Русская линия
Православие.Ru Виктор Аксючиц03.09.2003 

ПОЭТИЧЕСКОЕ ПРОРОЧЕСТВО

Велика русская поэзия XIX века, прежде всего, гениальной поэтичностью. Тем не менее, следует сказать о пророческом служении русской поэзии.
Иван Ильин был убежден, что «вряд ли есть еще один народ на свете, который имел бы такую поэзию, как русская: и по языку, и по творческой свободе, и по духовной глубине. Да — по глубине. Ибо силою исторического развития оказалось, что русский поэт есть одновременно национальный пророк и мудрец, и национальный певец и музыкант. И в русской поэзии, открытой всему на свете, — и Богу — и молитве — и миру — и своему — и чужому, и последней полевой былинке, и тончайшему движению души — мудрость облекается в прекрасные образы, а образы изливаются в ритмическом пении. Так русская поэзия вместила в себя глубочайшие идеи русской религиозности и русской философии, и сама стала органом национального самосознания… Русская поэзия — величайшая сокровищница мировой литературы; богатства ее — неописуемы, неисчерпаемы; совершенство ее языка, разнообразие ее форм, власть ее над содержанием жизни единственны в своем роде. Она всему открыта, ей все доступно… Она выговаривала своим вдохновенным языком то, что у других народов давно уже стало достоянием прозы и публицистики».
Действительно, русская поэзия касается всех сфер жизни, от житейской повседневности, до духовных оснований жизни. Во всем она видит смысл и значение, выявляет красоту форм и глубину содержания. Она обращена к Богу — высоты богосозерцания мы видим и у М.В.Ломоносова, и у Г. Р.Державина (особенно в оде «Бог»), и у А.С.Пушкина — у всех значительных поэтов России. Проникает русская поэзия и в душу природы: «Русская поэзия создала некое самобытное метафизическое и религиозное восприятие природы; и это восприятие природы — в высокой степени русское и национальное — обще всем нам; оно присуще нам, русским, как бы от самой природы, навеянное ею, внушенное ею в ее страстных, интенсивных колебаниях, ритмах и нередко катастрофических вторжениях в нашу жизнь» (И.А.Ильин). Русской поэзии наиболее свойственно созерцание Бога в природе: «Было бы философической задачей несравненной прелести показать на созданиях наших поэтов, что у каждого из них свой поэтический акт, при помощи коего он внемлет гласу Бога, сокровенно звучащему в природе; что многие наши поэты внимали в природе не только Божию гласу, но голосу хаоса; и что самые могучие из них по своему созерцанию слышали, как хаос сей поет осанну своему Творцу… Связаны у нас в России наша природа, наша душа и православное приятие мира!.. Учит русская поэзия — мироприятию и мироблагословению» (И.А.Ильин).
Поэзия наша переживала многострадальную, великую судьбу своего народа: «С самого рождения своего русская поэзия — этот всенародный голос русской души — созерцала события русской истории и судьбу России в целом с чувством трепетной страстной любви, то тревоги, то горести, то ликования и гордости. И всегда или почти всегда — с чувством живой ответственности перед Богом за все дарованное, за все заданное и за все упущенное и несовершенное» (И.А.Ильин). Национальная душа сознавала в поэзии свою историческую миссию, достижения и падения, доблести и пороки.
Поэтическое дарование, имеющее сугубые творческие задачи, тем не менее, обладает способностью к глубочайшему видению вещей и явлений, что позволяет заметить многое из важного в нашей жизни в самом зародыше, обнаружить его и свидетельствовать об этом. К тому же, в России, как известно, поэт — больше, чем поэт, ибо поэзия всегда выражала национальное самосознание, ставила наиболее актуальные и глубокие вопросы российской жизни. Русская поэзия XIX века вместе с художественной прозой возвращала сознание образованных слоев к истокам русской культуры, к Православию. Не могло чуткое поэтическое вдохновенье не заметить и главной духовной опасности эпохи — наслания на Россию новоевропейских духов небытия. С началом XIX века и особенно после заграничного похода русской армии на Россию хлынули духи Просвещения, господствующие в атмосфере Западной Европы. Если политическая и философская мысль Запада создавала разного рода материалистические атеистические идеологии, то художественное творчество любовалось обликом самого субъекта богоборчества: «XIX век создал демонию. Возник демонизм сомнения, отрицания, разочарования, горечи, эгоизма, гордыни, презрения и даже скуки. И все это дышало дерзновением и вызовом; почти все это доводилось до кощунства. Герои лорда Байрона имели явно демоническую природу. Мефистофель у Гете, так же как у Франца Листа — не более чем демон. Демоническое начало появляется в «Разбойниках» Шиллера, в «Петре Шлемиле» у Шамиссо, там и сям у Э.Т.А.Гофмана. А нигилист Макс Штирнер прямо говорит языком самодовольного демона… Весь германо-романский романтизм постоянно был занят демонизмом и люциферианством, и больше всех Виктор Гюго, а за ним — Жерар де Нерваль, Нодье, Теофиль Готье, Альфред де Виньи, Барбе Д, Орвильи, Беранже, Бодлер, Верлен, Рембо, Гюисманс, Бальзак, Мериме, Мишле, а в музыке Лист, Гуно, Мейербер, Берлиоз… Одни боятся и со страху фантазируют, другие выдумывают, чтобы напугать. Связывают сатану с ведьмами, с шабашем, со смертью, со всемогуществом, с ночью. Изображают его как «умницу», как «светоносного просветителя», как «забавника», как «волокиту», как «добряка», как «революционера», как подлежащего искуплению, как «двигателя прогресса», как существо, требующее сочувствия и сострадания, как «вестника свободы и разума», как благородного «протестанта"… Перебирают все возможные облики и комбинации, чтобы убедить себя в его «безвредности», «невинности», силе и привлекательности… не понимая, куда это все ведет и чем это закончится. И не замечают, что все это становится проповедью человеческого самообожествления и оправданием, т. е. разнузданием человеческой порочности» (И.А.Ильин).
Русская поэзия, конечно же, поддалась очарованию западных веяний. Тем не менее, она не уподоблялась европейской моде в кокетничанье с дьяволизмом и сатанизмом, а изначально описывала соприкосновение с духами зла как болезненное искушение, трагически свидетельствовала об удушающих веяниях в атмосфере эпохи, о нашествии духов небытия на Россию. Так А.С.Пушкин описывал искусительного демона, отравляющего лучшие порывы души, духа сарказма и тотального сомнения:
Его язвительные речи
Вливали в душу хладный яд.
Неистощимой клеветою
Он Провиденье искушал;
Он звал прекрасное мечтою;
Он вдохновенье презирал;
Не верил он любви, свободе;
На жизнь насмешливо глядел —
И ничего во всей природе
Благословить он не хотел.
М.Ю.Лермонтов распознавал ядовитого духа эпохи, протравившего и его душу, в стихотворении «Мой демон»:
Собранье зол его стихия.
…………………………………….
Сидит уныл и мрачен он.
Он недоверчивость вселяет,
Он презрел чистую любовь,
Он все моленья отвергает,
Он равнодушно видит кровь,
И звук высоких ощущений
Он давит голосом страстей,
И муза кротких вдохновений
Страшится неземных очей.
Это описание не только индивидуальных чувствований, но и общей духовной атмосферы, поскольку ощущения многих поэтов были схожи. А.К.Толстой писал о духе отрицания всего святого и утверждения всего ложного и безобразного:
Бывают дни, когда злой дух меня тревожит
И шепчет на ухо неясные слова.
И к небу вознестись душа моя не может,
И отягченная склоняется глава.
И он, не ведая ни радости, ни веры,
В меня вдыхает злость — к кому, не знаю сам —
И лживым зеркалом могучие размеры
Лукаво придает ничтожным мелочам.
………………………………………
И сердце он мое напитывает ядом
И речи горькие влагает мне в уста.
И все, что есть во мне порочного и злого,
Клубится и растет все гуще и мрачней
И застилает тьмой сиянье дня родного,
И неба синеву, и золото полей,
В пустыню грустную и в ночь преобразуя
Все то, что я люблю, чем верю и живу я.
На фоне утраты всех духовных авторитетов самоутверждается высокомерный человеческий рассудок — одна из составляющих нарастающего духовного помрачения. Горестно писал об этом П.А.Вяземский:
Наш разум, омрачась слепым высокомерьем,
Готов признать мечтой и детским суеверьем
Все, что не может он подвесть под свой расчет.
Но разве во сто раз не суеверней тот,
Кто верует в себя, а сам себе загадкой,
Кто гордо оперся на свой рассудок шаткий
И в нем боготворит свой собственный кумир?
Кто, в личности своей сосредоточив мир,
Берется доказать, как дважды два четыре,
Все недоступное ему в душе и в мире?
«Из этого скрещения демонической иронии и рассудочной полунауки — начал возникать тот душевный уклад, который имел сначала вид светского, разочарованного снобизма, потом позитивистского нигилизма, потом нигилистической революционности и, наконец, воинствующего безбожия большевизма и сатанизма» (И.А.Ильин). Такова железная поступь нарастающего в обществе идейного безумия — идеомании. Но в середине XIX века еще доставало «позитивистического нигилизма с революционным оттенком» (И.А.Ильин), апологетов которого саркастически описывал А.К.Толстой:
Все, чего им ни взвесить, ни смерити,
Все, кричат они, надо похерити!
Только то, говорят, и действительно,
Что для нашего тела чувствительно.
И приемы у них дубоватые,
И ученье-то их грязноватое.
Там какой-то аптекарь, не то патриот
Пред толпою ученье проводит:
Что, мол, нету души, а одна только плоть,
И что если и впрямь существует Господь,
То он только есть вид кислорода;
Вся же суть в безначалье народа.
Но тлетворные новые идеи все более вытесняли религиозные «предрассудки»: «Атмосфера этого нигилизма назревала и сгущалась в России. И из ее тумана отчетливо стали обрисовываться черты соблазняющего дьявола» (И.А.Ильин). К середине XIX века Ф.И.Тютчеву уже был ясен богоборческий диагноз духовной болезни эпохи:
Не плоть, а дух растлился в наши дни,
И человек отчаянно тоскует;
Он к свету рвется из ночной тени
И, свет обретши, ропщет и бунтует.
Безверием палим и иссушен
Невыносимое он днесь выносит…
И сознает свою погибель он
И жаждет веры… но о ней не просит.
Тем не менее, только некоторые гении ощущали, в какую пропасть катится Россия. К.Ф.Рылеев, послуживший духу разрушения России, вопреки или именно поэтому пророчески предощущал:
Затмится свод небес лазурных
Непроницательною мглой;
Настанет век борений бурных
Неправды с правдою святой.
Дух необузданной свободы
Уже восстал против властей;
Смотри — в волнении народы,
Смотри — в движеньи сонм царей.
Но сам Рылеев ослушался своей поэтической интуиции. Совсем другие источники духовного свидетельства у М.Ю.Лермонтова. Представьте себе сердце трепетное и чуткое, наделенное видением метафизических превращений, где готовятся будущие свершения, и одаренное поэтической глубиной выражения духовных смыслов. Как же невыносимо жить в мире, преисполненном обыденной суеты и слепоты в то время, когда видишь, как над всем уже клубятся демонические духи. Лермонтов вслед за Пушкиным тяготел к тому, чтобы сбросить невыносимое бремя духовного свидетельства, неосознанно стремился к суициду и достиг его в очередной дуэли. Два раза поэтическое свидетельство Лермонтова прорвалось сквозь его прельстительную демонологическую мистичность и высказалось предельно реалистично — но это было не описание натуральных явлений, а лицезрение духовных реальностей. В стихотворении «На смерть поэта» мир видится Лермонтовым как торжество духа зла:
А вы, надменные потомки
Известной подлостью прославленных отцов,
Пятою рабскою поправшие обломки
Игрою счастия обиженных родов!
Вы, жадною толпою стоящие у трона
Свободы, Гения и Славы палачи!
…………………………….
Но есть и Божий суд, наперстники разврата!
Есть грозный судия: он ждет;
Он недоступен звону злата…
Поистине: сатана — князь мира сего, а Божий суд — это уже за пределами падшего развратного мира. В этом стихотворении Лермонтов пережил смерть Пушкина как собственную, он обличал унылых вестников собственной смерти. В стихотворении «Предсказание» он пережил пограничную ситуацию в лицезрении духов небытия, несущих смерть Родине. Очевидно, явственное видение демонических превращений позволило ему понять, к чему готовятся чилы зла; и задолго до рокового часа он трагически осознал надвигающуюся катастрофу:
Настанет год — России черный год, —
Когда царей корона упадет,
Забудет чернь к ним прежнюю любовь,
И пища многих будет смерть и кровь;
Когда детей, когда невинных жен
Низвергнутый не защитит закон;
Когда чума от смрадных мертвых тел
Начнет бродить среди печальных сел,
Чтобы платом из хижин вызывать;
И станет глад сей бедный край терзать,
И зарево окрасит волны рек: —
В тот день явится мощный человек,
И ты его узнаешь и поймешь,
Зачем в руке его булатный нож;
И горе для тебя! — твой плач, твой стон
Ему тогда покажется смешон;
И будет все ужасно, мрачно в нем,
Как плащ его с возвышенным челом.
Из ясного осмысления духовных борений века Ф.И.Тютчев тоже явственно увидел наслание на Россию гибельных духов:
Ты долго ль будешь за туманом
Скрываться, Русская звезда,
Или оптическим обманом
Ты облачишься навсегда?
Ужель навстречу жадным взорам,
К тебе стремящимся в ночи,
Пустым и ложным метеором
Твои рассыплются лучи?
Все гуще мрак, все пуще горе,
Все неминуемей беда.
Более того, именно духовная проницательность и трезвость позволила Тютчеву провидеть и описать до боли узнаваемую нами личину российских бедствий начала ХХ века:
Ужасный сон отяготел над нами.
Ужасный, безобразный сон:
В крови до пят, мы бьемся с мертвецами
Воскресшими для новых похорон…
И целый мир, как опьяненный ложью,
Все виды зла, все ухищренья зла!..
Нет, никогда так дерзко правду Божью
Людская кривда к бою не звала!
И этот клич сочувствия слепого,
Всемирный клич к неистовой борьбе,
Разврат умов и искаженье слова —
Все поднялось и все грозит тебе.
О, край родной! — Такого ополченья
Мир не видал с первоначальных дней…
Велико, знать, о Русь, твое предназначенье!
Мужайся, стой, крепись и одолей!
Здесь предвидится и сон человеческого разума и совести, одержимость духами лжи и разрушения — разврат умов и искаженье слова, и инфернальные битвы Гражданской войны, и изощренное паразитирование зла на правде, и всемирность духовной брани ХХ столетия. И невиданные кровавые жертвы. Но ведь и упованье на грядущее воскресение. Явственно видел то, что скрывалось за трагическими зарницами, А.А.Голенищев-Кутузов:
Бывают времена, когда десница Бога,
Как будто отстранясь от мира и людей,
Дает победу злу — и в мраке смутных дней
Царят вражда и ложь, насилье и тревога;
Когда завет веков минувших позабыт,
А смысл грядущего еще покрыт туманом,
Когда глас истины в бессилии молчит
Пред торжествующим обманом.
В такие дни хвала тому, кто с высоты
На оргию страстей взирая трезвым оком,
Идет прямым путем в сознаньи одиноком
Безумия и зла всей этой суеты;
Кто посреди толпы, не опьяненный битвой,
Ни страхом, ни враждой, ни лестью не объят,
На брань враждующих ответствует молитвой:
«Прости им Господи — не знаю, что творят!»
Здесь прозревается, что во всеобщем безумии сохранится малое стадо, которое будет закваской уповаемого возрождения России. Мировой характер грядущей катастрофы предощущал А.С.Хомяков:
Гул растет, как в спящем море
Перед бурей роковой;
Вскоре, вскоре в бранном споре
Закипит весь мир земной,
Чтоб страданьями — свободы
Покупалась благодать,
Чтоб готовились народы
Зову истины внимать;
Чтобы глас ее пророка
Мог проникнуть в дух людей,
Как глубоко луч востока
Греет влажный тук полей.
Это уже предвидение не только тотального разгула зла, но и провиденциального характера надвигающегося кровавого века. «Не подлежит никакому сомнению, что русская поэзия предчувствовала и предвидела и этот воздымавшийся дух, и назревающее революционное крушение» (И.А.Ильин). К началу ХХ века поэзия все более явственно говорила о надвигающейся на Россию тени зла, но литература потеряла пророческую отстраненность от этого зла, русские писатели продолжали свидетельствовать уже из глубин черной воронки, затянувшей и их:
И верен я, отец мой Дьявол,
Обету, данному в злой час,
…………………………………
Тебя, отец мой, я прославлю
В укор неправедному дню,
Хулу над миром я восславлю,
И соблазняя, соблазню
Федор Сологуб
«Это был уже зрелый дух безбожия, большевизма и революции» (И.А.Ильин). Наиболее ярким свидетельством из бездны была поэма Александра Блока «Двенадцать»:
Товарищ, винтовку держи, не трусь!
Пальнем-ка пулей в Святую Русь —
В кондовую,
В избяную,
В толстозадую!
Эх, эх, без креста!
…………………….
В зубах — цигарка, примят картуз,
На спину б надо бубновый туз!
…………………….
Эх, эх, согреши!
Будет легче для души!
…………………….
Эх, эх!
Позабавиться не грех!
Запирайте етажи,
Ныне будут грабежи!
Отмыкайте погреба —
Гуляет нынче голытьба.
………………………
Мы на горе всем буржуям
Мировой пожар раздуем,
Мировой пожар в крови —
Господи, благослови!
Остановись здесь перо поэта — и осталось бы в истории яркое свидетельство разгула беснования. Но Блок чувствовал себя пророком эпохи и потому дерзнул делать метафизические выводы — кровавая голытьба ведома Самимо Спасителем: «Эту поэму «Двенадцать» Блок писал, сам захваченный соблазнами революции. И в соблазнах этих пытался договорить, будто впереди всего этого дела, в котором уголовщина и безумие, ожесточение и черная злоба попытались отменить и добить Россию, — будто впереди этого дела с кровавым флагом и в белом венчике из роз шел Христос, Сын Божий. Русская поэзия пала в этот момент, ослепла, обезумела, но, обезумев, дала точную в своей отвратительности картину большевистской революции» (А.И.Ильин).
Большинство русских писателей и поэтов в те годы соблазнились относительно подлинных духов революции. Надо сказать, что раньше других прозрели представители философского цеха русской культуры, проделавшие путь от марксизма — к идеализму и Православию, что позволило им отделять духов зла от Духа истины.
Русская поэзия XIX века соответствовала высоте достижений русской духовной революции, в том числе в суждении о своей великой Родине. «Россия воспета ее поэтами с бесконечной любовью; не льстиво, о нет, не льстиво; напротив, — часто с гневом, с обличительным призывом, с гражданской и мировой скорбью. Русская поэзия, соединяя в себе дар песни с даром пророческим и философическим, никогда не была слепа к слабостям, недостаткам и порокам русского народа. Но за этими слабостями и пороками она всегда прозирала священное естество русского духа, его призвание, его дары, его богохранимость. Она никогда не отчаивалась — ни в его силах, ни в его судьбе. Ибо в Боге нет смерти, нет гибели, нет мрака и уныния. Ибо в Нем — свет, воскресение и жизнь. И потому
перетерпев судьбы удары,
Воскреснет Русь!
Этой верой дышит вся русская поэзия в ее обращении к России. Эта вера давала и дает мне всегда великое утешение» (И.А.Ильин). Как и художественная проза, русская поэзия пророчествовала о духовных битвах ХХ века. Мало кто из писателей того времени осознавал реалистичность этих видений. Но всякое профетическое действие — это духовный импульс, направленный в будущее единой судьбы народа, это свет истины в обличении зла, это завет правды в сопротивлении нашествию лжи. Это наше духовное наследие в борьбе за достойное будущее.

Каталог Православное Христианство.Ру Рейтинг@Mail.ru Яндекс.Метрика