассказавшего нам в о вреде алкоголя, в том, что он и сам не дурак выпить, мы не докажем этим, что алкоголь, на самом деле, полезен. Вред алкоголя — факт, не зависящий от личных достоинств этого конкретного врача. Поэтому личные нападки — обоснованные или нет — на тех, кто свидетельствует о реальности закона, просто не имеют отношения к делу.
Мы не должны бояться говорить правду — существует объективный нравственный закон, и наш долг по отношению к обществу — делать все для его утверждения. Этот закон не может быть утвержден в совершенстве — поскольку мы все грешные люди — но мы призваны бороться на его стороне. Не существует абсолютной чистоты, но это не снимает с нас обязанности производить уборку мусора.
