Единственные надёжные союзники наши в Европе — славяне

Записка Михаила Петровича Погодина 7 декабря 1853 г.

(Курсивом написано подчёркнутое в подлиннике рукою Императора Николая I)
Вы хотите, чтоб я написал Вам отчёт о своём путешествии, особенно в отношении к славянам и современным вопросам. Но с какою целью буду я писать к Вам этот отчёт? Если не произвело никакого действия и пропало без вести моё донесение 1842 года, которое так великолепно и удивительно, даже для меня самого, паче чаяния, оправдалось и оправдывается последовавшими событиями, с нынешними включительно, то какую пользу может принести краткая записка? Но так и быть. Исполню Ваше желание, как могу, второпях. Признаюсь, у меня самого давно уже порывалась рука, давно уже волнуется желчь при чтении иностранных газет. Западная логика выведет хоть кого из терпения: переведём на простой Русский язык её последние ходки.

Помиритесь с турками, говорит она России, вот примирительная нота, нами сообща сочиненная; примите её, но с тем условием, чтоб Вы не толковали её статей в свою пользу, а во вред, против себя, а не для себя, под строгой ответственностью.

Или, воюйте с турками, проливайте свою кровь, истощайте свои силы, побеждайте, но с тем условием, чтоб после победы вы отказались от всех своих выгод, не только настоящих, но и прошедших, полученных вашими предками, а предоставили решение нам, и мы устроим все ваши дела как можно полезнее для себя, а не для вас.

Какое положение предоставляется России и в мире, и в войне, и даже после победы? Мудрено и выбирать. Не лучше ли желать уж нам поражения?

Есть ли смысл не только политический, но общий человеческий, в этих предложениях?

Нет, господа, по-русски мы понимаем дело так, что если вы предлагаете нам мир, то мы имеем полное право толковать его в свою пользу: никто себе не лиходей, а если воевать, так, по крайней мере, не даром, и работать на себя, а не на вас, для какого-то мнимого равновесия.

А каково они рассуждают об этом равновесии?

Франция отнимает у Турции Алжир, Англия присоединяет к своей Ост-Индской монархии всякий год почти по новому царству: это не нарушает равновесия, а Россия заняла Молдавию и Валахию, на время, по слову Русского Государя (а кто же смеет Ему не поверить!), и нарушается равновесие.

Франция среди мира занимает Рим и остаётся там несколько лет: это ничего, а Россия, если даже думает только о Константинополе, в их собственном воображении, то всё здание Европейской политики колеблется. Англия объявляет войну китайцам, которые будто бы её оскорбили: никто не имеет права вступаться в её дела, но Россия должна спрашивать позволения у Европы, если поссорится с соседом. Англия разоряет Грецию, поддерживая фальшивый иск одного беглого жида, и жжёт её флот: это действие законное, а Россия требует, в силу трактатов, безопасности миллионам христиан: это слишком усиливает её влияние на Восток в ущерб всеобщего равновесия. Австрийская Империя погибает, все западные державы молчат и не опасаются, что равновесие без неё нарушится, пусть она погибает: напротив, ещё лорд Пальмерстон, старается увеличить её трудные обстоятельства, а мысль, что Турция, лишится какой-нибудь своей области, или султан ослабеет в верховных правах своих, заставляет Европу трепетать даже за себя.

Грустно, грустно смотреть на Европу. Что сделалось с ней?

Как могло случиться, что отступничество, ренегатство, самое постыдное из человеческих действий, даже в частной жизни, сделалось повсюду как будто a l'ordre du jour (повесткой дня) без малейшего зазрения совести.

По какому закону совершенствования могло случиться, что христианские народы, не краснея, становятся под ненавистным некогда знаменем Луны и празднуют её победы, даже выдуманные?

Откуда такая симпатия к Магомету?

А впрочем, все стараются о мире и желают добра христианам. Поневоле вспомнишь об Иуде и об его лобзаниях.

И что сделала им Россия?

Не говоря о 1812 годе, годе спасения, от которого вся настоящая Европа ведёт свое происхождение, в 1848 году кто останавливал волны революционного потока, грозившего поглотить всё, по собственному её сознанию, и образование, и нравственность, и свободу, и науку, и искусство? Кто в 1850 году не допустил Австрию и Пруссию до междоусобной войны, которая могла привести на край гибели ту и другую, а вместе с ними и всю Европу?

Пред началом нынешней войны, сколько сделано было уступок, сколько дано отсрочек, сколько принято ограничений, сколько предложено ультиматумов и ультиматиссимов. Не служили ль все сии согласия, увенчанные полным принятием Венской ноты, не служили ль осязательным доказательством желания нашего сохранить мир?

А самые требования наши? Они были так умеренны, так стары, так просты, так определённы, что только упорное сопротивление принять их сообщило им значение. И если б они были исполнены с первого раза, без дальнейшего рассуждения (как и была готова Турция, без происков Англии, судя по общим слухам), то, кажется, ни один листик не пошевелился бы на дереве в Европе, разве несчастные турецкие христиане вздохнули бы от глубины сердца об отсрочке спасения, но от этих потаенных вздохов положительная Европа, разумеется, не покачнулась бы на сторону, и ни один её вагон не выскочил бы из своих рельсов.

Кто же виноват в нарушении мира и в вызове опасностей?

Но мы заняли княжества?

Временное условное занятие княжеств, принадлежащих нам почти наравне с Турцией, при торжественном обещании Императора Николая, которому, повторяю, никто не смел не верить, после тридцатилетних доказательств его справедливости и великодушия, не значило ровно ничего, кроме намерения иметь залог, намерения, вынужденного предыдущими обстоятельствами. Занятие должно было показать только, что мы предъявили наши требования не шутя, и что миссия князя Меншикова имела право на внимание со стороны Турции, не менее миссии графа Лейнингена.

Всё это так ясно, искренно, естественно, осязательно, что, казалось, не имеет нужды ни в каких дальнейших пояснениях и доказательствах, но слепая ненависть и злоба ничего не понимают и понимать не хотят («только, и в этом всё» — пометка Императора Николая I). Она видяще не видит и слышаще не разумеет.

Какая же причина этой ненависти?

Здесь я должен войти в некоторые подробности.

Есть две Европы: Европа газет и журналов и Европа настоящая. В некоторых отношениях они даже не похожи одна на другую.

В настоящей Европе большинство думает о своих делах, о процентах и об акциях, о нуждах и удовольствиях и не заботится ни о войне, ни о мире, ни о России, ни о Турции, разве в отношении к своим выгодам. Остальное народонаселение с журналами и газетами можно разделить на три категории.

Одни ненавидят Россию, потому что не имеют об ней ни малейшего понятия, руководствуясь сочинением какого-нибудь Кюстина и двух-трех наших выходцев, которые знают своё отечество ещё хуже его. Церковь наша, во имя которой мы обнажили теперь меч, называется ересью; все учреждения считаются дикими, и личность беззащитною, литература безгласною, и вся история вчерашнею.

На месте закона они видят везде произвол. Наше молчание, глубокое, могильное, утверждает их в нелепых мнениях. Они не могут понять, чтоб можно было такие капитальные обвинения оставлять без возражения, и потому считают их положительными и истинными. Как же вы хотите, чтоб мы нашли себе у этой категории сочувствие? Чему может она сочувствовать? Вот вред, происшедший от нашего пренебрежения общим мнением! Мы имели бы многих на своей стороне, если бы старались не только быть, но и казаться правыми. («Величественное молчание на общий лай приличнее сильной державе, чем журнальная перебранка» — пометка Императора Николая I). Другие ненавидят Россию, считая её главным препятствием общему прогрессу, будучи уверены, что без России конституционные попытки в Германии и повсюду удались бы гораздо полнее; они думают, что и впредь на этом пути прежде всего встретится им Россия («Так», отметил Император Николай I). Следовательно, всякое увеличение Русской силы, которая считается темною, опасно и вредно для свободы, для развития, для просвещения и потому непременно, во что бы то ни стало, должно быть останавливаемо и уничтожаемо. Это взгляд так называемой левой стороны, которую следует вразумлять, что нам до неё дела нет, хоть по головам ходи, лишь только нас не тронь, пока сама не попросит нашего участия.

К третьей категории принадлежат различные выходцы, изгнанники, политические бобыли и пролетарии, которым терять нечего, радикалы, которые имеют целью только в мутной воде рыбу ловить. Они желают войны, какой бы то ни было, надеясь вызвать ею новые происшествия, новые столкновения, полезные для осуществления их замыслов, частных и общих. Между ними поляки и венгерцы удовлетворяют войною вместе и чувству личной мести. С этой категорией всякое объяснение бесполезно: она поймет только угрозу и силу.

Наконец, присоедините к ним инстинкт зла, которое естественно ненавидит добро, и как будто слышит себе грозу с Востока. Эта злоба безотчётная имеет для нас даже нечто утешительное, заставляя предполагать в себе большой капитал добра, для нас самих, может быть, сокровенный.

Вот вам мое мнение о народах и массах. Литература играет ныне в Европе жалкую роль: или невежество, или пристрастие внушает её речи, преимущественно в продажных газетах и журналах, или служащих отголосками партий, или потакающих толпе из корыстных видов.

Правительства почти все против нас: одни из зависти, другие из страха, из личных побуждений. Даже Австрия, недавно спасенная нами от конечной гибели, объявляет себя только что нейтральною и во многих случаях, особенно судя по последним известиям, действует заодно с морскими державами.

Здесь я должен объяснить одно недоразумение, которое может встретиться при чтении моих прежних донесений: я говорил, что Австрия менее Турции имеет внутренней силы и залогов своей долговечности, а Австрия избавилась так блистательно от всех своих опасностей 1848 года и играет теперь такую важную роль в системе Европейских государств. Нет ли здесь противоречия моим положениям? Нет, противоречия никакого нет, потому что Австрия погибла бы безвозвратно, распавшись на составные свои части, если бы не спасла её Россия.

Россия спасла Австрию в 1850 году и спасает её всякую минуту теперь: отнимите у венгерцев, итальянцев, славян мысль, что в нужном случае Россия вступится опять за Австрию, и вы увидите, долго ли простоит она? («Неоспоримо», пометил Император Николай.)

По сим причинам можно, кажется, говорить с нею несколько твёрже и не считать её нейтралитета особенным благодеянием, и если великий Император России, на двадцать девятом году Своего царствования, осчастливит своим посещением Ольмюц, то тамошний венчанный юноша не должен бы, кажется, предъявлять Ему выгоды своей искусственной монархии, существующей a la letter (буквально) только по доброй воле его великодушного Союзника, а предать ему себя и её в полное распоряжение. («В некоторой степени так, но не совсем», отметил Государь.)

Может быть я не справедлив к нему, пишучи это под влиянием иностранных газет, которые приписывают ему какую-то самостоятельность, оскорбительную для русского, преданного своему Государю. Может быть он исполнен сыновних чувствований к своему благодетелю, как и должен, но, кроме него, в Австрии есть ещё правительство, есть дипломатия, есть бюрократия, враждебные искони России, знаменитые своим предательством (как при Екатерине, так и при Павле и при Александре), которым и должно открывать иногда глаза, чтоб не забывались. («Это так, и одним словом каналий много» — заметил Государь.)

Я остаюсь при своём мнении, и нынешнее путешествие утвердило меня в нём окончательно: союз Австрии с Россией еще противоестественнее союза Франции с Англией. Что это за союз — укажу на один маловажный пример — если одной книги, одного номера газеты или журнала нельзя переслать из России в Австрию без величайшего затруднения, как будто бы они были пропитаны ядом. Утвердиться России на Дунае Австрия всегда будет мешать больше, нежели даже Франция и Англия, потому что, приблизясь к Сербии, а, следовательно, к её Сирмии, военной границе, вообще к славянам («Так и будет», написал Государь), мы повесим над нею меч Дамоклов; так из чего же мы будем хлопотать? А пожертвовать для неё славянами, значит обрубать себе руки, увечить себе тело.

Впрочем, это всё только предположения. Если, вследствие предшествовавших обстоятельств, Австрия есть наша союзница, то так тому и быть. Только, conditio sine qua non (непременное условие), она должна быть союзницею верною, искреннею, и безусловною, в огонь и в воду, не из новых выгод и расчётов, а с готовностью принесть всякую жертву в случае нужды. («Невозможно», отметил Государь.)

При малейшем сомнении, подозрении или улике (коих, вероятно, ждать не будем долго), медаль должна перевернуться, ибо Австрию выгоднее иметь нам врагом, нежели другом, выгоднее во всех отношениях, даже без промена её на Францию, которая может перейти на нашу сторону, а с Францией и говорить нечего. («Чепуха» — надпись Государя). Франция за Италию отдаст нам в распоряжение не только Австрию и Турцию, но пожертвует, без сомнения, и entente cordiale (сердечным соглашением) Англией.

Скажут — правительство во Франции непрочно, и неизвестно, останется ли Бонапарт, или возвратятся Бурбоны.

По моему мнению, во Франции, Франция с Бонапартом или Бурбоном, смотря по тому, кто пораньше встал да палку в руки взял, мы можем внутренне нравственно благоприятствовать более одному, нежели другому, но во внешнем образе действий подражать Англии, которая ублажает и Бонапарта, и Бурбона, и конституционную монархию, и радикальную республику. («Вранье», отметил Государь.) Да к тому же у французов внешняя политика не зависит никогда от образа правления, и в последнее время республика, в эпоху своих оргий, действовала в отношении к Германии и Италии совершенно в духе старых преданий, как будто при Людовике XIV.

Но оставим возможность и обратимся к настоящему времени: кто же наши союзники в Европе? («Никто, и нам их не надо, если уповаешь безусловно на Бога, и довольно» — помечено Государем.)

Союзники наши в Европе, и единственные, и надёжные, и могущественные, — славяне, родные нам по крови, по языку, по сердцу, по истории, по вере, а их 10 миллионов в Турции, и (двадцать?) миллионов в Австрии. Это количество, значительное само по себе, ещё значительнее по своему качеству, в сравнении с изнеженными сынами Западной Европы. Черногорцы ведь станут в ряды поголовно. Сербы также. Босняки от них не отстанут. Одни турецкие славяне могут выставить двести или более тысяч войска, и какого войска! Не говорю о военной границе, Кроатах, Далматинцах, Славонцах и проч. («Писано и думано через увеличительное стекло; уменьшено в 1/10 долю, и этого довольно» — надпись Государя.)

Вот естественные наши союзники! Покажите нам прекрасную, святую цель освобождения от несносного иноплеменного ига, под которым они стонут 400 лет, умейте управить их силами живыми, могучими, восторженными, и вы увидите, какие чудеса ими сотворятся. Да сколько прибудет силы и у Русского Самсона. Или дух его не в счёт уже пошёл? Приезжай-ка Государь в Москву на весну, отслужи молебен Иверской Божьей Матери, сходи помолиться ко гробу Чудотворца Сергия, да кликни клич: Православные, за Гроб Христов, за святые места, на помощь к нашим братьям, истомлённым в муках! и страданиях! вся земля встанет, откуда что возьмётся, и посмотрим, будет ли нам тогда страшен старый Запад, с его логикой, дипломатией и изменою.

В отношении к туркам мы находимся в самом благоприятном, самом выгодном положении, в которое они поставили нас сами, вместе со своими знаменитыми союзниками, по какому-то таинственному движению истории, которая видимо хочет чего-то другого, чем люди.

Мы можем сказать: вы отказываетесь обещать нам искреннее, действительное покровительство вашим христианам, которого мы единственно требовали, уверяя вас несколько раз торжественно, пред лицом Европы, что мы не хотим ничего больше и не ищем никаких завоеваний; вы объявили войну и провозгласили уничтожение всех прежних трактатов, для нового определения наших отношений, так мы требуем теперь освобождения славян, и пусть война, избранное вами самими средство, по собственному вашему желанию, решит новый наш спор. («Так, вероятно, и будет», — надпись Государя.)

Скажу даже вот что: если мы теперь не сделаем этого, не освободим славян, так или иначе, под нашим покровительством, то сделают это наши враги, англичане или французы, которые только того и ждут, чтоб мы обробели (о чём распространяются теперь слухи), и согласились заключить мир, то есть уступить, то есть отказаться от всякого влияния на Востоке, от миссии, нам предназначенной со времени основания нашего Государства. Они сделают то, чему теперь мешают, потому что иначе вопроса решить нельзя, а теперешняя их роль ренегатов слишком позорна, и они столь умны, что побоятся оставить её за собою в истории. В Сербии, Болгарии и Боснии, везде между славянами, они действуют, завели свои, Западные партии, кои предсказал я, впрочем, за десять лет пред сим. Они развратят и освободят славян. Каково же будет тогда нам? («Совершенно так».)

Да! Если мы не воспользуемся теперь благоприятными обстоятельствами, если пожертвуем славянскими интересами, если обманем их расцветшую надежду, или предоставим их судьбу решениям других держав, тогда мы будем иметь против себя не одну шальную Польшу, а десять (чего только враги и желают, о чём и заботятся), и Петровы, Екатеринины высокие предположения и предначинания простите навек! («Так»).

Имея против себя славян, и это будут же самые лютые враги России, укрепляйте Киев и чините Годуновскую стену в Смоленске. Россия снизойдет на степень держав второго класса ко времени Адруссовского мира, поруганная и осрамленная не только в глазах современников, но и потомства, не умев исполнить своего исторического предназначения.

Самая великая и торжественная минута наступила для неё, какой не бывало, может быть, с Полтавского и Бородинского дня! Если не вперёд, то назад — таков непреложный закон Истории. Неужели назад? Неужели это случится в царствование Императора Николая, за его неутомимую, беспримерную, после Петровой, службу отечеству, в продолжение 30-ти почти лет, от раннего утра до позднего вечера, без отпусков, болезней и промежутков. Нет! Этого не будет, и Бог Его и нас с ним так не накажет. Нет! Благородное, великодушное русское сердце Его чует, и мы все это видим, какие страницы, не в пример другим, предоставлены ему в Отечественной Истории! Неужели променяет Он их на ту, где было сказано: Пётр основал владычество России на Востоке, Екатерина утвердила, Александр распространил, а Николай передал его Латинянам. Нет! Этого не может быть, и этого не будет во веки веков. С ним не пойдем мы назад!

Архив Министерства Иностранных дел.
Текст записки взят из книги «Николай I и его время», М., 2000 г.